– Однажды я сделал для твоей матери рождественское украшение в форме солнца, – пробормотал Артур Соамес. – У него было девяносто девять лучей, выдутых из светло-желтого стекла. Интересно, что с ним стало. Уверен, что эти дурацкие хобы разбили и его. – Он поднял голову. – А где другие осколки этой копии?
– Солнце по-прежнему висит у нас на елке, – ответила Офелия. – А что касается бокала: хобы выбросили все остальные осколки, чтобы скрыть свою оплошность. Большое счастье, что я хоть этот нашла у мамы под кроватью.
Ложь так легко слетала с ее губ, словно рождалась прямо на языке.
– У наших зим одно большое преимущество: они значительно сокращают количество хобов, – заметил Артур Соамес. – Уверен, что последняя эпидемия тифа вызвана именно ими. Они не моются и размножаются, как мыши. Меня прямо передергивает от мысли, что кто-то из них мог бы работать в моей мастерской.
– А кто же тогда помогает вам с огнем и печью? – Любопытство в Табете пересилило ее неприязнь к стеклодуву. – У вас только люди в помощниках?
Артур Соамес поднял на нее глаза с таким удивлением, словно заговорила рыба:
– Каждый уважающий себя стеклодув работает исключительно с огненными эльфами. Они гораздо быстрее плавят стекло и не обжигают о него руки.
Положив осколок в маленькую шкатулку, он поставил ее рядом с разбитыми мисками и стаканами Офелии.
– Сделать из осколка новый бокал – это сложный процесс, кроме того, нужно подгонять гравировку. Поэтому я бы сказал… – Наморщив лоб, он нацарапал на листе бумаги несколько цифр. – Шиллинг за бокал, три пенса за все остальное. И если ты рассчитываешь на скидку, то нет, я не делаю их и в Рождество.
Табета увидела, что Офелия тяжело вздохнула. Шиллинг. Чтобы его заработать, нужно продать не одну миску супа. Но когда Офелия ответила, голос ее вновь прозвучал невозмутимо:
– Хорошо. Можно я сейчас оплачу половину, а другую – на следующей неделе?
Нахмурившись, Артур Соамес бросил взгляд на осколок:
– Если никому не будешь рассказывать, что я предоставил тебе эти особые условия. Завтра все будет готово. Заказ доставит один из моих рассыльных, хотя уже сейчас так и слышу их жалобы на то, что заставляю работать в Рождество.
Он указал на короткую руку Офелии, когда она вешала на плечо корзину.
– Я сказал твоей матери, что могу сделать тебе прекрасную руку из стекла. И цену предложил хорошую.
Офелия одарила его улыбкой, такой же холодной, как кружащиеся за окном снежинки:
– Большое спасибо, сеньор Соамес, но я в первую же неделю разобью как минимум один палец. К тому же в этом городе девушек с одной рукой намного меньше, чем с двумя. С Рождеством!
Офелия закрыла за собой дверь лавки Артура Соамеса. У входа в лавку на другой стороне улицы хор пел рождественскую песню о мире во всем мире. Одежду поющих покрывали мерцающие стайки блуждающих огоньков. Их привлекали даже несколько капель меда. Табета знала об этом от Беззубого Гарри. Тот в праздники каждый вечер зарабатывал пением рождественских гимнов и утверждал, что это приносит ему доход, в два раза превышающий доход илового жаворонка. Но Гарри одарен ангельским голосом – хотя в остальном ничего ангельского в нем нет.
Как ты лишилась руки? Этот вопрос вертелся у Табеты на языке с первой минуты, как она увидела Офелию. Несколько раз ей удавалось подавить искушение задать его, но вопрос так и просился наружу, словно обжигал ей рот. Казалось, Офелия это почувствовала. «Ну вот, и ты туда же», – говорил ее взгляд, и Табета пожалела, что не сумела скрыть любопытство.
– Я такой родилась, – сказала Офелия. – Ведь и ты, возможно, родилась в мужской одежде? – Она так запросто обмотала шарф вокруг шеи, что Табета могла бы поклясться: руки у нее две. – Хочешь подождать бокал у нас в трактире или у тебя есть более теплое местечко, которое ты называешь своим домом?
Блуждающие огоньки расплылись перед глазами Табеты. Слезы. «Возьми себя в руки! – обругала она сама себя. – Немного рождественского настроения – и ты уже ревешь».
– Ну, вообще-то, там не особенно тепло, – глухо сказала она, – да и домом я бы это не назвала.
– Тогда пойдем со мной, – позвала Офелия.
Но, обернувшись, она увидела, что Табета по-прежнему стоит у лавки Соамеса.
– Я верну тебе деньги, – сказала Табета старшей девочке. – Каждый пенни. Не сразу, но верну.
– Не вернешь, если мы сегодня вечером насмерть замерзнем на таком морозе, – возразила Офелия. – Поторопись, а то я пожалею, что тебя пригласила.
Однако Табета даже не пошевелилась.
– Ты завзятая врунья.
Офелия взглянула на нее черными как ночь глазами.
– Что правда, то правда, – сказала она. – Люблю выдумывать всякие небылицы. Все равно что сказки сочиняешь. Отец говорит, что однажды я, должно быть, стану писательницей. Разумеется, левшой.
Офелия развернулась и пошла по улице мимо поющих и карлицы с горячими каштанами. Еще немного поколебавшись, Табета отправилась за ней. Ночь действительно была очень холодной. Табета спала на скамье в кухне Фуентесов. Бесспорно, это был самый теплый ее ночлег за долгие годы. Когда они вернулись, Борга все еще готовила. Головой она едва не подпирала потолок – дом был одним из самых старых в Лондре, из тех, что пережили Великий пожар. Десять хобов, служивших троллихе поварятами, – мужчины, женщины и дети – все вместе уместились бы на одной из деревянных разделочных досок. Некоторые жаловались своими щебечущими голосками: мол, чтобы успеть выполнить все принятые Фуентесами заказы на Рождество, им придется работать до рассвета. Однако Борга раздраженным хрюком заставила их замолчать, и Табета уснула под песню, которую троллиха напевала себе под нос. Песня была печальной и в то же время удивительно мелодичной.
Когда Табета проснулась, Борги на кухне уже не было, а хобы спали среди гор перемытых кастрюль и сковородок. В окно пробивался утренний свет, и в бледных лучах танцевали несколько травяных эльфов, но сладких снов они Табете не принесли. Помнила она не много, но сон ей приснился нехороший. Там были Артур Соамес на пару с дюймовиком Бартоломью Джейкса и Офелия с шестью руками – и в каждой по изящному бокалу на высокой ножке.
Табета поискала Офелию в трактире, но той нигде не было. Девочка по имении Сью, которую Табета уже несколько раз видела за стойкой, рассказала, что Офелия ушла. Она не вернулась и к тому времени, когда девочка открыла двери первым посетителям. Не появлялся и посыльный от Артура Соамеса. Прождав два часа, Табета с радостью спустилась бы к реке: в конце концов, безмятежное течение воды всегда успокаивало ее мысли. Но она боялась, что бокал доставят в ее отсутствие – и продолжала ждать.
И ждала.
И ждала.
И ждала.
Офелия вернулась сразу после обеда, и щеки ее от мороза были такими же красными, как накрашенные помадой губы. Табете хотелось спросить: «Где ты была?» – но она не спросила. «Все будет хорошо», – сказала она самой себе. Она даже сумела улыбнуться Офелии, но та не улыбнулась в ответ. Она почти не говорила с ней, будто они никогда прежде не встречались, и в течение следующих двух часов Табета несколько раз ловила на себе ее отрешенный взгляд, наблюдая за тем, как Офелия подает суп матросам и портовым рабочим с улыбкой, что была только на губах.
«Ты ее совсем не знаешь», – нашептывало Табете сердце. Или что там еще иногда шептало у нее в душе. Как ты можешь ей доверять, если вы только что познакомились? С чего бы? Зачем? Она снова и снова задавала себе эти вопросы, все больше ощущая себя невидимкой в переполненном трактире, когда Офелия избегала смотреть в ее сторону, как богатые женщины на улице. Раньше нужно было думать! Платье, помада, да даже акцент… и вся эта изощренная ложь! А Табета доверила ей единственную по-настоящему ценную вещь из всего, чем владеет.
Когда часы пробили три, трактир был так полон, что снаружи у входа образовалась очередь. Однако посыльный от Соамеса так и не появлялся.
Не появился он ни в четыре, ни в пять, когда фонарщик на улице зажег газовые фонари. Табета схватила Офелию за руку, когда та обслуживала человека, чье лицо покрывали татуировки с изображением русалок и водяных.
– Почему бокал еще не принесли?
Татуированный окинул ее мрачным взглядом. Ясно было одно: посетители примут сторону Офелии, а не илового жаворонка, нашедшего тут спасение от холода и спавшего на кухонной скамье.
– Не знаю. Может, Соамес не успел. А может, осколка не хватило. – Офелия не смотрела на нее. Голос ее звучал устало и так, словно мыслями она была не здесь.
Или как у того, кто что-то скрывает.
– Вы с Соамесом сговорились! Поэтому его посыльный и не пришел. Вот почему ты послала за мной вашу троллиху! Ты с самого начала все спланировала.
– Что спланировала? – Офелия высвободила руку с силой, поразившей Табету.
– Ты украла его у меня! Вот что. «Давай лучше сделаем вид, что он мой». Могу поспорить, что ты сказала Соамесу принести бокал, когда этого глупого илового жаворонка здесь уже не будет!
Человек с татуировками встал в полный рост за спиной Офелии. Русалки у него на лбу шевелились. Наверное, он натер кожу эльфовой пыльцой.
– Дичь какая-то. – Голос Офелии был холоден как лед. – Не знала, что ты тоже мастерица рассказывать сказки.
– Я-то точно не такая одаренная сочинительница, как ты, – или, лучше сказать, лгунья? – Табета ненавидела слетающие с ее губ слова, но еще больше ненавидела чувствовать себя круглой дурой. – Бокал предназначался мне. Впервые мне досталось что-то хорошее, а ты у меня его украла!
Офелия только смотрела на нее черными глазами, такими непохожими на серые, как гусиное перо, глаза Табеты, унаследованные той от матери.
– Неблагодарный! Фо-о-от ты-ы кто!
Все посетители, даже татуированный, втянули головы в плечи, когда в проеме кухонной двери появилась Борга. Дверную раму она заполняла плотнее самой двери.