– Только уговор! Базар сугубо промеж нас, – предупредил Вавила, плотно прикрывая балконную дверь. – Если тема не канает, разбежались – и молчок.
– Было б сказано, а забыть всегда успеем. Ты не канитель, озвучивай.
– Ты, часом, не в курсе: Барон здесь, в Питере? Или, может, отскочил куда?
– Стесняюсь спросить: а в чем причина подобного любопытства?
– Я к тому, что он нам в этой теме край как сгодился бы. Потому – мужик головастый, по всему видать.
– Мужики лес пиляют. А Барон – в честняках ходит.
– Ну да, ну да… Короче, есть вариант влегкую поставить хату заведующего оптовой базы сантехники и фаянсовых изделий.
– Кхе… Вот с таких же, в легкую, козырей пару недель назад Макар заходил. А теперь вещички конфискованы, Зойка в допре, а сам Макар в бегах. Так что в гробу я видал такую козырную раздачу. – Хрящ недобро набряк, обнажив гнилые клыки. – Интересно, и как это мусора пронюхали, что товар на сохранение Зойка взяла?
– Может, соседи углядели да стуканули?
– За соседей не скажу, но без стука, похоже, не обошлось. Э-эх, узнать бы, чьих будет крыса – самолично кадык бы вырвал.
– Это правильно, – поддакнул Вавила, внутренне холодея.
Потому как существовать без кадыка, согласитесь, неуютно.
– Значит, говоришь, директор сантехнический? Ну, толчок, допустим, мы вдвоем вынесем. Но ванную – всяко не сдюжим.
– Заведующий этот старинный хлам собирает. У него дома – натурально малый зал Эрмитажа. Я почему за Барона и вспомнил: говорят, он в антикварных вещицах понимание имеет. В отличие от нас, убогих и сирых.
– Это кто ж такое базланит?
– Слыхал от кого-то, – равнодушно отозвался Вавила. – Теперь уж и не припомню.
– Ну-ну, жарь дальше.
– Заведующий, с бабой своей и с домработницей – живут же люди! – в отпуск отъехал. На дачу, в Разлив. По ленинским, короче, местам. А хата пустая стоит.
– И что, прям не приглядывает никто?
– В том-то и дело! Правда, каждое утро из Разлива эта самая домработница наезжает. Но в квартире кантуется не больше часа. А потом – обратно тихо, как в склепе.
– А на фига мотается?
– Зав с завихой девку электричкой гоняют. Чтоб цветы поливала, кошака кормила и дерьмо евонное выносила. А потом она обратно возвращается. Хозяев супом и вторыми блюдáми кормить.
– Ишь ты! Чтоб я так жил.
– Я ж говорю – та еще семейка. Разжирели, на импортных унитазах сидючи. И куда только бэхээсэс смотрит?
– А что ж они скотинку с собой не прихватили? – пропуская мимо ушей как бы юмор, задумался вслух Хрящ.
– Да кошак у них кастрированный, домашний. На свежем воздухе шугается.
– Интересное кино… И откуда у тебя, друг ситный, такие пикантные подробности? Самолично под хвост заглядывал?
– Никуда я не заглядывал. Просто недавно со шмарой одной любовь-морковь завертел.
– Главное, чтоб не навертел. И чего шмара?
– Домработница – подруга ейная. Мы ее на днях на Финляндском банý встретили. Слово за слово… Она моей на жизнь жалится, а я стою рядышком, покуриваю да на ус наматываю. Повезло, короче.
– Да уж.
– Только тут такое дело: если всерьез браться, времени на раскачку нет. Хозяева обратно в город двадцать шестого возвращаются.
После этих слов Вавила вопросительно уставился на собеседника. Хрящ же молчал, силясь вспомнить нечто важное, о чем неделю назад, на пьянке в Орехово, Барон втолковывал ему за Вавилу. Но – не получалось. И то сказать: пьяный был, в дымину. Кто тогда мог предположить, что вскоре жизня такие коленца начнет выкидывать?
– Так чего? Возьметесь с Бароном? Выгорит – мне за наколочку на бедность сколь-нибудь да подкинете.
– А сам пойти, стало быть, опасаешься?
Вавила, потупившись, отвел взгляд.
– Понятно: и хотела кура воли, да мороза боится, – считал Хрящ. – Ладно. Завтра отсыпаемся-похмеляемся, а в понедельник с утреца сгоняем. Поглядим, что там за Эрмитаж и за домработница с языком без костей.
Под обрывом монотонно бубнила речная вода. От Вуоксы поднималась вечерняя сырость и здесь, наверху, смешивалась с воздухом, пахнущим смородинным листом и сосновой смолой. Так что на выходе складывался аромат из разряда «Я вас умоляю!» – аж голова кругом. А тут еще со стороны финской границы очень кстати нарисовался ветерок и разогнал комарье, довершив почти идиллическую картину.
Двое старых друзей снова сидели за столом в саду. Курили, наслаждаясь разлитым вокруг покоем и фиксируя в памяти как сам факт, так и мельчайшие детали их мужской встречи. Ради которой обоим пришлось пройти очень непростой, длиною в два десятка лет, путь…
– Твои-то когда обратно возвращаются? – нарушил затянувшееся молчание Кудрявцев.
– В начале следующей недели. Всем кагалом. Целый год ждал, когда внуки с их матерью и с моей старухой на моря укатят. Чтоб малость одному, в тишине да спокойствии побыть. А теперь жду не дождусь, когда обратно вернутся. И покой уже не в радость.
– Сколько им? Спиногрызам твоим?
– Саньке шесть, на будущий год в школу. Лизке – три с половиной.
– Самый возраст. Давать деду прикурить.
– А ты, выходит, всю сознательную жизнь так бобылем и проживаешь?
– Не то чтобы совсем бобылем, но… В зарегистрированном браке не состоял.
– И как только с таким моральным обликом до генеральства допускают? – сощурился Яровой. – Маху дали контрольно-надзирающие инстанции… Но в чем-то я тебя, Володька, понимаю. И в глубине души даже завидую.
– Это чему?
– Ну, хотя бы тому, что ты, в силу своей культур-мультур-специализации, каждый день имеешь возможность артистку видеть. Певицу, балерину.
– Хм… Скажу тебе, дружище, по секрету: я их не только видел, но некоторых и того… на ощупь трогал.
– Даже балерину? – мечтательно закатил глаза Яровой.
– Даже. К слову, мне не понравилось.
– А что так?
– Налицо все признаки профессиональной деградации.
– В каком смысле?
– Дюже вертлявая.
Приятели расхохотались.
– Ну и жук вы, товарищ генерал!
– Алё! Обидные слова говорите, товарищ майор.
– Не понял? А что я такого?..
– А ты в курсе, что жук – тотемное животное вора-карманника?
– Ей-богу, не знал. А почему жук?
– Аббревиатура ЖУК означает «желаю удачных краж». Даже наколка такая специальная существует. Кстати, об уголовниках: Паша, ты обещал мне линию с Москвой обеспечить.
– Не вопрос. Сейчас по-быстрому чайку упромыслим и в дом переместимся. Я печуркой займусь, а ты – переговорами служебными.
– Нет, давай сперва переговоры, а уж потом чай.
– Слушаюсь, ваш бродь! За таким разом пошел договариваться, а ты докуривай и следом подтягивайся.
На том и порешили…
– Понял тебя, Олег Сергеевич. Держи эту тему под личным контролем. Наблюдение осуществлять круглосуточно!
– Не беспокойтесь, Владимир Николаевич, семерка нахлобучена по полной. Обещали расстараться.
– Знаем мы, как они стараются. Жували ни единожды. И вообще, больше верь своим очам, нежели чужим речам… Ладно, с этим, будем считать, разобрались. Последнее, вы мне Гогу из антикварной лавки установили?
– Кое-что нарыли. Дважды судим, оба раза за квартирные кражи. По данным нашего человечка в МУРе, в последнее время хороводится с шайкой Шаланды.
– Что за посудина?
– Говорят, весьма заметная персона в узких кругах сокольнической блатоты. Матёрый рецидивист. А самое главное – в 1947 году Шаланда отбывал наказание в Усть-Цильме, в одном лагере с Алексеевым.
– Даже так? О-очень интересно.
– И еще: возможно, просто совпадение, но у двоюродного брата Гоги имеется «Победа». Это я к тому, что…
– Что перед ограблением в Столешниковом засветилась какая-то «Победа»?
– Так точно.
– Спасибо, Олег Сергеевич, неплохо отработали. Теперь так: к моему возвращению установите адрес Шаланды, места притяжения и состав его ватаги. В идеале, неплохо бы покрутить их на наличие/отсутствие алиби в день ограбления.
– Понял, Владимир Николаевич. Постараемся.
– Да уж, постарайтесь. На этом всё, удачи.
Кудрявцев положил трубку и задумчиво подошел к окну. Отодвинув вязаную занавеску, всмотрелся в подступающие к дому сумерки и забормотал негромко, с болью:
– Э-эх, Юрка-Юрка. Неужто ты и в этой истории отличился-засветился?.. С огнем играешь, паря. Не ровен час, так заиграешься, что…
Скрипнула дверь, в комнату осторожно заглянул Яровой:
– Поговорил?
– Да, спасибо. Связь отменная.
– Иной не держим, – самодовольно хмыкнул Паша, но заметив перемену в настроении друга, напрягся: – Что-то случилось? Неприятности?
– Пока просто хлопоты… Похоже, придется подкорректировать планы. Ты бы не мог меня завтра, ближе к полудню, на Литейный доставить? Хочу в Москву не вечерним поездом, а дневным самолетом вернуться.
– Без проблем. Жаль, конечно, что все как-то по-дурацки, наскоком складывается. Но твое дело – служивое. Это у меня теперь жизнь по распорядку: утром – молоко, вечером – чаек. Кстати, самовар в полной боевой готовности. Вам где подать, товарищ генерал? В горнице или в саду?
– Давай еще немного на воздухе, на природе посидим. Когда теперь доведется?
– Понял, делаю. Хотя, замечу, твой пессимизм мне решительно не нравится.
И Яровой отправился упромысливать чаек. На закатном пленэре…
Как сказал бы старик Гиль, чай, да на природе, да в закатную пору – это еще не нирвана, но уже близко к тому, факт. Вот только… После разговора Кудрявцева с Москвой сам собой включился таймер обратного отсчета времени. Казалось, отныне оно взялось течь в два раза быстрее, а двум старым друзьям еще много о чем нужно было успеть поговорить. И отнюдь не на темы вечности – всё больше о делах земных, житейских и исключительно хлопотных…
– Так ты полагаешь, что Алексеев мог участвовать в сём веселом московском налете?
– Не то чтобы полагаю, но опасаюсь. Но если выяснится, что это и в самом деле так, надо спасать парня.