– …Так нормально?
– А если левый край чутка повыше поднять?
– Так?
– Нет. Плохо. Слезай.
Захаров спрыгнул с табурета. С облегчением, но и с максимальной осторожностью положил картину на пол. Живопись мало того что имела два метра по диагонали, так еще и была заключена в тяжеленную раму.
– Э-э! Отставить перекур! Времени в обрез, – продолжил руководить процессом развески Анденко. – У меня через полтора часа романтическая встреча с Вавилой. В саду, под липами. Давай-ка вот что: перевесь ту, с лошадью, ближе к окну. А которую с бабой – на ее место.
Сам Григорий в данный момент вольготно, на правах старшего и в высоких материях и мотивациях якобы разбирающегося, покачивался – нога на ногу – в кресле-качалке.
– А в чем разница?
– Разница в эстетическом восприятии.
– Чего сказал?
– Я говорю: картины местами поменяй.
Теряя остатки терпения, Захаров взялся перевешивать. Анденко же дотянулся до стоящей на красного дерева прикроватном столике (тоже из вещдоков) бутылки пива (не из вещдоков) и сковырнул зубами пробку.
– Всё, готово. Учти, Гришка, если скажешь, опять не так – полезешь сам.
– Во-от! Совсем другое дело. Поменяли картины местами, и угол заиграл.
– Сказал бы я, что и в каком месте у тебя заиграло.
Захаров забрал у приятеля бутылку, жадно присосался.
– Но все равно. Как сказал бы Станиславский: «Не верю!»
– А по мне, довольно миленько получилось.
– То-то и оно, что миленько. А нам потребно – экстра-люкс.
– Да брось! Много чести для заурядного уголовника.
– Э-э, не скажи. Барон, он очень даже незаурядный. Чтобы такую, как в столице, кражу обставить, не навык – талант нужен. Дар Божий.
– В первый раз слышу, что у Боженьки имеются навыки профессионального уголовника… Короче, конкретно от меня чего еще требуется?
– Погоди, не части. Надо поразмыслить, включить пространственное воображение.
– Без проблем, включай. Только без меня.
– Алё? Я не понял?
– А тут и понимать нечего. Была поставлена задача нарядить квартиру, так?
– Ну так.
– «Елочные игрушки» привезли, развеску закончили. Сейчас «звезду» на пианину водрузим, и – хорош, разбегаемся. Тебя Вавила под липами, а меня через час Светка под часами ждет. Мы в кино условились.
– Светка, кино… Мелко плаваете, товарищ Захаров. Ставите свои мелкобуржуазные интересы выше успеха нашей оперативной комбинации.
– Не нашей, а вашей, товарищ Анденко. Это раз. А во-вторых, еще неизвестно, когда придет час оной реализоваться. И придет ли вообще.
– А вы, батенька, пессимист.
– Я реалист. Короче, чего на пианину ставить будем? Кстати, вполне себе инструментик у твоей тещи. Богемного виду.
– Много ты понимаешь в богемной жизни. У клиента, достойного Барона уровня, если и должно стоять пианино, всяко не марки «Красный Октябрь». А какой-нибудь там «Стенвей». Или «Блютнер».
– И где мы тебе этого Блюхера раздобудем?
– К твоему сведению, у нас в ДК милиции как раз такой.
– Метнуться? В ДК? Щас прикачу. Он же на колесиках?
– Не, не стоит.
– А что так?
– О прошлом месяце на крышке какая-то сволочь перочинным ножом надпись процарапала: «Мусорá – козлы!»
– Оно вандализм, конечно. Но по сути верно. В отношении отдельных представителей.
– Ты это на кого, козья морда, намекаешь?
– Почему намекаю? Практически открытым текстом произношу.
– Ладно, что там у нас еще осталось? Из неоприходованного? – проигнорировал вызов Анденко. Он нехотя поднялся с кресла, подошел к одной из коробок с вещдоками, порылся в ней небрежно.
– Ух ты, какая вазочка! Красота… Бли-ин! Мыкола!
– Чего орешь?
– Я ж просил проконтролировать! Чтоб никаких казенных наклеек! Спалимся на фиг!
В 17:20 лайнер ТУ-104 совершил посадку в аэропорту Шереметьево, доставив пассажиров из Ленинграда. Хоть с утра Кудрявцев и созванивался с конторой, предупредив дежурного, что вернется раньше запланированного срока, распоряжений по части встречи не отдавал. Потому, спускаясь по трапу, был изрядно удивлен, приметив на летном поле служебную машину и маячащего рядом Олега Сергеевича.
– Добрый вечер, Владимир Николаевич. Как долетели?
– Долетел нормально. А вы чего тут, со всем подобострастием? Если мне не изменяет память, машины с фанфарами я не заказывал?
– Помните, вы просили установить координаты доктора Анисимовой? Заведующей медсанчастью на соликамской зоне?
– В склерозе до сей поры не замечен. И чего?
– Оказывается, Анисимова в Москве. Пока еще.
– О как?! На ловца и зверь… А «пока еще» – это сколько?
– Минут сорок-пятьдесят.
– Не понял?
– Анисимову переводят на вышестоящую должность в медслужбу при Управлении ИТК Свердловской области, в связи с чем неделю назад она прибыла в столицу, на курсы повышения квалификации. Вчера прошли последние занятия. Сегодня с утра была прощальная обзорная экскурсия по городу, и теперь Анисимова улетает обратно. Самолет в 18:20, регистрацию вот-вот объявят. Я и подумал: раз уж так оно совпало, может, вы захотите с ней встретиться прямо здесь? Чтобы потом специально не мотаться?
– Молодцом, Олег Сергеевич. Возьми с полки пирожок. Разумеется, лучше здесь и сейчас. Едем.
Кудрявцев и порученец загрузились в «Волгу», и та рванула через рулежные дорожки в направлении новенького, всего три года как открывшегося здания аэровокзала…
Пассажирку Анисимову, вылетающую рейсом 235 Москва – Свердловск, просят срочно пройти в кабинет начальника аэропорта. Па-аавтаряю: пассажирку Анисимову, вылетающую рейсом Москва – Свердловск, просят пройти в кабинет начальника аэропорта.
Услышав столь странное объявление, майор медицинской службы Анисимова вздрогнула от неожиданности. А затем, немало подивившись интересу к своей персоне и тревожно посмотрев на часы, отправилась как есть, с чемоданом, разыскивать кабинет начальника. В этой эффектной, стильно одетой, уверенной в себе женщине сейчас трудно было распознать девятнадцатилетнюю девчонку Клашку. Ту самую, что весной 1942-го стала первой женщиной Барона…
– Можно?
– Да-да, заходите.
Клавдия вошла в кабинет, обстановка которого более всего напоминала музей. Этакая экспозиция «Прошлое и настоящее отечественной авиации». И лишь во внешнем облике самого хозяина кабинета ничего авиационно-романтичного не наблюдалось. При этом, удивительное дело, лицо аэровокзального начальника показалось Клавдии знакомым.
– Добрый вечер. Моя фамилия Анисимова. Я услышала объявление по радио.
– Точно так. Это я вас, Клавдия Михайловна, разыскивал. – Кудрявцев встал из-за стола, подошел ближе и раскрыл красную книжицу удостоверения. – У нас возникла насущная потребность задать вам несколько вопросов.
– КГБ? Целый генерал?
– Целее не бывает.
– А в чем дело? У меня сейчас посадку объявят.
– Я в курсе и долго не задержу. Командир экипажа предупрежден, без вас не улетят.
– Даже так?
– Абсолютно. Да вы присаживайтесь.
– Благодарю, конечно. Только я не вполне понимаю, чем могу быть вам полезна?
– Времени мало, потому обойдемся без прелюдий. Скажите, вам известен человек по имени Алексеев Юрий Всеволодович?
Секундное замешательство не ускользнуло от профессионального взгляда Кудрявцева. Хотя последовавший ответ оказался спокойно-нейтральным.
– Не берусь с ходу припомнить. Очень распространенная фамилия.
– В годы войны вы могли знать его как Василия Лощинина. Не припоминаете?
– Да, что-то такое… Возможно. Сами понимаете, столько лет прошло.
– Хорошо, давайте отмотаем пленку ближе: в 1960 году вы заведовали медсанчастью на соликамской зоне? Так?
– Да.
– В это время там отбывал очередной срок осужденный Алексеев. Которому вы подтвердили и завизировали диагноз «тяжелая форма туберкулеза». Так?
Бесстрастное доселе лицо женщины дрогнуло, напряглось, и подозрения Кудрявцева окончательно переросли в уверенность.
– Возможно. Поймите, через меня проходят тысячи больных и столько же диагнозов. Я физически не могу помнить подробности лечебных дел каждого!
– Согласен. Но ведь Алексеев – не каждый?
– Что вы имеете в виду?
– Объясните, почему в архиве медслужбы загадочным образом отсутствуют флюорографические и рентгеновские снимки именно этого зэка?
– Не знаю. Впрочем, бардака у нас хватает.
– Ну да, ну да. По сути, бардак – универсальный ответ на любые неприятные вопросы. Этим термином у нас действительно можно объяснить всё.
– Владимир Николаевич, перестаньте ходить вокруг да около! – устало попросила Анисимова. – Говорите прямо, начистоту.
– Хорошо, будь по-вашему. Мы полагаем, что, встретив на зоне однополчанина, человека, с которым вы, Клавдия Михайловна, воевали в одном партизанском отряде, вы решили помочь ему выйти на волю досрочно. По так называемой актировке. И с этой целью обеспечили ему фальшивый диагноз. Было дело?
Всё. Вот теперь Клавдии сделалось по-настоящему страшно. Не за себя. Не за карьеру, судьбу и все прочее, под откос летящее. Страшно за сына. Каково ему, Сереженьке, будет, когда в адрес воинской части прилетит казенная депеша. Гласящая о том, что мать проходящего срочную службу ефрейтора Анисимова взята под стражу и дожидается суда по обвинению в должностном подлоге. А ведь она была абсолютно уверена, что авантюру с диагнозом Юры провернула так, что комар носа не подточит. Увы! На поверку оказалось, что сплетни-страшилки про всемогущество КГБ не лишены оснований.
И все же запираться далее было глупо, и Клавдия сдалась.
– Вы правы. Все именно так и было. Но Юрий в данном случае ни в чем не виноват. Все это я сделала по собственной инициативе и вопреки его желанию.
Анисимова отважно посмотрела на Кудрявцева, давая понять, что от своих слов не отступится.
– А почему он возражал? Не хотел вас подставлять?