В этой лесной даче росло больше всего липы и дуба, но без подлеска. Какая-то прозрачная роща, чисто парковый лес, совсем не похожий на родной кавказский. Да и погода стояла другая: солнце не показывалось, подувал холодный ветер. Может, потому наш питомец заскучал, сгорбился и все искал местечка, где потеплей. Мы устроили ему уютный сарайчик. И стали ждать.
Приехал Андриевский, егермейстер двора, в красивом мундире полковника, величественный и строгий. Совсем другой, чем когда мы знакомились в театре. Меня он, естественно, не узнал, выслушал рапорт, переспросил фамилию и минут пять задумчиво смотрел на заспанного Кавказа.
— Что тут показывать? — спросил самого себя, пожал плечами и уехал.
Говорили, что прибудут великий князь и Шильдер. Но дни шли, никто не приезжал. Правда, прибыли ученые-зоологи, и среди них моложавый и веселый Филатов, грустно-флегматичный Сатунин и молчаливый Северцов. Они проявили живейший интерес к зубренку, к положению в Охоте. Я рассказал все, что знал.
— Охоты фактически уже нет, — грустно произнес Сатунин.
— Она есть, пока существует охрана, — возразил я.
— M-м… Возможно, это так. Но охрана существует, пока егерям платят?
Я ответил не сразу. Может быть. Но что касается Телеусова или меня, то это не так.
— У Кавказа должен быть хозяин. Непременно, — сказал я вместо прямого ответа.
Филатов выразительно посмотрел на своих спутников:
— Что я говорил вам, господа? Еще одно подтверждение с места действия. Хозяин нужен! — И, обратившись уже ко мне, продолжал: — Хозяин будет, Зарецкий. Могу сообщить вам, что Императорская Академия наук уже заслушала письмо Шапошникова из Майкопа и сообщение академика Насонова о зубрах на Кавказе. Принято решение обратиться к правительственным учреждениям с предложением организовать специально охраняемый заповедник.
— Вы все еще верите в это? — недоверчиво спросил его Северцов.
— Хочется верить…
Потом поговорили о нашем зубренке и задумались.
— Не место ему здесь, — сказал Филатов. — Это же охотничье хозяйство императорской фамилии.
— А где ему место? — Сатунин поднял брови.
— Будь моя воля, отправил бы его в Беловежскую пущу. По крайней мере, он там выживет. Опытные зуброводы, настоящий лес. И, возможно, даст потомство. А это значит, что у нас будет еще один очаг кавказского подвида.
— Помеси. С местным зубром. А то и с бизоном.
— Пусть помеси, но кровь горного зубра… — Это уже сказал Сатунин.
Прошло еще три дня. Никого.
Я отправился в Петербург. Не мог больше ждать. Это такая мука — быть рядом с Данутой и не видеться!
В гулких коридорах Высших женских курсов я жался к стене, чувствуя себя не совсем уютно среди множества молодых девушек.
Дануту я увидел в нише большого окна. Она стояла, задумчиво рассматривая зеленый сквер за окном.
Я остановился за ее спиной. Ветер призакрыл половинку окна, там отразились мое и ее лица. Она тихо вскрикнула и закрыла глаза. И тотчас с надеждой повернулась.
— Ты?! — Все еще не веря, схватила меня за плечи. Глаза ее наполнились слезами. — Как ты меня испугал, Андрюша! Разве можно? Не написал, не предупредил… Идем, ну идем, пожалуйста, видишь, на нас смотрят…
Держась за руки, мы промчались по коридору, по улице, без всяких осложнений миновали строгую привратницу, которой, надо думать, было известно о замужестве Дануты, и ворвались в ее комнату. Она ждала меня с тем же нетерпением, как я ее.
Вечером мы ехали поездом в Гатчину, и там, при фонарях, она разглядывала Кавказа, и он доверчиво подставлял ей курчавый лоб, чтобы почесала черные рожки. В полной темноте мы пошли через дворцовый парк к жилой пристройке, где мне отвели на время комнату.
Мы проговорили почти всю ночь. Данута сказала еще, что через неделю они поедут на практические занятия в имение Стебута под Тулой. Это образцовое хозяйство являлось своего рода Меккой для русских агрономов. Там она будет работать до конца полевого сезона, после чего им предоставят двухмесячные каникулы. Значит, мы снова будем вместе.
Поздним утром, часов в одиннадцать, нас разбудил нетерпеливый стук в дверь. Я открыл. На пороге стоял запыхавшийся племянник Телеусова.
— Приихалы! — почему-то по-украински проговорил он. — Идите швыдче, кличут!
— Кто приехал?
— Якись генералы чи охфицеры. Вас шукають.
Я упросил Дануту не уезжать без меня и бросился в зубровый парк.
У нашего загончика поблескивали две элегантные коляски парами, а в стороне стояли кучкой военные и курили. Я узнал сильно постаревшего Шильдера, принца Ольденбургского и Андриевского. Были здесь и незнакомые господа.
— Что ж вы, Зарецкий, заставляете себя ждать? — Владимир Алексеевич пожал мне руку, представил другим.
— Как там Охота, хорунжий? Стоит на том же месте? — Это спросил принц, на одутловатом, нездоровом лице которого, кажется, только и жили хитрые и умные глаза.
Я отвечал односложно, как на рапорте, и все порывался спросить, когда же прибудет самый высокий гость, на показ которому мы привезли зубренка. Шильдер опередил меня.
— Сожалеем, Зарецкий, что такое дальнее путешествие с этим милым зверем предпринято не очень своевременно. Наш государь император приехать в Гатчину не сможет. Он собирается в Европу. А великий князь все еще болен. Мы здесь как раз решали, что делать с зубренком. И пришли к убеждению, что его лучше переправить в Беловежскую пущу. Она тоже принадлежит императорской фамилии. Остается вызвать оттуда егерей для перевозки зубренка.
Алексей Власович издали делал мне какие-то знаки. Я понял его и сказал:
— Позвольте нам самим, ваше превосходительство.
Шильдер подумал.
— Ну, если вы не возражаете… В общем-то, разумно. У вас опыт. Да, пожалуй, мы так и поступим. Что скажете, полковник?
Андриевский согласно кивнул, басовито добавил:
— Я напишу предписание. Кавказский питомец будет принят в пуще с должным вниманием.
— Тогда нам остается пожелать казакам-молодцам благополучной дороги.
Принц Ольденбургский вдруг предложил:
— А если не в Беловежскую пущу, а в хороший зоопарк? Не лучше ли будет, господа?
— В какой именно, ваше высочество? — вкрадчиво спросил Андриевский. — В Московский?..
— В Гамбург, например, к Гагенбеку. Это лучший в мире зоопарк.
— Но это все же Гамбург, — мягко возразил Шильдер. — Пока что Россия монопольно владеет дикими зубрами.
— Ну и что? — уже раздраженно спросил принц. — Разве дело в приоритете? Впрочем, я не настаиваю.
— Будем считать, что вы сняли свое предложение, — заметил Андриевский. — Остается пуща.
Гости заспешили, попрощались и уехали, оставив после себя запах хороших папирос.
Откровенно говоря, я был разочарован. Столько хлопот! Ведь можно было прямо в Беловежскую пущу!
Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Я встретился с Данутой. С зубренком уладилось. Пуща станет его новым домом, он вырастет, стадо примет его, и кавказская кровь появится в равнинных зубрах. Все в порядке.
Прошло еще три дня. Все эти дни мы виделись с Данутой и даже успели побывать в Зоологическом музее, где я показал ей чучело зубра, которого убили во время последней охоты.
— Пусть этот несчастный зубр останется последним, убитым на Кавказе, — сказала Данута.
Увы! Я тут же вспомнил белые скелеты в лесу около реки Холодной. Кто знает, какой зубр и когда станет последним!
На четвертый день сообщили, что вагон подан. Опять явились казаки, погрузили клетку с нашим путешественником, а еще через два дня мы уже шагали за транспортом, перевозившим зверя по долгой и мокрой дороге из Бреста в Каменец с его знаменитой пятнадцатисаженной башней над лесами.
Темный, нетронутый и бесконечный лес заполнял равнину, прерываясь на понижениях знаменитыми ольсами с хмурыми елями и осинником, где нога тонула во мхах чуть ли не по колено. Сосновые боры стояли по песчаным буграм. Проезжая лесом, мы видели непроходимые участки с вечной тишиной и колдовской хмарью. Зубрам есть где укрыться. Говорили, что здесь их от четырехсот до шестисот экземпляров.
Наш Кавказ получил отдельную «квартиру» — большой отгороженный участок с сараем для укрытия от непогоды. К нему подсадили двух одногодков, потерявших матерей. Они выглядели массивнее Кавказа, были светлее цветом, менее курчавы и, кажется, менее подвижны. Зубрята подружились, бегали вместе, играли. А через несколько дней, к великому нашему удивлению, Кавказ стал дичиться даже Телеусова, вскормившего его.
— Вот она, благодарность, Андрей Михайлович! — сердился егерь. — Будто я ему чужой, уже лоб выставляет, когда подхожу.
— Это к лучшему, Алексей Власович. Пусть остается диким. Все-таки дитя природы.
В пуще я познакомился с Врублевским, ученым, ветеринарным врачом, давно работавшим здесь. Он много расспрашивал меня о флоре Кавказа, о зверях в Охоте. И сам рассказывал и показывал не меньше. Выслушав мой восхищенный рассказ о пуще, Врублевский покачал головой. Мы совершили несколько походов в глубь этого леса. Однажды он сказал:
— Видите, как пусто под деревьями? Ни подроста, ни зеленых веток понизу. Обратите внимание: зелень начинается только на высоте оленьей морды. И зубриной тоже. Это свидетельство перегруженных участков. Здесь содержится слишком много копытных. Им тесно и голодно. Их надо расселять. Но попробуйте доказать это хозяевам заказника! Ведь они охраняют зубра и оленя для себя, для охоты, и, если их желания не совпадают с законами природы, тем хуже для природы! Нарушено природное равновесие. Подумайте, не грозит ли подобное Кавказу?
Я вспомнил бесконечные наши луга и леса, обилие тепла и влаги, пышную растительность, возможности кочевки для зверя и решительно ответил:
— Нет, не грозит. К счастью, мы не в центре Европы, а на окраине ее. У нас другая опасность: истребление зверя. Слишком много желающих пострелять.
— Но у вас существует охрана, — возразил Врублевский.
Отвечать мне было нечего. Сегодня она была, завтра ее может и не быть. А Чебурновы и Лабазаны останутся.