Зубы лисицы почти не повредили кожу, но оставили на ладони у большого пальца отпечаток, похожий на татуировку. Этот отпечаток сохранится у Селесты на всю жизнь.
Платье лежало на пороге у двери.
В темноте она чуть не споткнулась о него.
Оно было таким прекрасным, что Селеста едва решилась до него дотронуться: из меха, огненно-рыжего, как у самой лисицы, и мягче всего, чего ей доводилось касаться. Красная луна пропитала его своим сиянием, а белая – вышила серебром.
Это платье было для нее.
Она поняла это, как только его увидела.
– Спасибо! – прошептала Селеста.
Стоило ей взять платье в руки – и ничего она уже так не боялась, как его лишиться.
Усевшись на пороге, Селеста разложила его на голых коленях. Гладила, зарываясь пальцами в мягкий мех, и улыбалась. Она ощущала, что улыбка совершенно изменила ее лицо – придала ему выражение абсолютного счастья.
Она дарила улыбку деревьям, полям и лугам, ночному небу над головой, надеясь, что лисица это увидит.
В доме поднялся с постели отчим и, спотыкаясь, бродил в поисках вина. Селеста, прижав платье к груди, боялась шелохнуться, но он, рыгнув, наконец вернулся в постель, и вновь Селесту окружала только тишина ночи.
«Надень его! – шепнуло ей сердце. – Надень его, Селеста!»
Но где? Она слышала, как за ее спиной храпит отчим и как один из братьев стонет во сне.
Лишь в одном месте она чувствовала себя в безопасности. Там она и встретила лисицу в окружении троих лисят, таких же огненно-рыжих, как и мать. Братья боялись заброшенного дома и духов в нем. Они не осмеливались зайти дальше сада. Бросали камни в разбитые окна, но никогда не приближались к могиле. Это облегчило Селесте защиту лисят: она воспользовалась тем, что братья боятся духов мертвецов. Сама она их отродясь не боялась. Она любила их. В конце концов, одним из них был ее отец.
Она перелезла через развалины стены, окружающей дом, в котором когда-то жили ее отец с матерью. Трава вокруг его могилы подернулась инеем. Только под кустом диких роз, где прятались лисица с детенышами, по-прежнему лежал темно-коричневый слой пожухлых листьев. Она надеялась поблагодарить лисицу, но ее и лисят там не оказалось.
Надень его, Селеста!
Платье приятно грело ее покрытую мурашками кожу.
А как оно облегало ее худенькое тело! Будто платье именно для нее и сшили.
– Спасибо! – прошептала она, хотя лисицы рядом не было.
Спасибо! Руки любовно оглаживали шелковистый мех, наполняющий ее душу теплом, которого она не ощущала никогда в жизни – даже в объятиях матери.
Но платье давало не только тепло.
Еще и силу.
И мудрость.
И какую-то неукротимость, отчего она чувствовала себя необыкновенно свободной.
Необыкновенно старой.
Необыкновенно юной.
И вдруг тело ее сделалось легким и быстрым. Мех был уже не платьем, он заменил ей кожу. Глаза жадно впитывали свет звезд, и ночь стала светлой, как день. В воздухе явственно запахло зайцами и птицами. Ей хотелось кататься по траве и спать, прильнув к лону земли.
О, какое блаженство!
Ей хотелось забыть свою человеческую кожу, хотелось сбросить ее, как изношенное платье. А вместе с ней и страх, и гнев, и одиночество, даже собственное имя.
Нет больше никакой Селесты.
Лиса.
Она – Лиса.
Она – свободна.
Скрипка стрёмкарлена
Визит на улицу Скомаркаргатан
На поиски утраченных волшебных вещей за зеркалами Джекоб Бесшабашный чаще всего отправлялся по заданию королей и прочих правителей. Среди его клиентов значились не только аустрийская императрица, но и Уилфред Альбионский, за пышные усы получивший прозвище Морж, и Горбун, как еще называли Шарля Лотарингского, хотя горбатую спину ему давно выпрямила одна ведьма-деткоежка.
Однако задание, настигшее Джекоба в очередной холодный ноябрьский день в виде письма из Лунда, городка на юге Свериги, исходило не от коронованной особы. Катрина Кристель, вдова торговца лесом, просила его отыскать редкую скрипку, украденную у ее семьи двадцать лет назад в Стокхольме. Бабке госпожи Кристель в юности эту скрипку якобы подарил один стрёмкарлен, водяной, знаменитый своей красотой и – в первую очередь – игрой на скрипке. Скрипкам стрёмкарленов приписывали мощную колдовскую силу, и письмо госпожи Кристель подтверждало, что этот музыкальный инструмент много десятилетий подряд приносил ее семье счастье и достаток. А с тех пор, как его украли, Кристелей преследовало одно несчастье за другим.
Обручальное кольцо, которое госпожа Кристель приложила к письму в качестве оплаты, Джекоб вернул, но в Стокхольм все же отправился: слишком уж заманчивым показалось задание. Как и все охотники за сокровищами, Джекоб слышал немало историй о скрипках стрёмкарленов (в соседней Норге играющих на скрипке водяных называли фоссегримами), и ему давно хотелось выяснить, правда ли их игра приносит слушателям удачу. Кроме того, у госпожи Кристель была веская причина искать скрипку: совсем недавно в семье случилось новое несчастье – заболела ее младшая дочь Аманда. Врачи оказались бессильны, и оставалась последняя надежда – на скрипку.
Они плыли в шторм. В это время года в Балтском море туго приходилось даже курсирующим здесь уже несколько лет пароходам, и Джекоба, как обычно, укачало. Спутница, почти всегда сопровождавшая его в путешествиях, этих проблем не знала. Лиса, как она предпочитала себя называть, появилась на свет в лотарингской рыбачьей деревне, и звали ее тогда Селеста Оже. Она чувствовала себя как дома что на воде, что в дебрях древнего леса. Никто бы не подумал, что эта девушка в бледно-зеленом платье, привлекающая взгляды многих мужчин, впервые встретилась с Джекобом лисицей. Тогда он высвободил ее заднюю лапу из капкана браконьера. Прошел почти год, прежде чем Лиса показалась ему в облике человека. Еще ребенком она получила в подарок от лисицы меховое платье, позволяющее менять обличья, – в благодарность за то, что девочка спасла от своих братьев ее детенышей. С тех пор как Джекоб вызволил Лису из капкана, она не отходила от него ни на шаг, и он уже не представлял, как можно отправиться на охоту за сокровищами без нее.
Крыши и башни Стокхольма покрывал снег. Зима часто приходила в город уже в сентябре, и кожа русалок и морских водяных, плавающих в порту среди кораблей, для защиты от холодной как лед воды окрашивалась в темно-синий цвет. На набережной кишмя кишели ниссе, домовички Свериги. Они спасались от холодного ветра одеждой из мха и мышиных шкурок. Некоторые седлали чаек, с визгливым гомоном кружащих вокруг корабельных мачт и дымовых труб, но большинство сновали между сапогами, конскими копытами и каретными колесами так, будто ни один ниссе еще под них не попадал (что, удивительном образом, и впрямь случалось не часто).
Прежде Джекоб бывал лишь в Стокгольме своего мира, но и там его впечатляла красота этого города. В обоих мирах город располагался в морской бухте, и ее обрамляли парки, церкви и роскошные дворцы, среди которых не последнее место занимал и замок короля. Но только по эту сторону зеркал по мощенным булыжником улицам катили дрожки, а среди домов попадались женщины из снежных хлопьев и мужчины из сосулек, лесовички с севера Свериги, хульдры[15], прячущие под элегантными платьями хвосты, и тролли из Норги, продающие в порту свои резные изделия из дерева. Лиса, как и Джекоб, не могла вдоволь налюбоваться на все это многообразие, но оба они помнили, что приехали сюда на поиски похищенной скрипки.
Джекоб назвал кучеру дрожек адрес, и тот привез их в узкую улочку, отходящую от главной площади в историческом центре города. Название улочки – Скомаркаргатан – напоминало о башмачниках, которые со времен Средневековья шили здесь не только обычную обувь, но и семимильные сапоги, а еще обувку для ниссе и троллей. Со временем свои лавки и мастерские открыли здесь и другие преуспевающие ремесленники. Подобно всем городам за зеркалами, Стокхольм за последние годы очень изменился. Новые времена изгнали из некоторых районов голод и нищету, но вместе с ними – и множество мелких ремесленников, а там, где, казалось, только что бушевала эпидемия холеры, словно из-под земли, вырастали фабрики.
Пятьдесят лет назад один великан устроил в городе пожар в отместку за злодеяния, творимые тогдашним королем против его сородичей. Скомаркаргатан этот пожар почти не затронул, и уцелевший красный фасад дома, у которого кучер высадил Лиску с Джекобом, говорил о том, что его владелец – один из самых уважаемых жителей Стокхольма.
На вывеске в форме виолончели, висящей на медных цепях у входной двери, значилось только имя. Ремеслу Харварда Асбьорнсена реклама не требовалась. Даже король Свериги Гюстав Добросердечный все музыкальные инструменты из королевской коллекции отдавал на экспертизу только ему, хотя маэстро Асбьорнсен, как можно было понять по его имени, происходил не из Свериги, а из соседней Норги. Музыканты многих стран приезжали на улицу Скомаркаргатан, чтобы отдать в ремонт свои инструменты, и если кто и мог знать, где находится украденная скрипка стрёмкарлена, то только Асбьорнсен.
Входную дверь украшала резьба в виде музыкальных инструментов, и даже ручка была в форме скрипичного ключа. Джекоб постучал, и в двери открылось маленькое окошечко. Оно располагалось так низко, что Джекобу с Лиской пришлось наклониться. У карлика, который разглядывал их через отверстие, были длинные волосы и неухоженная черная борода. Карлики Свериги ни в грош не ставили карликовую моду Виенны и Лютеции, где их сородичи стригли волосы и брили подбородки.
– Вы договаривались о приеме? – Голос у карлика, как и у многих его сородичей, оказался поразительно низким. Такой бас, скорее, ожидаешь услышать от какого-нибудь великана. – Если нет, приходите в следующем году. У маэстро все расписано. – Он уже хотел захлопнуть окошечко, но помедлил, более пристально разглядывая Лису. – Смотри-ка, – потрясенно пробормотал он. – Девушка-оборотень. На улицах Стокхольма нечасто такое увидишь.
Лиса не могла понять, что ее выдало. Иногда на ее человеческой одежде оставался запах лисицы. У людей не настолько развито обоняние, чтобы это учуять, но карликам приписывали почти такой же острый нюх, как у собак.
– Нет, мы не договаривались, – сказала она, наклоняясь к карлику. – Мы ищем одну похищенную скрипку – подарок стрёмкарлена – и надеялись, что лучший мастер музыкальных инструментов во всей Свериге, вероятно, что-то слышал о том, где она может быть.
Карлик собрался было что-то ответить, но из недр дома донесся громкий голос. Он напоминал скрип старого дуба, по которому прошелся ветер.
– Айкинскьялди, впусти их уже! Не все можно обсуждать посреди улицы! Сколько раз мне вдалбливать это в твою упрямую карлицкую башку?!
Карлик что-то недовольно пробурчал, но окошечко закрылось, а дверь распахнулась.
Айкинскьялди доходил Лисе до пояса. Борода у этого степенного карлика была такой длинной, что он обмотал ее вокруг бедер и завязал узлом поверх ремесленного фартука. Карлик провел их к двери, откуда доносились звуки кларнета и запахи дерева, клея, металла и трубочного дыма. За дверью в просторной мастерской сидел самый большой тролль из всех, когда-либо встречавшихся Лисе. Он восседал на табурете, предназначенном, казалось, для обычных людей, и, нахмурившись, слушал игру юноши, родом, судя по одежде, из очень богатой семьи. Один угол мастерской полностью занимала большая кафельная печь, прогоняющая зимний холод, который проникал в дом через фрамуги высоких окон. Остальное пространство было заставлено верстаками, где несколько инструментов ожидали, когда к ним прикоснутся опытные руки маэстро Асбьорнсена.
Его мастерская Лисе понравилась. Каждый закуток, казалось, был пропитан музыкой, и Лиска не удивилась бы, если бы по знаку тролля все висящие, стоящие и лежащие тут музыкальные инструменты вдруг разом заиграли.
– Оставь кларнет здесь! – скрипучим голосом велел он юноше. – Ты плохо с ним обращался. Любому инструменту требуются такие же забота и внимание, как твоим собакам и лошадям! А теперь пошел вон!
Юноша открыл рот, чтобы возразить, но передумал и молча покинул мастерскую.
– Знаю-знаю, – проворчал тролль, когда карлик неодобрительно кашлянул. – Это кронпринц. Но, клянусь всеми воронами Одина, какая мне разница?! Ты только взгляни на кларнет! Этот один из лучших когда-либо созданных кларнетов старше его, а что он с ним творит?! Фыркает в него, как лошадь в упряжь. Небось ни разу его не чистил! Удивительно, как из мундштука еще мох не растет!
Передав кларнет двум ниссе, которые поспешно принялись чистить его крошечными щетками, он повернулся к Лиске и Джекобу.
Харвард Асбьорнсен возвышался над ними обоими даже сидя. Ясный зимний свет, падавший через окна в мастерскую, любого ночного тролля тут же превратил бы в камень, но серо-зеленая, похожая на древесную кору кожа Асбьорнсена говорила о том, что он тролль дневной. Его седые патлы были заплетены в косу, а бесчисленные складки вокруг зеленых кошачьих глаз позволяли предположить, что ему лет как минимум двести. Табурет под его мощным телом смотрелся как предмет гарнитура для кукольного домика, но, когда он стал осматривать лежащую на верстаке у него за спиной еще не до конца отреставрированную лютню, громадные его руки держали инструмент так бережно, что в каждом движении чувствовалось мастерство. Ходили слухи, мол, дневные тролли могут говорить чуть ли не с каждым деревом и часто убеждают их расти так, чтобы качество древесины подходило для искусной резьбы. Они умели вырезать из дерева кукол, которые двигаются как живые, лошадки-качалки, которые едят из рук своих владельцев, и музыкальные инструменты, с которыми редко могут сравниться даже лучшие из созданных людьми.
– Значит, ищете скрипку стрёмкарлена, так-так… – пробормотал Харвард Асбьорнсен, поглаживая недавно отполированную лютню. – И украли ее здесь, в Стокхольме? И когда, говорите, это случилось?
– Двадцать лет назад, – ответил Джекоб.
Ниссе, забыв про кларнет кронпринца, прислушивались к разговору. Каждый в Свериге, будь то человек или ниссе, знает, кто такие стрёмкарлены и что эти водяные играют на скрипке с неимоверным мастерством (главным образом под водопадами), и молодые музыканты часто отправляются искать их, надеясь поучиться у них и стать такими же мастерами. По слухам, платили стрёмкарленам, кидая в реку кусок сочной говядины. Но в выборе учеников они были очень привередливы, а чтобы кто-то из них влюбился в обычную женщину и подарил ей скрипку – такое случалось и того реже.
Поднявшись с табурета, Харвард Асбьорнсен вернул лютню на верстак.
– Эта скрипка может быть только в одном месте, – сказал он.
Послышался вздох карлика.
Маэстро раздраженно повернулся в его сторону:
– Что?! Сколько еще инструментов должно кануть в этом доме, Айкинскьялди?! Мне самому давно нужно было пойти туда, чтобы положить этому конец, но я старый тролль и уже не так предприимчив, как в юности!
Айкинскьялди был этому явно рад.
– Дом, о котором я говорю, – Асбьорнсен нетерпеливым жестом заставил ниссе вернуться к работе, – находится в том районе города, где деньгами воняет, как кровь троллей воняет рыбой. В Скеппоброне лучший вид на пролив Зунд, но в том доме никто никогда не любуется им, стоя у окна или на балконе. Говорят, что вот уже тридцать лет ни одна живая душа не переступала порог этого дома. Но если после захода солнца у ворот в сад положить какой-нибудь музыкальный инструмент, то еще до рассвета на его месте найдешь мешочек золота. Можете представить, как часто поэтому в Стокхольме воруют инструменты. Удивительно, что мне вообще еще есть что реставрировать. Предполагаю, что вашу скрипку тоже однажды положили у тех ворот.
– Тридцать лет? – Лиса с Джекобом переглянулись.
– Да, странно, правда? – шепотом произнес карлик. – Дом принадлежит одному богатому торговцу – Гюставу Августу Оксеншерне, но все в Стокхольме называют его просто Том Хьярта – «пустое сердце»: он не терпит людей вокруг и объявил войну музыке. Вероятно, он присвоил и другие магические инструменты: флейты гномов, никельхарпу[16] хульдры…
– Кто охраняет эти сокровища? – Джекоб вопросительно взглянул на тролля.
Харвард Асбьорнсен посадил себе на ладонь одного из ниссе.
– О том, что происходит в этом городе, ниссе знают намного больше, чем я или мои собратья. У тех, кто не крупнее мыши, свои преимущества. Расскажи им, что ты слыхал.
Польщенный ниссе пригладил светло-русые волосы.
– Том Хьярта не терпит вокруг себя людей и поэтому защитил свой дом колдовством. Магией сейда, – прибавил он тонким, как у сверчка, голоском.
– Магией сейда? – повторил Джекоб. – Это же магия ваших темных ведьм. Кажется, они действуют так же, как ведьмы Аустрии и Лотарингии. Нам с Лиской частенько приходилось иметь с ними дело.
Карлик в сомнении переглянулся с Харвардом Асбьорнсеном.
– О других ведьмах ничего не знаю, но наши до того затуманят вам глаза и разум, что вы уже не сумеете отличить действительность от внушенного ими наваждения.
Лиса умолчала о том, что оборотни чаще всего распознают такое колдовство. Ей не хотелось, чтобы сложилось впечатление, будто она недооценивает опасность. Задача была отнюдь не из легких, но в охоте за волшебными вещами легких задач почти не бывает.
– Думаю, Айкинскьялди, эти двое видали кое-что и похуже Тома Хьярты, – проворчал Харвард Асбьорнсен. – И все же один вопрос задам: как вы собираетесь определить, ту ли скрипку нашли? Кто-то из вас играет?
Лиса с Джекобом покачали головой, и Айкинскьялди посмотрел на них с таким сочувствием, будто они только что признались в неумении читать и писать.
– Ладно, – сказал тролль. – Как найдете скрипку – несите сюда. В этом городе только один человек умеет играть на скрипке стрёмкарлена так, чтобы не оскорбить ее. Он нелюдим, но, если я попрошу, придет.
– Сюда? – ошарашенно воскликнул карлик.
– А куда же еще? – раздраженно прогрохотал Харвард Асбьорнсен. – Фольквангр и Вальхалла тебя побери, что ему, на площади Стурторьет играть, что ли?
Посадив ниссе Лисе на плечо, он снял с полки еще двоих.
– Ваша задача – отвлекать внимание, когда эти двое проберутся в заколдованный дом. – Он толкнул Джекоба в грудь громадным кулачищем. – Этой же ночью попытаетесь, да? Ты не похож на того, кто любит зря терять время.
Большинство троллей плохо умеют читать лица людей, но Харвард Асбьорнсен, очевидно, научился этому благодаря своему ремеслу.
Безмолвный дом
Уже смеркалось, когда Джекоб с Лиской вновь оказались на Скомаркаргатан. Зимой и ночь в Стокхольме наступает рано, но они планировали навестить дом музыкального вора только через два часа после полуночи. В это время суток многие виды ведьминской магии значительно ослабевают. Джекоб вернулся в порт, чтобы добыть кое-какие вещи, которые могут оказаться полезными в их рискованной затее, а Лиска осталась присмотреться к дому, что ловил музыкальные инструменты, как кот мышей. Она решила сделать это в обличье лисицы. Крадущийся вдоль садовой стены зверь вызывает обычно гораздо меньше подозрений, чем человек. Зимой, надеясь на легкую добычу, в город наверняка пробирается множество голодных лисиц. Она быстро нашла задний двор, где можно было превратиться незаметно для посторонних глаз – если не считать куриц, которые, завидев рыжий мех, испуганно попрятались в курятнике.
Снова начался снегопад, и даже более оживленные улочки мерцали в свете газовых фонарей звездными дорожками, несмотря на множество отпечатков обуви на свежем белоснежном покрове. Лисица не слишком любила снег: он забивался в лапы, и было трудно не оставлять на нем следов. Ниссе Асбьорнсена забрались ей на спину и, поглубже закопавшись в согревающий мех на загривке, показывали дорогу. Представительный дом Асбьорнсена казался жилищем бедняка в сравнении со зданием, чей светло-серый фасад появился наконец высоко над Балтским морем за неприветливого вида стеной. Если бы не сосульки на каменных арках над окнами и дверями, здание напоминало бы дворцы, знакомые Лисе по южным городам. Она ссадила ниссе у стены сада, а сама проскользнула под высокими железными воротами, украшающими дом и сад искусным кованым узором. Шторы в окнах на всех трех этажах были задернуты, и в комнатах за ними было темно. Не обнаруживалось и других признаков жизни. Ни собаки, ни охранника у ворот – все было так, как рассказывал ниссе. Кто бы ни скрывался за темными окнами, он, похоже, и правда полагался на то, что все будут побаиваться дома, обитателей которого никто не видел десятилетиями. И на колдовство. Лиса чуяла в заснеженном саду магию – ее запах и отдаленно не напоминал зловещий запах магии пряничных домиков, но существовало много видов темных чар, недоступных для восприятия даже лисице, и они с Джекобом порой попадали в ловушки, когда ее нюх их не предостерег.
Она приблизилась к входной двери, и здесь магия стала сильнее. Явственнее она ощущалась и у черного хода с обратной стороны дома. Снег там лежал так высоко, что лисице пришлось прокладывать себе дорогу. Лиса подняла взгляд к окнам, чтобы убедиться, что за шторами ничто не движется, и обернулась человеком – нужно было рассмотреть замок вблизи. Замочную скважину затягивала тонкая паутинка. Для менее привычных к колдовству глаз она выглядела безобидной паучьей сетью, но так защищали замки многие ведьмы. Такое же плетение обнаружилось и в щелях между дверью и дверной рамой, но Джекоб запросто его преодолеет.
Лиска, вновь обернувшись лисицей, замела следы и по заснеженным садовым дорожкам проскользнула к огибающей дом стене. Она нашла место, где можно было пробраться в сад с дерева. Хорошо. На пути к воротам она не сочла нужным заметать следы. В заваленном снегом саду было множество звериных следов, и отпечатки лисьих лап наверняка не вызвали бы подозрений. Обитатель этого дома был явно настроен лишь против посетителей человеческого рода.
В трактире, где они условились встретиться, Джекоб появился несколько часов спустя и выглядел таким же довольным, как и Лиска. Ей было знакомо это его выражение лица: все готово, и он, как и она, ждет не дождется, когда можно будет отправиться на охоту. Один из ниссе устроил склоку с официантами: те не хотели наливать ему глинтвейна с пряностями, которым благоухал весь Стокхольм, на том основании, что его свалит с ног даже наперсток. Когда Джекоб признал правоту трактирных домовых, крошка вместо благодарности угостился вином из его бокала, и Лиска успела поймать бедолагу в последний момент: тот, пошатнувшись, чуть не упал со стола и не свернул себе тоненькую шейку. Она засунула его в карман пальто: пусть проспится, – и Джекоб стал показывать ей русалочью чешую, которую выловил в Зунде. С помощью этих чешуек он будет шагать беззвучнее лисицы и – что еще важнее – не оставлять следов. Русалки Свериги оказались очень отзывчивыми – не то что их лотарингские сестры, мальдемары или предпочитающие человечинку лорелеи. Одна сверижская русалка не только благосклонно наблюдала, как Джекоб вылавливает чешуйки из воды, но даже отщипнула для него несколько штук из собственного переливчатого хвоста. Кроме того, у одного торговца корабельной оснасткой и менее обычным снаряжением Джекоб приобрел бездонный кисет, кажущийся пустым даже с такой объемной добычей внутри, как скрипка.
Трактир закрылся вскоре после полуночи, и Джекоб с Лиской побрели по ночным улочкам Стокхольма, как они уже бродили во многих местах и городах, слушая истории, которые им нашептывали древние стены, и рассказы ниссе о том, что происходило здесь задолго до появления людей. Когда они вышли к королевскому дворцу, его светло-желтые стены были облеплены роями блуждающих огоньков. Они крошечными фонариками смешивались со все гуще сыплющими с неба снежными хлопьями. Несколько недель назад за одним из окон на верхнем этаже родилась принцесса – горбатая, как Шарль Лотарингский, шептали ниссе, – и с тех пор королева велит каждый вечер смазывать оконные обрамления медовухой, чтобы привлекать блуждающие огоньки: якобы их свет дарует новорожденным здоровье и красоту. Матросы, отгоняющие их в порту от мачт и парусов, в это явно не верили. Они опасались этих существ размером не больше шмеля, что на вид как люди, но, скорее, напоминают насекомых: слишком уж часто блуждающие огоньки сбивали корабли с курса и в восторге роились вокруг, когда те разбивались о скалы или садились на мель.
Что о блуждающих огоньках ни думай, но по ночам благодаря их сиянию Стокхольм выглядел еще красивее, чем днем. И все же Лиса обрадовалась, когда часы на башнях церквей пробили два. Не меньше был рад и Джекоб. Вместе они уже нашли так много легендарных волшебных вещиц: хрустальный башмачок, «столик-накройся», прялка, превращающая солому в золото… Лиске не терпелось добавить в этот список умолкшую скрипку, тем более что она не исчезнет в кунсткамерах императрицы или в набитых сокровищами сундуках какого-нибудь короля – она должна вернуть счастье в обычную семью.
Их заказчица приложила к письму фотографию заболевшей дочери – окрашенное в цвета сепии воспоминание о днях, когда та была здорова. Лиса кралась с Джекобом вдоль стены вокруг заколдованного дома, а перед глазами у нее стояло маленькое личико. Оба они обычно относились к охоте за сокровищами как к фантастической игре, ускоряющей сердцебиение, но, похоже, этой ночью предстояла охота поважнее. Идея вернуть голос умолкшей скрипке красавца-водяного и тем самым дать надежду больному ребенку вдохновляла Лиску куда больше, чем перспектива найти семимильные сапоги для какого-нибудь короля, желающего ошеломить своих коронованных конкурентов, или хрустальный башмачок для избалованной принцессы, мечтающей таким образом заполучить принца на белом коне.
Ниссе все еще немного покачивался во хмелю, когда Лиска вытащила его из кармана, но троица, как и было условлено, заняла позицию за ближайшим фонарем. Теперь оставалось только надеяться, что ледяной ветер с моря не заморозит их крошечные конечности до того, как потребуется отвлекать внимание – как бы они это ни делали. Рассказать подробнее ниссе отказались.
Большой дом казался таким же тихим и нежилым, как и днем. Только сосульки легонько позванивали в ночи. В насмешку над самонадеянностью обитателя дома, вознамерившегося покончить с музыкой, это напоминало перезвон колокольчиков на ветру. Карабкаясь вслед за Джекобом на дерево, чтобы оттуда перемахнуть через стену, Лиска задавалась вопросом, не потому ли на снегу в саду так много разбившихся сосулек.
Оказавшись в саду, она тут же обернулась лисицей. С дверью Джекоб справится и сам. Вторую пару рук возместит острый нюх лисицы.
Просто глазам не верилось, как беззвучно Джекоб подходил к дому – словно парил над снегом. Лиска не сомневалась, что чешуйки сверижской русалки принесут пользу еще не раз.
Лисица в подобном подспорье, разумеется, не нуждалась.
Добравшись до черного хода, Джекоб опустился на колени и достал из кармана воронье перо. Он не видел серебристого мерцания, выдающего лисице почти любые чары, но его направляла Лиска. За столько лет его руки стали ее руками, а ее глаза – его глазами. Очистив замок и дверную раму, Джекоб кусочком ткани из крапивного волокна вытер паутину с вороньего пера и вставил в замок ключ, которым они уже открывали двери множества сокровищниц и гробниц (через год его у Джекоба украли, как это часто случается с подобными ключами).
Узкая деревянная дверь с легким скрипом распахнулась. Первой в дом пробралась Лиска. Ее глазам не нужен был свет, чтобы в темном помещении за дверью распознать склад, а Джекоб выпустил несколько блуждающих огоньков, которых подкупил, чтобы те посветили этой ночью не для королевы, а для него. Но не темнота заставила Лиску уже через несколько шагов застыть, предупреждая Джекоба. Повисшая вокруг тишина, как и ожидалось, не была тишиной мирно спящего дома. Казалось, она ждала какого-нибудь звука, как затаившаяся кошка караулит мышь.
– Что, все так плохо? – прошептал Джекоб.
Лиса подняла нос, принюхиваясь.
– И да и нет, – шепотом откликнулась она.
Хорошей новостью было то, что внутри дом, похоже, и правда не сторожили. Но как перехитрить эту тишину? Какие-то звуки они все равно произведут, и что тогда? Тишина их задушит? Разорвет в клочья? Поглотит? Этого не могла сказать даже лисица. Лиска собиралась уже предложить уйти и вернуться, после того как они больше разузнают об охраняющих дом чарах, как вдруг снаружи раздались задорные звуки флейты. К ней присоединилась вторая, а затем и третья.
Лиска чуяла, как заполняющая дом тишина сжимается, словно пальцы невидимого кулака. Это чувствовал даже Джекоб. Но ощущаемый ими гнев был направлен на что-то вне дома. Это не изменилось, и, когда Лиса отважилась двинуться с места, Джекоб следовал за ней беззвучной тенью – по комнатам, заставленным ценной мебелью, где стены были обтянуты китайским шелком, а паркет покрывали такие плотные ковры, что лапы Лисы утопали в них. Но кафельные печи, имеющиеся почти в каждой комнате, обогревали, казалось, только множество теней, а заполняющая дом тишина напоминала темное море, и отдаленные звуки флейт вздымали в нем гневные волны.
Соткавшая эту тишину магия, похоже, их не замечала – однако Лиске представлялось, что она оседает у нее в меху каким-то дурманящим порошком, и те же ощущения испытывал и Джекоб. Как же в этой зачарованной тишине живет обитатель дома, да еще и не один десяток лет?
На втором этаже на площадке широкой лестницы они уткнулись в запертую двустворчатую дверь. Джекоб без труда открыл ее вороньим крылом и ключом, но тяжелые створки отворились не беззвучно. Скрип их пронесся по тихому дому стоном какого-то громадного зверя. Лиска почувствовала, что Джекоб затаил дыхание. Оба они боялись пошевелиться, ощущая тишину как руки – руки, уши, глаза… И когда флейты заиграли быстрее, эти руки, уши, глаза вновь обратили все внимание на то, что происходило снаружи. Ниссе, похоже, играли в такт танцующим снежинкам мелодию, звучащую то шаловливо, то печально, и пели флейты о хульдрах и водяных, о моховых карликах и оседлавших гусей гномах и о тоске по весне. Казалось, тишина дрожит от гнева. Ночные музыканты делали ее слепой и глухой, но Лиска тревожилась и видела отражение своей тревоги в лице Джекоба: долго ниссе их защищать не смогут. Им следовало поспешить.
К счастью, за дверями, которые своим скрипом едва не выдали их, нашлось то, что они искали. Их взгляду открылся бальный зал, достойный любого короля, но о его былом предназначении говорили только картины на стенах. Теперь этот зал превратился в мавзолей, где вместо мертвецов покоились музыкальные инструменты. Их было такое множество, что хватило бы на несколько оркестров. Их покрывала светло-серая пудра, которую легко можно было принять за пыль, но ни Джекоб, ни Лиса не поддались этому опасному заблуждению. Эта пыль на самом деле была костной мукой, добываемой главным образом из человеческих трупов. Все ведьмы – светлые и темные – использовали ее, чтобы удерживать людей, животных и предметы в каком-то месте без всяких уз и цепей. Темные ведьмы обычно еще и подмешивали в нее некоторые неаппетитные ингредиенты, чтобы каждый, кто дотронется, тут же падал замертво.
Среди спящих инструментов обнаружилась целая дюжина скрипок, но только у двух гриф завершался лицом, какие вырезали на своих инструментах стрёмкарлены. Насколько можно было разобрать под тонким слоем пыли, обе были украшены инкрустациями из рога и кости, имитирующими пену водопадов, под которыми любили музицировать стрёмкарлены.
Джекоб достал из закрепленной на ремне маленькой сумки кисть: ручка толщиной с его большой палец, пушистая щеточка из мягкого черного волоса. Эту кисть сделала для него из шерсти своей кошки одна светлая ведьма.
– Какая из них? – спросил он взглядом Лиску.
Лисица оперлась передними лапами об окрашенную стену, чтобы обнюхать скрипки вблизи. От правой исходил запах прелой листвы и заболоченного пруда – запах нокке, мрачного родственника стрёмкарлена, сеющего своей музыкой несчастье и раздоры. А вот левая пахла кристально чистой речной водой, водяным крессом и свежей мятой.
Лиска носом указала на левую скрипку, и Джекоб тут же принялся за работу. Ночной уличный концерт вовсю продолжался и легко заглушал мягкое шуршание кисточки. Одна флейта щебетала так неугомонно, что Лиске даже стало интересно, не вино ли из бокала Джекоба все еще действует на того ниссе. Кисточка легко удаляла пыль с ценной древесины скрипки, но, когда Джекоб очищал резное лицо на грифе, флейты на улице резко смолкли.
В ночи эхом разнеслись пронзительные крики – кричали высокими, тоненькими голосками. Дом, казалось, прислушивался к ним так же, как и Джекоб с Лисой. Беспокоясь о ниссе, Лиска внезапно ощутила, что тишина вокруг нее сгустилась.
Она метнулась к дверям, прежде чем Джекоб успел ее удержать. Коротко тявкнув, чтобы отвлечь невидимых стражей от Джекоба, она прыжками помчалась вниз по широкой лестнице, а перед этим выпустила когти: пусть все слышат, как лапы царапают ступени. Джекоб терпеть не мог, когда она брала на себя роль наживки, и позднее ей придется выслушать, что он об этом думает, но несколько раз лисица таким образом уже выручала их в охоте за сокровищами.
Она добралась до последней ступеньки, когда из двери в конце просторного вестибюля вышел человек с фонарем в руке. В фонаре мерцали свечи, освещая его лицо, такое бледное и худое, словно он поднялся из собственной могилы, а одежды его несколько десятков лет как вышли из моды.
– Лисица? – Голос его звучал как инструмент без струн. Он поднял руку – из тьмы соткалась свора призрачных собак и окружила Лиску. – Прогоните ее наружу. – Слова были сказаны хриплым шепотом. Легко можно было предположить, что Гюстав Оксеншерна тридцать лет ни с кем не разговаривал.
Призрачные псы все теснее смыкали кольцо вокруг Лисы – и отпрянули, когда она поменяла обличье. Их хозяин изо всех сил старался не выказать удивления, но при виде Лиски-девушки его бледное лицо слегка покраснело.
– Зачем? – спросила она. – Все эти умолкшие инструменты, пустой, тихий дом…
Ее голос заставил призрачных псов пригнуться, словно слова разрывали ткань тишины, из которой они были сделаны.
– Предлагаю тебе превратиться обратно, – прошептал их хозяин. – Лисицей у тебя намного больше шансов добраться до ворот, пока они тебя не растерзали.
Он вновь развернулся, но Лиске почудилось, что он замедлил шаг. Ей очень хотелось знать, насколько Джекоб преуспел со скрипкой. Тишина создавала все больше и больше псов. Они появлялись из тьмы, словно рождались из нее.
– Гюстав Оксеншерна, вы не ответили на мой вопрос! – крикнула она вслед их хозяину.
– Прозвище, которым меня зовут в городе, мне нравится больше, – поворачиваясь к ней, сказал он. – Том Хьярта. Я воспринимаю его как комплимент. Вот бы мое сердце с самого начала было пустым! Мое прежнее имя имело в этом городе вес. Один из моих предков был даже доверенным лицом короля. Не важно. Все это ничего не значит. Но кому я вообще это рассказываю?! Ты слишком юна, чтобы понимать, о чем я говорю.
Лиска не стала сообщать ему, что благодаря лисице знает об этом мире намного больше, чем можно судить по ее человеческому лицу.
– Я был так же молод, как ты, когда это глупое сердце влюбилось, – едва слышным голосом продолжал Том Хьярта. – У нее были такие же рыжие волосы, как у тебя, такая же белая кожа. Может, и она могла превращаться и поэтому не захотела жить со мной в этом доме.
Он пристально разглядывал Лису, словно видел перед собой совсем другое лицо, в его воспоминаниях навсегда юное, в то время как сам он состарился.
– Она сбежала от меня! С одним музыкантом! – Он говорил по-прежнему хриплым шепотом, но слова срывались с бледных губ с такой страстью, что все равно эхом отражались от стен.
Выйдя из заброшенного бального зала, услышал их и Джекоб. Он отослал назад блуждающие огоньки, чтобы не выдали его, и, затаив дыхание, следил за происходящим внизу, в волнении не сводя глаз с Лиски и своры призрачных псов. Скрипку он нёс в кармане пальто – благодаря бездонному кисету места она занимала не больше, чем носовой платок.
– У него не было ни гроша! – Голос Тома Хьярты звучал мертво, как шуршание увядшей листвы. – И думать он мог только о музыке. Меня утешает лишь то, что с ним она наверняка стала очень-очень несчастной.
Один из псов взглянул наверх.
Выступив вперед, Джекоб остановился у края широких ступенек.
Их нерадушный хозяин поднял фонарь:
– О, смотрите-ка! Лисица явилась не одна. Разумеется. – Дюжина его призрачных псов, пригнув головы и оскалив клыки, черные, как их сотканная из тени шерсть, медленно поползла вверх по лестнице.
– Он тоже музыкант? – Голос Тома Хьярты приобрел выражение. Джекоб слышал в нем горечь, гнев и жажду мести.
– Он охотник за сокровищами, – сказала Лиска. – Как и я.
Псы плотнее сомкнули кольцо вокруг нее, но на лице ее не было страха. Порой смелость Лиски приводила в оторопь даже Джекоба, хотя он не назвал бы себя самого опасливым.
– Охотник за сокровищами? – Похоже, к этой профессии Том Хьярта относился с большим уважением, чем к музыкантам. – А, так вот зачем вы пробрались в мой дом. За инструментами. Среди них есть несколько очень ценных. Но я не вижу, чтобы вы что-то взяли. Неужели моя коллекция вас разочаровала?
Когда Джекоб ответил, Лиска обрадовалась, что фонарь не освещает ее лицо: вдруг по ее глазам можно понять, что он лжет.
– К сожалению, кто-то нас опередил, – сказал он. – Такой позор. Мы много наслышаны о ваших музыкальных сокровищах: о скрипке стрёмкарлена, флейтах северных лесовиков, никельхарпе хульдры, – но нашли только совершенно обычные инструменты, а между ними пустые стойки. Похоже, воры проникли в ваш дом так же незаметно, как мы.
Худое лицо Тома Хьярты окаменело.
– Проверьте, так ли это! – впервые громко сказал он.
Один из окружавших Джекоба псов, обернувшись тенью человека, беззвучно направился к дверям в бальный зал. Джекоб вздрогнул, когда тот прошел сквозь него – будто ему представилась возможность заглянуть в пустое сердце Тома Хьярты.
Вернувшись, тень кивнула своему хозяину – безмолвная, как и соткавшая ее тишина.
Внезапно на улице вновь зазвучали флейты, чуть более робко, чем раньше, но ночь вновь наполнилась музыкой. Ночь и тихий дом. Том Хьярта беззвучно выругался, а его псы оскалились.
– Ведьма, соткавшая в вашем доме тишину, – сказала Лиска, шагнув к псам, словно не видя их черные зубы, – она предупредила вас, что вместе с инструментами вы заставляете умолкнуть и голос вашей души? Видите ли… – У Джекоба чуть сердце не остановилось, когда она погладила одного из призрачных псов по вставшей дыбом шерсти. – Мне кажется, это была не темная ведьма.
Под ладонью Лиски пес превратился в ворона и, бесшумно размахивая крыльями, стал летать по тихому дому. Проследив за ним взглядом, Лиска улыбнулась и вновь обратилась к Тому Хьярте:
– Тишина, которой вы себя окружаете, создана светлой ведьмой, иначе мы бы уже давно умерли. Вы лишь добавили в нее каплю гнева и горечи.
Остальные псы наблюдали за вороном, пока и сами один за другим не превратились в птиц. Они летали вокруг Джекоба, когда он спустился вниз по ступеням и встал рядом с Лиской, радуясь, что тени Тома Хьярты не чуют магии в его кармане – в отличие от лисицы.
Один из воронов опустился на плечо своему повелителю. Лиска улыбнулась ворону, и он обернулся зарянкой. Том Хьярта сверлил ее взглядом, исполненным тоски и неизбывного гнева.
– Исчезните! – воскликнул он. – Вон из моего дома, пока вам не пришлось изменить свое мнение о моей магии!
Зарянка вновь превратилась в ворона, а остальные тени кружили над Джекобом и Лисой, как стервятники над добычей. Джекоб взял Лиску за руку и потянул ее к выходу.
– Скажите ниссе там, на улице, – раздался им вдогонку хриплый шепот Тома Хьярты, – если они и дальше будут нарушать мой ночной покой, я их растопчу собственными ногами.
У двери Лиска еще раз оглянулась, но он уже исчез.
Когда она закрыла дверь, вороны растворились в тишине, и остался только безмолвный темный дом, в котором о мире вокруг рассказывал лишь отдаленный щебет флейт ниссе.
Та самая песня
Небо над заснеженными крышами Стокхольма еще не посветлело, когда Джекоб и Лиска вместе с ниссе вернулись на Скомаркаргатан.
Харвард Асбьорнсен ждал их в мастерской с каким-то узкоплечим стариком. Одежду старика не раз латали, и, если присмотреться, на тыльной стороне морщинистых ладоней можно было заметить крошечные мерцающие чешуйки. Матерью Оле Ваттенкрассе была дочь крестьянина из Виммерби, а имени его отца она никогда никому не называла, но ходили слухи, что им был стрёмкарлен. Старый уличный скрипач и Харвард Асбьорнсен были знакомы не один десяток лет. Оле Ваттенкрассе играл свои песни днем и ночью, в домах и на улице, в любую погоду, а ловкие руки Харварда Асбьорнсена заботились о том, чтобы скрипка старика при всем при этом оставалась в целости и сохранности. В качестве оплаты он требовал лишь сыграть одну народную мелодию, которую Оле Ваттенкрассе исполнял, как никто другой.
Когда Джекоб вынул из бездонного кисета скрипку, два десятилетия провисевшую молча на стене у Тома Хьярты, глаза старого скрипача округлились, и пальцы его чуть ли не с благоговением сомкнулись вокруг стройного грифа и идеально округлого корпуса.
– Айкинскьялди, принеси лошадку! – проскрипел Асбьорнсен, и ниссе в ожидании собрались на верстаке у него за спиной. Трое помогавших Джекобу и Лиске на обратном пути раз двадцать извинились за то, что какое-то время не могли издать ни звука – все из-за кошки! Ниссе с котами не очень-то ладят.
Айкинскьялди появился в халате: как-никак глубокая ночь на дворе. Грудь его покрывала черная борода – ни дать ни взять медвежья шерсть. Однако при виде скрипки, которую так почтительно сжимал в руках Оле Ваттенкрассе, даже карлик сделался, похоже, чуть менее угрюмым. Снятую им с одной из полок маленькую лошадку вырезал не тролль. Асбьорнсен играл с ней еще ребенком, а до него – его отец и отец отца. Такие даларнские лошадки в Свериге повсюду. У некоторых пририсованы поводья и седла, другие – пятнистые или в полоску. Эта была красной, под цвет дому Асбьорнсена, с сине-желто-красными поводьями. Карлик поставил ее на мозолистую ладонь тролля, и тот кивком велел Оле Ваттенкрассе начинать.
Старик так осторожно коснулся смычком струн, словно боялся повредить их натянутым на смычке конским волосом.
Первый звук, пропетый скрипкой в ночь, напоминал звук пробуждения от долгого, глубокого сна. Однако затем она наполнила мастерскую такой сладостной музыкой, что у Лиски на глаза навернулись слезы. Красная лошадка на ладони Асбьорнсена взбрыкнула и закружилась. В такт мелодии, которую пела скрипка, она вставала на дыбы и мчалась вверх по руке тролля, останавливаясь лишь у него на плече.
Оле Ваттенкрассе следил за ней взглядом, и на морщинистых губах у него играла счастливая улыбка. Казалось, с каждым извлекаемым из скрипки звуком он становится чуть моложе. Смычок плясал по струнам все быстрее, а в ушах у Лиски шумела река, и в водах этой реки преломлялись солнечные лучи. Ей чудилось, что она ощущает на коже пену и прохладная вода ласкает ей щиколотки. Она видела обросший ракушечником замок на дне какого-то озера, косяки рыб и водяных, белых речных коней – бекахестов, как их называют на севере, – и необыкновенной красоты водяного с длинными черными волосами, играющего на скрипке под пенящимся водопадом. Когда Оле Ваттенкрассе опустил смычок, ей с трудом верилось, что она по-прежнему в мастерской тролля, но видения исчезли, и лошадка вновь стала всего лишь резной игрушкой.
– Да, это скрипка стрёмкарлена, – сказал Оле Ваттенкрассе, кладя ее Джекобу на колени. – Сердечное спасибо, что позволили мне сыграть на ней. К сожалению, отец мне свою пока не завещал. Он наверняка сам будет играть на ней еще много столетий, высоко наверху, в диких лесах, где ему внимают медведи и волки. Он предпочитает несколько более необузданных слушателей, – прибавил старик с улыбкой. – Как и большинство стрёмкарленов.
Джекоб провел пальцами по струнам, словно надеялся еще немного послушать эту песню, а затем натянул на тонкий гриф бездонный кисет, и скрипка вновь исчезла в его колдовских безднах.
– Желаю вам, чтобы Том Хьярта никогда не узнал, что видел настоящих воров, – сказал Айкинскьялди, возвращая лошадку на прежнее место на полке. – А что вы сделали с другими инструментами?
Джекоб засунул руку в бездонный кисет и вытащил оттуда три флейты гномов, гобой, глокен-шпиль[17] и, наконец, – с некоторым усилием и к изумлению всех присутствующих, – никельхарпу.
– Можно вы сами найдете этим инструментам новых владельцев? – спросил он тролля. – Но лучше не настолько богатых, как кронпринцы.
Харвард Асбьорнсен обнажил в улыбке великолепные зубы:
– Конечно. И надеюсь, вы оба еще не раз наведаетесь к Тому Хьярте.
– Пусть лучше наведаются другие, – откликнулся Джекоб, засовывая бездонный кисет в карман. – В следующий раз нам, пожалуй, даже с помощью рыжих волос Лиски так легко не отделаться. Но может, удастся уговорить маэстро Ваттенкрассе съездить с нами в Лунд?
Ему даже не пришлось пускать в ход все свое красноречие. Старику достаточно было возможности еще раз сыграть на скрипке стрёмкарлена.
Он сыграл у постели больной дочери Катрины Кристель, и уже через несколько дней ребенок выздоровел. Однако Оле Ваттенкрассе задержался в Лунде на целый год, чтобы давать девочке уроки игры на скрипке – обычно в саду, даже в непогоду, а спустя много лет в Стокхольме выступала выдающаяся скрипачка Аманда Кристель. Хотя там все еще стоял безмолвный дом Тома Хьярты.
Довольно скоро Джекоб с Лиской вновь посетили мастерскую Харварда Асбьорнсена, на этот раз ради волшебного виолончельного смычка, заставляющего петь даже кастрюли и сковородки. Но это… уже другая история.