В конце концов слабость – дело шестипалых рук Фаббро – заставила его образумиться. Ему приходилось все дольше отдыхать, прислонясь к колоннам, и его затуманенный видом сокровищ разум наконец осознал, что нужно немедленно покинуть дворец, если они не хотят вновь очутиться в своей темнице.
Джекоб с усилием открыл один из серебряных ставней, и стало очевидно, как сложно будет это сделать. От увиденного у него, без преувеличения, перехватило дыхание. К усеянному стеклянными сталактитами своду бесконечной пещеры вздымался лес серебряных башен, а глубоко под ним стены главного дворца терялись в темных водах озера – если это было озеро, а не подземное море. Берегов Джекоб не разглядел. Над поверхностью висели клочья бледно-желтого тумана, и нигде не наблюдалось ни одного моста.
– Мы называем эти озера Плотоядными. – Бастард встал рядом с ним. – Они на этой глубине не редкость. Думаю, название объяснять не нужно?
Слова Бастарда не оставляли никаких сомнений: сейчас они на его территории, и, глядя на воду в сернистой дымке, Джекоб чересчур ясно осознал, что без гоила у него нет ни малейших шансов выбраться наверх.
– У гоилов любой правитель сделал бы доступ к такому дворцу только сверху: через скрытый среди сталактитов туннель в пещерном своде, по выдвижному мосту, ведущему наверх вон с той, самой высокой башни… – Открыв окно, Бастард выглянул наружу. Внутрь проник горячий воздух с запахом серы. – Уверен, что где-то такой путь наверх есть, – пробормотал он. – Но отсюда не все башни видны. Чаще всего мост спрятан так хорошо, что его замечаешь только вблизи.
Бастард высунулся дальше, но Джекоб втащил его обратно и закрыл окно. Охранники действовали еще медленнее, чем ожидалось, но теперь они были на подходе. Их шаги коварно долго заглушал стук молотков. Джекоб слышал их голоса, охранники о чем-то перекрикивались. Беглецы наверняка оставили множество следов.
Они прошли в очередную дверь. На этот раз без выбора. Проход за ней был очень незатейливым и, по-видимому, предназначался для прислуги. Вскоре они наткнулись на узкую лестницу наверх.
– Самая высокая башня – слева от нас, – шепнул Бастард, когда они поднимались по ступеням. Господи, ноги у Джекоба как у старика, и уже через пять ступеней он запыхался. Гоил тянул его дальше. – Даже если мы не найдем дорогу наверх, мы сможем оттуда добраться к одному из сталактитов.
– И каким же образом? – прохрипел Джекоб. – У тебя с недавних пор растут крылья?
Гоил вытащил из бездонного кисета маленькую жестянку, где лежала волшебная вещица, прекрасно знакомая Джекобу. Волос Рапунцель. Да, он перенесет их через любую пропасть. Свой такой же он потерял в крепости короля гоилов. И высмеял бы любого, кто тогда рассказал бы ему, что в один прекрасный день волос Рапунцель освободит его из темницы.
– Да, Бастард владеет искусством открывать нужные ящики. – Гоил вернул жестянку в кисет. – Вот выберемся отсюда и сравним добычу. Может, поспорим, кто победит?
Нет, в этом соревновании Бастард уже победил. Гоилу так часто приходилось помогать Джекобу на крутой лестнице, что того мутило от стыда. В окно они увидели, что многие башни соединяются с главным дворцом крытыми мостами. Лестница вела к одному из них. Полностью из стекла, этот мост не предоставлял возможности укрыться, зато позволял лучше рассмотреть озеро вокруг дворца Игрока. Да, это было озеро. На этот раз им удалось издали разглядеть берег, но не было ни мостов, ни лодок, которые помогли бы туда перебраться.
По мосту они перешли в башню, где ремонтом и не пахло, и вся роскошь там не была складирована в коробки или задрапирована простынями. Никогда прежде Джекоб не видел ничего подобного. Красота ослепляла. Стены и потолки покрывал мерцающий слой творений ювелирного искусства из золота и серебра: листья, цветы, плоды и животные, воспроизведенные с тем же совершенством, что и розы, цветущие на рамах зеркал Игрока. Охотник за сокровищами в Джекобе вновь забыл, что он в бегах. В серебряных ветвях он обнаруживал мифических существ, лица, выглядывающие из-под мерцающих листьев… А потом…
Джекоб остановился столь внезапно, что гоил огляделся в растерянности. На закругленных стенах башни висело более двух десятков картин. Может, это воспоминания Игрока? Вот картина с изображением Венеции, вероятно в этом мире, а там – Нью-Йорк, тот самый, где Джекоб вырос, на некоторых – сплошь темные леса или волны, из которых на зрителя глядели русалки. Но большую часть составляли портреты. Зачастую поблекшие краски, одежда изображенных на портретах людей – все свидетельствовало о том, что это воспоминания Игрока. Два портрета были в особенно дорогих серебряных рамах, покрытых листьями, цветами и ветвями, а в ветвях пели соловьи. На одном художник изобразил Уилла в возрасте семи-восьми лет, а второй был портретом их матери. Лицо у нее было задумчивое, каким его помнил Джекоб, но еще не такое печальное, как в ее последние годы. Одежда обоих мало соответствовала как роскошным рамам, так и дворцу, со стен которого они взирали на Джекоба: на Уилле была футболка с эмблемой баскетбольной команды, на матери – черные джинсы и голубая блузка – на ней частенько оставались следы пальцев и губ маленького Джекоба.
– Бесшабашный! Корни пускаешь? – Бастард нетерпеливо махал ему рукой, призывая двигаться дальше, но ноги Джекоба просто отказывались идти.
Значит, Игрок не соврал. Его мать и ольховый эльф…
– Странная одежда. – Бастард встал с ним рядом. – Дай угадаю. Она напоминает тебе какую-нибудь бывшую любовь. Если хочешь знать мое мнение – Лиска куда привлекательнее.
– Это моя мать.
Надо же! При этом слове каменное лицо Бастарда смягчилось. Выражение его лица с прожилками малахита говорило о нежности и любви, а не о чувстве вины, которое тут же возникало при слове «мать» у Джекоба. И он впервые позавидовал гоилу. Нет, неправда. Из-за теплых отношений с его братом он Бастарду тоже завидовал.
Гоил только сейчас заметил портрет Уилла:
– Что, черт побери… Это…
– Да.
Джекобу что-то послышалось за спиной.
Когда он обернулся, в дверях, через которые они вошли, стоял голем. Несмотря на свою неуклюжесть, двигались эти существа поразительно бесшумно. Этот возвышался над беглецами почти на целую голову, очень мускулистый, как большинство из них. Детская неоформленность их лиц была обманчивой. Они были далеко не кроткими. Охранники в тюрьме, когда ссорились, лупили друг друга почем зря.
– Я Дзета, страж этой башни. Полагаю, передо мной охотник за сокровищами, которого взял в плен мой господин? И каменный человек, неожиданно угодивший в наши камеры в придачу? – Голем с большим интересом разглядывал кожу Бастарда. – Мне всегда было любопытно, как ты выглядишь. Лучше бы наш господин дал нам такую кожу, как у тебя. Она, похоже, куда более долговечна. Но дело не в тебе. – Он обернулся к Джекобу. – А вот за твой побег охранники заплатят минимум одним пальцем. Вот эти Фаббро отрубил мне за то, что я разбил одно из его зеркал. Он делал это с большим удовольствием. – Голем поднял левую руку. Там остались только большой и указательный пальцы и обрубки вместо остальных. Он улыбнулся. – Фаббро не нравится, что голему мой господин позволяет входить в эту башню, а ему – нет. Фаббро очень гордится своим злодейством, но боится магии моего господина.
Его безгубый рот выглядел щелью в глиняной коже.
– Кто знает, что мой господин с ним сделает, услышав про ваш побег, – прибавил он. – Признаться, жду не дождусь. И мне нужно-то всего лишь показать вам, как сбежать из этого дворца. Этот день щедр на неожиданные радости.
Бастард недоверчиво взглянул на Джекоба. Да, это, пожалуй, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Голем, желающий поквитаться с Фаббро. Это желание Джекоб хорошо понимал, но могут ли они доверять голему? Для Бастарда ответ на этот вопрос был, похоже, так же неочевиден.
Освободив проход к ведущей на мост двери, Дзета подошел к портрету матери Джекоба:
– Розамунда. Так ее звали… Розамунда Бесшабашная, урожденная Земмельвайс. Мой господин был очень влюблен в нее. Влюблен и по сей день.
Бастард посмотрел на дверь. Может, голем хочет проверить, не попытаются ли они бежать? Или страж видит, что портреты матери и брата приковывают Джекоба к этому месту надежнее любых кандалов?
– Ты ее старший сын, так? – Дзета смахнул налет пыли на раме картины, с которой на них смотрела Розамунда Бесшабашная. – Мы однажды уже встречались: на острове, где мой господин жил в другом мире. Ты, конечно же, не помнишь. Для вас мы все на одно лицо.
Джекоб попытался вспомнить его, но Дзета был прав. Глядя на слуг Игрока, он видел лишь, что это големы, и никогда не допускал, что они могут отличаться друг от друга.
– Мой господин был очень счастлив, когда родился твой брат. Он всегда надеялся, что сын, которого они с твоей матерью произвели на свет, в один прекрасный день завершит его изгнание. Именно так и случилось. Мой господин любит, чтобы все шло по плану. Однако даже для него оказалось неожиданностью, что одна из предков вашей матери родом из этого мира.
Сын, которого они с твоей матерью произвели на свет. Джекоб не отрываясь смотрел на портрет брата. Что одна из предков вашей матери родом из этого мира… Эти слова голема превращали всю жизнь Джекоба в глину и лепили ее заново, придавая ей новый вид.
– Знаешь, почему мой господин тебя не любит? – спросил Дзета. – Ты слишком похож на его соперника – Джона Бесшабашного, смертного, которого так и не смогла забыть Розамунда. Мой господин очень ревновал к нему. Но потом родился твой брат, лицом он был в Розамунду – и с его бессмертной кровью в жилах. Даже Фаббро не смог бы выковать для него лучшего оружия против фей.
Дзета подошел к Джекобу. Он был таким высоким, что Бесшабашному, когда тот остановился перед ним, приходилось смотреть на него снизу вверх.
– Мой господин связывает с твоим братом большие надежды. Но ты… ты всегда был у него как кость в горле. Думаю, ты еще жив лишь потому, что тоже ее сын.