— Ну как? — с трудом изобразил усмешку избитый.
Я только пожал плечами.
— Он тут дольше всех нас, свихнулся. Гайдуком себя считает, да про коней рассказывает. А сам обычный пастух.
— А ты кто?
— Не твоего ума дело.
— Ну ладно, а что дальше-то будет?
— Итальянцы расстреляют, — равнодушно ответил парень.
— Откуда итальянцы, если это четники?
— Оттуда. Ты что такой дикий, ничего не знаешь?
— Ну так я по горам один гулял.
Расклад оказался прост: четники вовсю искали сотрудничества с немцами, а договариваться получалось с итальянцами. Например, «потомки римлян» объявляли награду за голову того или иного человека, но сами предпочитали не лазать по горам, а сидеть в более комфортных условиях. Четники ловили указанных и помещали в такие вот тюрьмы, после чего сообщали вниз, в города. Итальянцы направляли роту-другую в «карательную экспедицию», изображали атаку тюрьмы, а четники изображали оборону — делали два-три выстрела. Типа они не при чем и вовсе не собирались отдавать арестованных оккупантам, просто так неудачно вышло. Ну а макаронники уже без сантиментов расстреливали захваченных.
Нас прервал лязг замка и скрип двери — на прогулку!
Господи, как хорошо, что есть чистый воздух!
Вместо кривых стен я видел густой лес на горах и клочковатые облака на небе. После густых испарений в подвале, казалось, я чуял прелую листву, мокрый лес, даже запах первого ледка на лужах… Я дышал полной грудью, про запас, и понемногу переключался с лирики на более приземленные вещи — один часовой с винтовкой за спиной у ворот, второй ходит по галерее-трему, тоже с винтовкой.
Медленно переставляя ноги, обошел двор по кругу, искоса разглядывая стену. Нет, нигде не перескочишь, проволока натянута густо. Можно внезапно вырубить того, кто на воротах, но пока нашарю ключи и отопру, спохватится тот, что наверху. Дождаться, когда четник у ворот отвернется и забежать на трем — лестница скрипучая, услышит… Обошел еще раз, промерял двор шагами.
— За водой! — на галерее появился начальник, единственный из четников с кокардой и одетый в подобие формы.
Трое доходяг тут же выстроились у дверцы внизу, им выдали кувшины, ворота открылись и в распахнутых створках я увидел и переулочек, и угол следующего дома…
А это шанс. Но не сейчас — часовой на треме перехватил винтовку на руку, да и начальник буравит нас тяжелым взглядом. Минут через десять, когда трое с кувшинами вернулись, я понял, почему их отпускали без конвоя — колодец практически за стеной, с трема видно и подстрелить можно, да и арестанты ослабевшие, ели ноги волочат.
И я скоро буду таким же — на ужин выдали несколько ложек каши и ту самую воду. Если и завтрак такой же, то бежать надо прямо завтра, иначе я никогда не увижу ребят. И Альбину.
Мой печальный взгляд заметил старик, полез куда-то за пазуху и вынул несколько засохших корок:
— Эй, младич, не тоскуй, на, возьми! У голодного забот вдвое, а сытому жить веселей!
Я принял сухари, подивившись тому, откуда они взялись, неужели тут принимают передачи? Да черт с ними, главное, у меня есть с чем податься в бега.
Насекомые дорвались до нового тела и кусали немилосердно, засыпал я долго, все чесалось, но все-таки заснул. Завтрак оказался ничуть не лучше ужина и теперь оставалось ждать прогулки и похода за водой.
Все повторилось, как вчера — двое с итальянскими «каркано», кувшины, скрип ворот, подозрительный прищур старшего. Только я воспользовался тем, что часовые неотрывно глядят вслед водоношам и метнул мелкий камешек в затылок одного из товарищей по несчастью.
Он обернулся и кинулся на ближайшего к нему сидельца, вскипела ссора, мгновенно переросшая в драку. Старший и часовой с трема кинулись вниз, разнимать, к ним было дернулся стоявший у ворот, но тут же отвернулся следить за ушедшими к колодцу.
Внимательный, сука.
А самый внимательный суслик, как известно, получает бампером по затылку. Рванул я с места, разогнался, подпрыгнул и со всей дури пнул часового двумя ногами. Он улетел вперед, с лязгом выронив винтовку и пропахав мордой каменистую дорогу только для того, чтобы следующим прыжком я приземлился ему на спину всем весом. Под ногами подозрительно хрустнуло, но за спиной уже заорал старший. Чертыхнувшись, что не успеваю подхватить винтовку, я помчался за угол.
Сзади бахнуло, раздался крик — надеюсь, арестанты не упустили момент напасть на охрану. Еще несколько широких шагов и я запрыгнул на сваленные у каменной изгороди бревна, оттолкнулся и рыбкой перелетел забор, успев почувствовать, как от толчка рассыпалась опора.
Теперь давай бог ноги!
Над головой засвистели пули, но я уже добежал до гребня пологого склона, перевалил его и помчался вниз, к речке или ручью. Сзади орали четники, впереди меня ждал обрывистый берег, поросший колючей акацией и я лосем проломился насквозь, едва не свернув себу ногу, приземлившись на камни.
Огляделся — отличный обрыв, с растущим вязом, промоина под корнями… Они ждут, что я побегу дальше, через ручей, значит, надо их удивить. Перескочил ручей, натоптал на том берегу и по камням метнулся обратно.
Прихватил ту самую каменюку, на которую пришла нога и полез в промоину.
Перед глазами плыло от напряжения. Сердце бухало так, что его вполне могли услышать наверху.
— Здесь спустился! — раздалось прямо над головой. — Ветки сломаны!
— Вон следы на том берегу!
— Давай за ним!
Спокойствие, только спокойствие. Я забился как можно глубже и заставлял себя не смотреть на преследователей, чтобы они не почуяли взгляда и не обернулись. Черная пелена перед глазами понемногу спадала, дыхание становилось ровнее.
— Куда он побежал?
— Вон, похоже, туда!
— А не сюда?
— Здесь след теряется!
— Смотри лучше!
— Он без оружия, — решил старший, — разделимся на двойки, прочешем лес!
Не знаю, сколько я крался вслед левой двойке, слушая, как перекрикиваются четники и как их пыл постепенно угасает. Наконец, старший издалека проорал приказ возвращаться.
— Все, пошли обратно, сбежал кучкин сын, — раздалось справа.
— Иди, я поссу и догоню, — ответили слева.
Ох, как старательно я подбирался, мной могли бы гордиться и Чингачгук, и Винниту и вообще все индейцы, партизаны и ниндзи мира. До самого последнего момента, когда хрустнул сволочной сучок.
Четник, продолжая орошать дерево, обернулся, но вместо напарника увидел меня, в его глазах плеснул ужас и он начал открывать рот, чтобы заорать, но не успел — я врезал каменюкой прямо по маковке. Судя по звуку, проломил череп, бородатый только булькнул и рухнул на землю, так и не застегнув штанов.
Я подобрал винтовку, проверил патрон в патроннике и скользнул за дерево, обходя второго. Он медленно шел между буков, но наконец остановился и крикнул:
— Эй, ты где? Скоро там? Я жду! Эй!
— Скоро, — я ткнул стволом в основание черепа. — Замри.
Четник застыл.
— Пискнешь — убью. Медленно, садись на колени, винтовку клади на землю, вот так. Руки за голову.
Я откинул ногой его карабин и врезал прикладом по башке с такой силой, что ложа треснула. Быстро обобрал тело, метнулся к первому — тоже не дышит, выпотрошил и его карманы. Ну что, живем — есть оружие, есть патроны, есть две гранаты, есть сухари, бойтесь меня! Мало их пало, надо еще!
Сколько я шел вслед за бригадами, не знаю. Чем дальше, тем труднее — и с едой беда, я же не Марко, чтобы ловко тырить куриц. И медленней, перед каждой ночевкой уйма времени уходила, чтобы расставить сторожки вроде вьетнамских ловушек — вбить острые колышки, натянуть незаметную ветку поперек тропы, собрать горку камней, чтобы она с грохотом рассыпалась при попытке наступить на нее. Уж больно не хотелось снова вляпаться, каждый раз, как вспоминал — душили злость и обида на собственную бестолковость.
Раз в два дня выходил к людям, долго высматривал одиноких пастухов или дровосеков, и чтобы без оружия. Первый, серб, все посматривал то на мою винтовку, то на лежащий в отдалении топор и отвечал, как на допросе — нет, не был, не знаю, не помню.
Выбесил он меня, хотел я по-хорошему договориться, но пришлось просто забрать небогатую еду, кусок сыра и хлеб. Оставил ему денег и только потом понял, что этим расписался в принадлежности к партизанам — что четники, что домобраны в такой ситуации просто отобрали бы. И что с сербами надо поосторожнее — стоило мне отойти, как он подхватил топор и припустил вниз, несмотря на то, что жалился, что ему позарез надо срочно закончить вырубку. Побежал, небось, итальянцам стучать, чтобы получить соли или риса.
Дальше я выбирал только мусульман, по фескам. Кричал «Добрый день!» издалека, чтобы не пугать, а потом научился и правильному приветствию.
— Аллах е са нама, младичу, — степенно поздоровался пожилой усач.
— Аллах акбар, — на автомате ответил я и, как оказалось, верно.
Вот так вот, с бошняками я воевал в девяностых, а тут они к партизанам относились либо равнодушно, либо сочувственно — только партизаны не считали их людьми второго сорта. Так что со сведениями у меня наладилось, появилась и кое-какая еда, а вот организм уставал все больше. И чертовы вши никак не выводились. Несколько раз я находил муравейники возле бочажков, прятал свою снарягу, кидал одежду муравьям, чтоб выели вшей, а сам пытался отмыться импровизированной мочалкой из травы и листьев.
Шел-то я правильно — мне рассказывали про бои в Фойнице, Прозоре и Горни-Вакуфе, про то, что неисчислимые колонны партизан ушли на запад, в сторону Купреса и Ливно. Но вот получалось очень небыстро, и расстояние между мной и нашими никак не сокращалось. «Три дня назад стояли тут». «Пять дней назад». «Неделю как ушли».
Плато Чвресницы я обошел, на высоте и так холодновато, а лето уже кончилось. Я пытался купить одеяло у бошняков, но пока не преуспел и ночами мерз. Холод можно пережить при хорошей кормежке или у костерка, но разводить огонь — выдать себя, да и с едой у меня плоховато.