– Не понял? Ты что, прямо здесь его, на хате, хранишь?
– Ты ж сам сказал беречь от сырости? Значит, подвал и чердак отметаем, в дровяном сарае не оставишь. И куда ее прикажешь сувать?
– Согласен. Погорячился. Вопрос снимается. – Барон прошел в прихожую и вернулся с оставленным там чертежным тубусом.
– Видал-миндал? – зашептал на ухо Казанцу Гога. – Дескать, «как высокое собрание решит». А сам загодя тарой под картину обеспокоился.
Упаковав холст, Барон подхватил с блюдца соленый огурец и смачно похрустел, зажевывая перегарное послевкусие.
– Ну всё, братцы! Как говорится, в гостях хорошо, а дома – и солома едома. Пошкандыбаю я.
– Да ты чё?! Даже не посидели толком! – возмутился Шаланда. – Не, Барон, не знаю, как у вас в Питере, но в столице так дела не делаются!
– Тем более скоро девки срамные нарисуются, – подтвердил Казанец. – Ох и загуляем!
– Да на фига мы, убогие, такому расписному сдались? Он бабки взял, картину забрал. А поскольку больше здесь взять нечего, таперича можно и ручкой сделать.
– Грубый ты человек, Гога, – тщательно взвешивая слова, отозвался на очевидную дерзость Барон. – Запомни на будущее: не след людей, всех скопом, персональным аршином мерять. Я это тебе потому говорю, что у тебя лицо вроде неглупое.
– Да уж не дурнее других прочих будем.
– Хотя… возможно, я и ошибаюсь. Всё, извиняйте, братцы, но поезд у меня. Только-только, впритык на вокзал успеваю.
– Ну, коли так, прощевай, – стиснул старого кореша в объятиях Шаланда. – Когда в следующий раз в наших краях нарисуешься – маякни, не забывай.
– А ежели не просто нарисуешься, – весело подхватил Казанец, – а с новым набоем фартовым, тогда вдвойне не забывай. Считай, мы уже в доле!
– Заметано!
Шаланда вышел закрыть за Бароном дверь, а Казанец плеснул себе на полстакана, залпом махнул и восторженно констатировал:
– Э-э-эх, вот это я понимаю – человек! Чтоб ему сто раз куда надо попасть, но при этом – ни разу не попасться.
Услышав это пожелание, Гога криво усмехнулся и принялся с преувеличенным старанием убирать с лацканов пиджака невидимые ниточки…
Выйдя на улицу, Барон двинул стопы в направлении станции метро. Неохота было выстаивать очередь на стоянке такси, да и время поджимало – до поезда на Галич оставалось меньше часа.
Решение схорониться у Ирины возникло у него спонтанно, но теперь считалось единственно правильным. В случае, если ленинградцы объявили всесоюзный розыск, глубокая провинциальная дыра – самое распоследнее место, где его могли бы начать искать. Так что под легендой летнего отпуска в Галиче вполне можно спокойненько пересидеть недельку-другую, а потом видно будет. Опять же и Айвазовского там, до поры, схоронить можно.
Погруженный в свои мысли, Барон даже не заметил, откуда вдруг возникла притормозившая «Волга», из которой резво выскочили двое мужчин в штатском. Отлаженными движениями они лихо заломили Барону руки и, ничего не объясняя, затащили на заднее сиденье машины, крепко зафиксировав с боков своими телами. Тот, что плюхнулся слева, профессионально обшмонал его на предмет оружия и содержимого карманов, а правый – бесцеремонно занялся внутренностями чемоданчика.
В машине, на месте водителя, находился еще один – тоже в штатском. Он покамест сидел молча, головы не поворачивал, но по всему читалось, что он тут – за главного.
– Здесь чисто, – закрывая чемоданчик, доложил правый.
К слову, присутствуй при этом захвате Казанец и Гога, то, напрягши зрительную память, они, возможно, и опознали бы в нем посетителя ресторана «Прага». Того, что пару дней назад пил пиво и почитывал «Правду» за соседним от них столиком.
– У меня тоже. Чисто, – сообщил левый. – Вот, только это. – Он положил на свободное сиденье рядом с водителем обнаруженные в карманах Барона паспорт (за исключением нескольких потертостей – подлинный), бумажник, полученную от Шаланды пачку денег и картонный прямоугольник билета.
Водитель взял паспорт и билет, несколько секунд поизучал и лишь тогда соизволил обернуться.
– Ну, здравствуй, Юра. Наконец мы с тобой снова сыскались в этой жизни. Рад встрече.
ТВОЮ ЖЕ!.. Чего-чего, но столь томного окончания вечера Барон никак не ожидал.
– А уж как я-то, Владимир Николаевич, рад. Словами не передать, а руками показать – извини, не могу. Боюсь, твои псы нервничать станут.
Левый и правый, обидевшись на псов, недовольно засопели.
– Кучеряво живешь, Юра. Если навскидку – в одной только этой пачке мое жалованье за год.
– Так ведь в человеке всё должно быть прекрасно. Включая содержимое карманов.
– Возможно… Однако поездку в Галич, извини, придется отложить. Да и ни к чему она. Нет в Галиче Ольги! Я этот след задолго до тебя прокачал. Пустышка.
– Значит, плохо качал.
– ЧТО?! Что ты хочешь этим сказать?!
– То и говорю – искать надо лучше.
– Ты… Ты НАШЕЛ ОЛЬГУ?!
– Нашел.
– Ну дела!.. – ошеломленно протянул Кудрявцев и, плохо скрывая досаду, приказал правому: – Завтра к 14.00 вызовешь ко мне на ковер Сейфуллина. Уволю, к чертовой матери! Сыщик хренов!
– Вот это правильно, – усмехнулся Барон. – Бракодела – к ответу!
– Сделаю, Владимир Николаевич, – отозвался правый. – Кстати, у него в тубусе какая-то картина. Похоже – старинная.
– Я знаю. Там Айвазовский. Оставь пока.
После этих слов в мозгу доселе сомневающегося Барона все окончательно разложилось по полочкам.
– Меня Гога сдал?
– А кто такой Гога? – максимально равнодушно уточнил Кудрявцев.
– Понятно. То-то я подумал, с чего вдруг он с таким пионерским задором в гастроном шестернулся?
– Хлопцы! Спасибо за помощь, на сегодня вы свободны.
«Хлопцы» понимающе кивнули и выбрались из салона. Правда, перед этим правый достал наручники, защелкнул их на кистях Барона, а ключ передал Кудрявцеву со словами:
– Вы поосторожнее с ним, товарищ генерал! Тот еще фрукт.
– Жену поучи! Щи варить! – сварливо огрызнулся товарищ генерал.
– Вот это правильно! Служебным псам панибратства спускать никак нельзя – не то кусать разленятся, – язвительно подтвердил Барон, разглядывая стальные наручники. – Ишь ты! Я такие только у КУКРЫНИКСов видел. На карикатурах про жертв апартеида.
– Извини, Юра. Нам сейчас предстоит совершить довольно продолжительный авто-марш-бросок, а изучив твой… хм… послужной список… – взялся неуклюже оправдываться Кудрявцев. Было видно, что ему самому неловко за браслеты на Юркиных руках. – А ну как задумаешь по дороге выскочить? У меня возраст и здоровье не те, чтоб в горелки играть.
– Так ведь и я, Владимир Николаевич, уже не мальчик-зайчик. Чтоб на ходу с трамвайной колбасы спрыгивать.
– Слово даешь?
– Даю. Хотя в данной ситуации, согласись, звучит малость пафосно?
– Слово Барона? – с легким уколом уточнил Кудрявцев.
– Слово внука профессора Кашубского и сына Георгиевского кавалера Алексеева.
– Хорошо. Руки давай…
Ирину милостиво отпустили из кабинета директрисы примерно час спустя. И если сегодня днем в Суроже настроение у нее было таким, что впору запеть, то теперь хотелось забиться куда-нибудь в угол и заплакать.
– Ну что, Ириша? – обеспокоенно встретила ее внизу тетя Глаша. – Отчихвостили? Сильно досталось?
– Да. Сильно.
– За изостудию?
– За нее больше всего.
– Вот так и знала! Пономаренко как только на второй этаж поднялся да как увидел нашу выставку, сразу ножками засучил, лысиной заблестел. Дескать, кто позволил музейные площади под несогласованную мазню отдавать? А когда узнал, что это работы наших, галичских, да еще и в Союзе художников не состоящих, и вовсе на пену изошел. Убрать, говорит, немедленно. А сюда развернуть экспозицию к 45-летию Октябрьской революции. Про видных большевиков родного края. А то мало у нас тут такого дерьма?
– «Здесь барство дикое, без чувства, без закона», – печально процитировала Ирина. Машинально подумав
о том, что после демонтажа выставки Ольгины работы надо будет сложить в отдельную папку и, когда приедет Юрий, подарить ему. Вот только… Приедет ли? Вот уже который день из Перми никаких известий.
– Ой, забыла совсем! – спохватилась тетя Глаша. – Пока тебя там пропесочивали, примерно с час назад в приемной телефон зазвонил. Необычно так зазвонил. Я сразу поняла, что межгород.
– Так это, наверное, из Костромы? Пономаренко разыскивали?
– Вот и я поначалу также подумала. Снимаю трубку, а там девушка-телефонистка говорит: не вешайте, мол, трубку, сейчас с вами Пермь разговаривать будет.
– Пермь?!!
– Ну да. Жду я, значит. В трубке чего-то потрескивает, а потом вдруг голос: «Здрасти. Ирину Петровну можно услышать?»
– МУЖСКОЙ голос?
– Да нет. Женский. Я ее сразу узнала. Олька эта, ученица твоя бывшая. Помнишь, ты с ней еще вечно носилась?
– И что она сказала?
– Очень хотела с тобой поговорить. Дескать, специально после работы на переговорный пункт пошла.
– Ох, теть Глаша! Что ж ты меня не позвала-то?
– Да забоялась я. Туда к вам соваться. Директриса сегодня и без того злющая как мегера… Но ты не расстраивайся. Олька просила передать, что завтра будет снова звонить. У нее с часу до двух обед. Так чтоб ты в это время на месте была. Поняла?
– Да-да. С часу до двух. Конечно, буду. Спасибо, теть Глаша.
– Да куда там спасибо…
– А про брата? Про Юрия она случайно ничего не говорила?
– Нет. А нешто у ей брат имеется? Никогда не слыхала.
– Имеется, теть Глаша. Теперь имеется… Ладно, пойду я домой. Устала, сил нет.
– Еще бы, такая поездочка – чай, не ближний свет.
– Да в поездке я как раз отдохнула. А вот здесь… Может, мне уволиться, а?
– Даже мыслить не моги! Ишь, чего удумала! А ребятишки твои как же?
– Разве что ребята. Но вот все остальное…
– Э-э, милая! Если из-за каждого дурака…
– Пономаренко – он как раз далеко не дурак.