Он развернулся:
– Пойдемте. Когда-нибудь они начнут искать вас и в этой башне.
Он призывно махнул рукой, но Джекоб по-прежнему был не в состоянии двинуться с места.
Мой господин связывает с твоим братом большие надежды. Этот портрет Уилла очень удался. Игрушку, которую он держал в руках, принес ему Джекоб, из мира, открытого им по ту сторону зеркала их отца. Их? Его отца. И это было зеркало Игрока. …что одна из предков вашей матери родом из этого мира. Не потому ли он сразу почувствовал себя здесь как дома? Нет. Нет, все это ложь. Ведь он во дворце Игрока! Чего он ожидал? Но почему его сердце верит голему? Оно верило каждому его слову.
Джекоб почувствовал, что Бастард схватил его за руку.
– Ну, давай уже! – сказал тот. – Позже все обмозгуешь! Ведь новости не так уж плохи! Ладно, с любовниками твоей матери не повезло, но не вздумай рассказать брату, что ольховый эльф его отец! Он – нефритовый гоил! Это все, что ему нужно знать о себе! Черт, теперь-то понятно, почему вы двое такие разные.
И он потащил Джекоба с собой.
Вслед за големом.
26Гонец
Кожа Шестнадцатой заживала быстрее, чем предполагал Игрок, а улыбки, которые посылала ему Клара, теплели с каждым днем. Удивительное время. Казалось, Воин и остальные где-то очень далеко. Его почти не волновал продолжавшийся зуд кожи. Даже легкую панику, охватывающую его порой из-за того, что ворона до сих пор не нашла следов Лиски, унять было не трудно: он же хорошо помнил, сколько у людей длится беременность. На самом деле его интересовала только Клара.
Все действительно было как тогда, и нет, он не хотел углубляться в размышления о том, чем это закончилось. Но лицо сына Розамунды не давало ему забыть. За их совместным ужином Уилл по-прежнему был очень молчалив, и Игрок часто ловил на себе его настороженный взгляд. Но теперь Уилла удавалось иногда уговорить вместе покататься верхом, и он не мог скрыть, как благодарен за исцеление Шестнадцатой. Младшенький Розамунды, совсем как его мать, плохо умел скрывать, что творится у него на душе, разве что в те моменты, когда кожа становилась нефритовой. Поэтому Игрок велел големам подмешивать ему в еду траву, которая пока надежно препятствовала прорастанию нефрита. Она действовала против многих видов магии фей, почему же не против этого?
Да, возможно, Уиллу пора заглянуть в зеркало. Он уже много раз проходил мимо него, даже не предполагая, кого встретит за прикрывающей зеркало тканью. Возможно.
– Мой господин. – В дверях стоял Тета. – Простите за беспокойство.
Войти он не решался. Все слуги знали, что в теплице, где Игрок выращивал некоторые из редчайших своих растений, он хотел быть один. Кроме того, все наверняка слышали, что упустивших Джекоба охранников он велел сбросить в озеро. Они растворились там как мыло. Вероятно, с кем-то из них Тета был знаком.
Старшенький Розамунды сбежал. Оно и понятно. Как же часто он вынужден был выслушивать их с матерью бурные дискуссии! В погоню за ним Игрок послал пару зеркальцев, но те все еще слишком восприимчивы к чарам этого мира, а из големов ищейки поистине никакие. Нет, ворона найдет Лиску. Только это и важно. Это положит конец всему – феям, их заклятьям и ребенку, которого не должно быть. Чтоб этого Джекоба вараны сожрали! А может, его прибьет гоил. Эти двое, говорят, враги. Гоил… По крайней мере, на фронте все шло по плану. После того как Игрок добился, чтобы нефритовый гоил убил возлюбленную Кмена, тот никогда уже не потерпит его рядом с собой, и сказочке о его непобедимости конец.
О да, никто так виртуозно не играет мирами, как он.
– Серебряный господин, к вам посетитель. – Тета стоял, склонив голову, как все они делали, обращаясь к нему. – Он говорит, что пришел издалека. Как посланник от… простите, у него странное имя. – Он заглянул в зажатую в руке бумажку. – То-си́-ро?
Игрок почувствовал, что на долю секунды теряет лицо. В самом прямом смысле слова. Из-под того, которое он предпочитал носить, проглянуло другое, но прежде, чем голем его увидел, Игрок вновь взял себя в руки.
– Тосиро́, – поправил он. – Его имя произносят с ударением на последнем слоге. Чего ждешь? Впусти его посланника.
Едва Тета немного приоткрыл дверь в теплицу, как что-то прошмыгнуло мимо него внутрь. На мгновение Игрок подумал, что это Лиска пришла к нему по доброй воле, не зная, что ее дражайший сбежал. А потом он увидел девять хвостов.
Кицунэ выпрямился в полный рост. Он постоял на задних лапах, словно для таких, как он, нет ничего более естественного, а затем превратился в нихонского юношу.
Юноша поклонился Игроку, но в этом почтительном жесте было больше издевки. Он не боялся Игрока. Похоже, он ничего не боялся, что не всегда свидетельствует о наличии ума, хотя дураком посетитель вовсе не выглядел.
– У Тосиро, Вечно Юного, следующее сообщение для Игрока Ненасытного: «Мне известны домыслы, которые ты обо мне распространял. Будь уверен, я этого не прощу. То, что ты ищешь, Лиска оставила под моей защитой. Ты играешь свою последнюю игру».
Вот он и закончился – мир. Иллюзия новых начинаний, надежда на то, что все старые призраки мертвы.
– Интересно. – Хорошо хоть голос звучит спокойно. – Передай своему господину…
– У кицунэ нет господина, – перебил его человек-лис. – Я посланник Тосиро, потому что мне нравится его запах. Твой запах, ольховый эльф, мне не нравится.
Его лисья магия наполняла комнату, как ржавый лунный свет, по которому в другом мире он вовсе не скучал.
– Где он?
– Не там, где был, и не там, где ты будешь его искать.
Кицунэ преобразился так быстро, что Игрок понял его намерения, только когда острые лисьи зубы глубоко впились в его левую руку. После этого он выпрыгнул сквозь стекло теплицы, будто оно не более чем оцепеневший воздух, и исчез под растущими позади теплиц деревьями.
Игрок уставился на залитую кровью руку.
На ней осталось всего пять пальцев.
Кицунэ сделал его руку рукой смертного.
27Эссенция любви
Башня Игрока была высокой, но крайнее возбуждение не давало Джекобу ощущать изнеможение, когда он вслед за големом поднимался по бесконечной винтовой лестнице. Кто он? Этого Джекоб уже не понимал. Или понимал теперь гораздо лучше? Никогда прежде ему так сильно не хотелось поговорить с Лисой, но Игрок позаботился о том, чтобы он потерял даже ее. Он высеребрил ему все воспоминания: все ссоры с матерью, все слезы, его злость – и все необъяснимые взгляды Уилла, которые тот бросал на него…
Он остается твоим братом, Джекоб, даже если у него другой отец. Конечно, но даже их общая мать уже не та, кем он ее считал.
Голем привел их под самую крышу. К двери из серебра. Дзета велел им ждать на несколько ступеней ниже, чтобы металл поймал только его отражение.
– Впусти Дзету!
Дверь с легким звоном распахнулась. Дзета взмахом руки пригласил их в темное помещение, такое же круглое, как каморка башни, где Джекоб впервые вышел из зеркала, только значительно больше. Пол выстилала плитка из серебра и золота, а высокие окна, по одному на каждую сторону света, были, как и в главном дворце, закрыты серебряными ставнями. Голем зажег два газовых фонаря рядом с дверью, но большая часть помещения оставалась заполненной тенями, и в них прорисовывались силуэты столов, сундуков и статуй. Диван и кресло попали сюда из мира Джекоба – стиль двадцать первого века среди вещей, никогда не видавших света электрической лампочки. Какой из миров Игрок ценит больше? Комната в башне оставляла это в тайне.
– Каждый предмет в этом помещении связан с каким-то ценным для моего серебряного господина воспоминанием. – Дзета зажег еще один фонарь.
Светильники и шкатулки из серебра, мраморные бюсты (Игрок питал явную страсть к скульптуре), пиджак из радужного бархата, усеянный рубинами гребень, два стеклянных кинжала… Жадность, с которой Бастард все это разглядывал, похоже, очень забавляла голема. Джекобу же, напротив, приходилось заставлять себя фокусировать внимание на богатствах Игрока. Мыслями он был далеко отсюда, в другой башне, в квартире другого мира. Уилл и мать… Даже в его собственных воспоминаниях они теперь смотрели на него как чужие.
Ищи, Джекоб. Здесь должно быть что-то, что расскажет об Игроке больше. Но в голову приходили только портрет матери и нарисованный взгляд Уилла.
Голем открыл серебряные ставни на одном из окон. Проникший в комнату свет был похож на свет заходящего солнца. Может, ольховые эльфы, подобно гоилам, испытывают отвращение к яркому свету? Он не знал о них даже этого, а вот Игрок знает его лучше, чем он сам. Черт. В нем шевельнулась давняя бессильная злость, та самая, что переполняла его, когда их оставил отец. Его отец. Не Уилла.
– А что из всего этого твой господин любит больше всего?
Дзета одарил его насмешливой улыбкой:
– Любит? Моему господину, охотник за сокровищами, известно все о вожделении, но не слишком много о любви. Он боится ее.
И все же его мать Игрок любил. Ее портрет говорил не только о вожделении. Вероятно, ольховый эльф любил и его брата. По крайней мере, это защитит Уилла от него. Может быть.
Любимой сказкой матери Джекоба была сказка о шести лебедях. Рядом с диваном из его мира стоял круглый стол из волшебного дерева. Столешницу покрывали инкрустации. Над малахитовым лесом в обсидиановое ночное небо взлетали шесть лебедей из лунного камня. В центре стола стояла шкатулка из серебра с чеканкой. Джекоб подошел и открыл ее. Она была полна хрустальных флакончиков в форме человеческого тела. Когда Джекоб дотронулся до одного из флакончиков, бесцветная жидкость за шлифованным стеклом согрела пальцы.
– Свое дело ты знаешь, охотник за сокровищами, – сказал голем.
Бастард бросил на него раздраженный взгляд:
– Что это за жидкость?
Дзета посмотрел на него так, будто сомневался, стоит ли об этом говорить.