Сам редактор, Молчанов (супруг актрисы Марии Гавриловны Савиной), прекрасно понимал свои промахи и предпринял ряд шагов для их устранения, но, когда в дирекции появился новый руководитель, стало ясно, что эту работу поручат кому-то другому. Молчанов сам отказался от редактирования «Ежегодника», понимая, что эта задача будет передана Дягилеву. Конечно, он втайне надеялся, что этот «декадент» допустит промах, поэтому ждал первого номера с нетерпением. Дягилев и его компания по журналу «Мир искусства» раздражали всех, особенно таких консерваторов, как чиновники театральной дирекции. Так что весь подготовительный период к изданию «Ежегодника» сопровождался недоброжелательными колкостями, глумлением и сплетнями. Когда же был опубликован первый дягилевский номер, он ошеломил всех: и тех, кто ждал провала, и тех, кто верил в успех. Первый номер превзошел все ожидания и, можно сказать, ознаменовал собой новую эру в русском книжном деле.
Вполне закономерно, что Сергей привлек к работе и своих друзей. Александру Бенуа редактор поручил составить статью, посвященную Александринскому театру, и снабдить ее богатыми иллюстрациями. Баксту была поручена вся графическая часть от обложки до шрифтов и виньеток, и он же работал над ретушью портретов артистов, так как фотографии Фишера, состоявшего при Императорских театрах, не отличались особой художественностью и необходимо было придать им большую живость. Наконец, Серов, Бакст и Браз выполнили для Ежегодника несколько литографий, среди которых особенно удался портрет бывшего директора театров – Ивана Александровича Всеволожского.
За полтора года работы на посту редактора Ежегодника Дягилев подготовил и издал «не оконченный Молчановым Ежегодник за сезон 1898 / 99 гг.», а также «подготовил и выпустил один том с тремя приложениями за сезон 1899–1900 годов».
Если сравнить номер издания, выпущенный Дягилевым, с предыдущими выпусками «Ежегодника», бросается в глаза изменившийся внешний вид: в сборнике появились качественно выполненные фотографии артистов на отдельных листах мелованной бумаги, прикрытые тонкими листами с изящным рисунком; изображения статистов для демонстрации театральных костюмов, декораций; формат увеличился до четверти листа, так называемого большого ин-кварто. Благодаря общим усилиям Бакста и Добужинского, создавшим оригинальные заставки, виньетки, оформление альманаха было выдержано в эстетическом направлении, ориентированном на любимый членами редакции «Мира искусства» XVIII век.
Стремясь разнообразить содержание самого «Ежегодника» и приложений к нему, редактор преследовал не только просветительские цели, но и чисто практические, направленные, прежде всего, на окупаемость издания. В итоге оказалось, что с этой задачей он справился вполне успешно.
Историк театра Н. В. Дризен, ставший впоследствии редактором «Ежегодника», вспоминал, что номер альманаха, подготовленный Дягилевым, вышел по-настоящему роскошным. Однако кто-то распустил слух о его непомерной стоимости – чуть ли не тридцать тысяч рублей, в то время как из казны полагалось на все издание с приложениями выделять вдвое меньше – всего пятнадцать. При этом ревизионные книги Дирекции Императорских театров свидетельствуют, что вся редакторская деятельность Дягилева за почти 2 года уложилась в 24100 руб. 7 коп. Тот знаменитый и эпохальный выпуск альманаха, который все активно ждали и потом обсуждали, за счет снижения тиража и уменьшения в нем количества рисунков обошелся всего в 13119 руб. 43 коп. Самое же важное с экономической точки зрения состояло в том, что издание, подготовленное Дягилевым, не только окупилось, но впервые за долгое время принесло, хотя и небольшую, но прибыль.
Особо роскошный экземпляр «Ежегодника» был представлен в царскую ложу и произвел там настоящую сенсацию. Император был очень доволен: он то и дело перелистывал всю книгу страницу за страницей и выражал свое одобрение.
Казалось бы, все прекрасно. Журнал издается, выставки готовятся, «Ежегодник» тоже вышел вполне удачным. Новый директор доволен результатом и спешит поручить Дягилеву новый проект: постановку балета «Сильвия». Им он будет заниматься, проживая уже в другой квартире.
В 1900 году Сергей переезжает на новый адрес, да еще какой! – набережная реки Фонтанки, 11. Окна его квартиры с балконом на третьем этаже выходят на Шереметевский дворец. Район этот, хоть и в двух шагах от Литейного, все-таки более престижный, аристократический.
Квартира на Фонтанке, как и предыдущая на Литейном, была обставлена с большим вкусом. Хоть она и состояла из нескольких довольно тесных комнат, места для хозяина и для членов редакции было достаточно. В гостиной, которая шла сразу за передней, висели картины и полки с книгами, стояла мебель в стиле «Ренессанс», широкая софа и рояль. Первое впечатление простоты сменялось ощущением уюта, как только посетителя приглашали в кабинет Дягилева, в центре которого стоял длинный стол. Там обычно угощали чаем с пирожными и обсуждали деловые вопросы. За столом главенствовал Дягилев, восседавший в кресле XVII в.
Постоянные члены редакции, как правило, проводили время в столовой – она служила местом собраний. Рабочая, техническая часть редакции располагалась в конце коридора, в двух комнатах с окнами во двор. В этой же стороне квартиры была и спальня хозяина. Квартира была просторной, ее можно было назвать типичной петербургской «барской».
Благодаря воспоминаниям друзей Дягилева у нас есть возможность погрузиться в атмосферу тех лет и проникнуться творческим процессом. По вторникам в редакции проводились общие собрания сотрудников, обычно многолюдные и очень оживленные. Эти собрания на самом деле были простыми дружескими вечеринками, и на этих встречах меньше всего говорилось о рабочих вопросах и о самом журнале. Журнал же делался как бы домашним «кустарным» образом, где-то «за кулисами» и не на виду. Основную работу вели Дягилев и Философов. Бакст в задней комнате занимался «черной работой» – ретушировал фотографии, готовил клише и сочинял виньетки для обложек и страниц журнала.
Интересно, осознавали ли мирискусники эпохальность своих дел? Или просто работали от души, увлеченные свежими идеями? Именно в этой квартире Бакстом был написан портрет Дягилева с няней. Кстати, в этот же период портрет Дягилева написал Валентин Серов. Но насколько разными они получились! Если у Серова Дягилев домашний, уютный, человечный, то у Бакста он смотрит с превосходством, даже с некоторым высокомерием. А няня Дуня на дальнем плане – как будто отсылка к пушкинской Арине Родионовне. Кстати, самый знаменитый портрет поэта кисти О. Кипренского был создан в мастерской художника, располагавшейся в Шереметевском дворце.
В этом доме Дягилев проживет в течение 6 лет. Здесь будут выпускаться номера «Мира искусства» и готовиться выставки. Здесь же Дягилев подготовит первую заграничную выставку – ретроспективу русского искусства XVIII–XX веков, которую представит в Париже в 1906 году. То есть это именно то место, где зарождались «Русские сезоны»… Наверняка по вечерам или ранним утром Дягилев смотрел из окна на Шереметевский дворец, на Фонтанку, и придумывал свои невероятные проекты. Выглядел Сергей Павлович в тот момент жизни весьма соответствующе своему положению: настоящий щеголь. Подстриженные усы, цилиндр, шелковый надушенный платок в манжете рубашки, безукоризненные визитки, манера держаться – фатовато-развязная и насмешливо-кокетливая, но в то же время дерзкая. Дэндизм Дягилева привлекал внимание и был причиной многих пересудов.
По долгу службы Дягилеву приходилось бывать на спектаклях в Мариинском театре довольно часто. Во втором ряду директорской ложи он имел «свое» казенное кресло и его высокая плотная фигура обращала на себя внимание барственной осанкой.
Интересно, что почти все мемуаристы так или иначе говорят о «барстве» Дягилева, отмечая этим словом его вкус, привычки, обстановку квартиры и манеру держать себя, даже не держать, а преподносить. Он умел очаровать и покорить своей исключительностью, изяществом и даже легкой надменностью.
Но если предоставлялась возможность поговорить с Сергеем Павловичем чуть дольше принятого светского обмена любезностями, оказывалось, что красивые серые глаза его выражают хорошо скрываемую грусть. Но на лице все равно всегда сияла улыбка, которая и производила, главным образом, то самое, чарующее впечатление. Дягилевский шарм окутывал и завлекал, обезоруживал и примирял с недостатками его личности, что было весьма кстати, если во время работы над каким-либо проектом он проявлял раздражительность или чувствовал, что дела идут не так, как он того хотел.
С момента своего первого появления в Дирекции императорских театров Дягилев прослыл снобом, хоть и эстетом. Однако его снобизм был маской, щитом, которым его обладатель научился пользоваться безукоризненно. А за ним в реальности скрывались искренняя любовь к искусству, красоте, русской культуре и России, привязанность к родной стране и своим корням, а также осознание ответственности за ее судьбу и будущее.
Прима Мариинского театра Матильда Кшесинская в тот период была весьма благосклонна к Дягилеву. Он понравился ей сразу, поскольку был очень умен и хорошо образован, мог поддержать беседу на любую тему. Кшесинская считала его на редкость талантливым и очень одаренным человеком. Дягилев после спектаклей всегда провожал ее домой, но и она сама искала его общества, что привело к забавному эпизоду: Кшесинская была на бенефисе артиста Потоцкого в Александринском театре, но не досидела до конца спектакля, а отправилась в Мариинский театр, где в тот вечер давали оперу «Фауст». Она успела к последнему акту и пробралась во второй ряд, где было несколько кресел для чиновников дирекции Императорских театров. Дягилев этого не заметил, чем и воспользовалась балерина, попросившая барона В.А. Кусова (управляющего театральной конторой) уступить ей место рядом с Сергеем Павловичем. Как же он удивился, когда вместо барона увидел в кресле Матильду Кшесинскую!