Так как у Сергея Дягилева была седая прядь в волосах на лбу, балерины императорской сцены прозвали его «шинишиллой». Кшесинская вспоминала, что пользовалась большим вниманием и расположением Дягилева и многие ее коллеги по сцене даже подтрунивали по этому поводу. Они даже сочинили забавную частушку, которую обычно напевали за кулисами пока Кшесинская танцевала вариации в балете «Эсмеральда»:
Новый директор Императорских театров имел собственный план и стратегию развития вверенных ему учреждений, кульминационной точкой его программы должен был стать балет: по предложению Бенуа выбор пал на «Сильвию» на музыку Лео Делиба, руководить постановкой Волконский собирался поручить Дягилеву. И в этот момент разразился феноменальный скандал, о котором в городе беспрестанно говорили в течение двух месяцев! Четырнадцать раз эта история была предметом доклада императору. Не обошлось без вмешательства августейшего семейства, князей, роковых женщин и нескольких министров. Прекрасное время, когда Дягилев издавал «Ежегодник Императорских театров» и ездил каждый вечер в оперу и на балет, заканчивалось.
Что же произошло на самом деле?
Получив устное распоряжение заняться постановкой «Сильвии» от Волконского, Дягилев тут же принялся за работу, причем очень активно: Бенуа занялся созданием декораций для первого акта, Бакст и Коровин – для второго, а Лансере достался третий акт. Серов был в восторге от новых идей, он с таким энтузиазмом принялся за работу (наброски эскизов создавались прямо в редакции «Мира искусства»), что у него вышел очень удачный образ древнего сатира. Однако здесь и начинается интрига.
Фигура Сергея Дягилева сама по себе вызывала пристальное внимание и была овеяна скандалами (вспомним статьи Стасова, карикатуры Щербова и надежды Молчанова, что «декадент сорвется»). Его успех с «Ежегодником» вызвал еще большее недовольство. Более того, князь Волконский в воспоминаниях утверждал, что Дягилев имел удивительную способность, даже талант, наживать врагов, не будучи с ними знакомым, и восстанавливать людей против себя. В итоге напряжение, царившее в театральной Дирекции, не могло не закончиться скандалом. Волконский, предварительно поручив Дягилеву постановку «Сильвии», естественно, должен был подтвердить свои намерения письменным заявлением, что и было сделано. Эта информация должна была появиться в Журнале распоряжений на следующий день после устной беседы и предварительного распоряжения директора. Но вечером накануне выхода печатного документа два чиновника Санкт-Петербургской театральной конторы заявили князю Волконскому, что кандидатура Дягилева неприемлема, что его назначение вызовет разлад и брожение среди других сотрудников, и что работу будет выполнить невозможно. Волконский уступил – распоряжение о назначении Сергея Дягилева в Журнале не появилось. Директор объяснил Дягилеву эту заминку тем, что вынужден взять свои слова обратно.
Обескураженный Дягилев заявил, что в таком случае он откажется от редакторских обязанностей по работе со следующим номером «Ежегодника», надеясь, что это как-то подействует на директора, и тот все же оформит распоряжение относительно «Сильвии». Бенуа, Бакст и Философов (который состоял членом репертуарной комиссии) встали на сторону Дягилева и заявили, что отказываются от дальнейшего сотрудничества с Дирекцией, о чем было сообщено в письменном виде.
Волконский решил, что такое поведение недопустимо: он посчитал это оппозицией со стороны Дягилева и потребовал от него отставки за отказ от выполнения своих прямых обязанностей (редактирование справочника). Дягилев отказался подавать в отставку и посему был уволен без прошения. Это-то и оказалось фатальным для всех. Дягилеву дан был пятидневный срок на подачу прошения об отставке и сообщено было ему об этом через контору официальным образом. В течение этих пяти дней Дягилев пытался уладить конфликт и стабилизировать свое шаткое положение.
Он каждый день ездил то во дворец великого князя Сергея Михайловича, который мечтал занять место Волконского, то в особняк Кшесинской. Возвращался Дягилев с этих тайных совещаний в приподнятом настроении, окрыленный честолюбивыми мечтами.
О каких мечтах идет речь и какую роль должен был в них сыграть великий князь? Дело в том, что покровитель Матильды Кшесинской – великий князь Сергей Михайлович, метил в «августейшие управляющие Императорскими театрами», а Дягилев при нем должен был стать фактическим директором. Сергей Михайлович ездил в Царское село к императору, чтобы разрешить эту спорную ситуацию, Николай II ответил, что отставка Дягилева совершенно не требуется и на его месте он бы прошение об увольнении не подавал.
Но и директор Волконский, естественно, тоже не сидел сложа руки. Через министра императорского двора он представил императору копию переписки с чиновником своего ведомства Дягилевым и тогда ответ был уже иным – печатать приказ об увольнении.
В итоге, не дождавшись прошения об отставке и получив согласие Николая II, 15 марта 1901 года Волконский уволил Дягилева по третьему пункту, который подразумевал очень серьезные нарушения на службе (казнокрадство, например). Уволенные по третьему пункту не могли более в будущем претендовать на государственную службу – по сути, это был «волчий билет» для чиновника.
Вынужденная отставка положила конец многим планам Сергея Павловича. Ведь, будучи чиновником особых поручений у директора Императорских театров, Дягилев оказался в самом центре театральной жизни, однако после этих событий он полтора года не ходил в театр – а ведь хорошо известно, как много театр значил для этого человека! При этом внешне Дягилев сохранял полное спокойствие и держал лицо: он не проклинал судьбу и не винил тех, кто стал причиной такого поворота в его карьере, не просил, чтобы его пожалели или поддержали. Наоборот, с друзьями он договорился это не обсуждать вовсе. Когда в редакцию «Мира Искусства» приходили посетители, он встречал их лично и неизменно с тем же привычным сияющим видом великолепного сановника, который выработался у него до виртуозности. Но когда он находился в кругу близких, то улыбка, добродушное расположение духа и навык держать себя сразу улетучивались, он обычно сидел в углу дивана, пребывая в инертном положении. И только оставшись наедине мог поддаться эмоциям. Слезы и проявления гнева видели только няня Дуня, лакей Василий и кузен Дмитрий. Частное оставалось за закрытыми дверьми.
В итоге, Николай II отменил третий пункт увольнения, и Дягилев уже в апреле был зачислен на службу в собственную Его Величества канцелярию, где занялся подготовкой выставки русских художников, которая прошла в Дармштадте (на родине императрицы Александры Федоровны). Сергей Дягилев был реабилитирован в глазах общественности и продолжил свою организаторскую и творческую деятельность.
Естественно, с Волконским после описанных событий Дягилев не кланялся, да и сам он через несколько недель после этого громкого скандала попал в не меньшие неприятности: директор императорских театров наложил штраф в размере 50 рублей на балерину Кшесинскую за то, что та не надела фижмы к театральному костюму. История эта получила громкую огласку, Волконский был вынужден штраф отменить и вскоре подал в отставку. Вдовствующая императрица Мария Федоровна сравнила эту историю с Кшесинской с гаремом и посетовала на то, в какое положение это все ставит ее сына-императора.
Однако наиболее поразительным кажется то, что сам князь Волконский продолжал следить за деятельностью Дягилева: по его словам, успехи бывшего чиновника по особым поручениям радовали его, не только с художественной стороны, но еще потому, что доказывали правоту Дягилева всем его ненавистникам. Когда однажды Волконский волею судьбы встретился с Дягилевым в римском ресторане «Умберто», где последний обедал со своими сотрудниками после репетиции, князь сам подошел к столу, поздоровался и выразил искреннюю радость от этой встречи и свое восхищение спектаклями труппы русского балета. Сергей Дягилев очень тепло встретил давнего знакомого и пожал ему руку. «Дягилевский инцидент» остался в прошлом.
После отставки князь Сергей Михайлович Волконский выехал из служебной квартиры, помещавшейся в третьем этаже здания Дирекции, и поселился с остальными членами своей семьи в особняке на Сергиевской улице – районе не менее аристократическом, чем Английская набережная. Его брат Петр по этому поводу шутил, что подает в отставку из братьев директора театров – конечно, по той причине, что он уже не мог пользоваться привилегиями ближайшего родственника чиновника такого высокого положения. На смену Волконскому из Москвы был приглашен новый чиновник – Владимир Аркадьевич Теляковский, который прослужит в театральной дирекции до революции 1917 года. А вот Волконский в эмиграции возглавит с 1932 года Русскую Консерваторию, будет членом жюри балетных конкурсов, преподавателем и лектором. Примирится он и с Матильдой Кшесинской, в студии которой тоже прочитает несколько лекции о мимике и движении в танце.
Спустя много лет бывший директор театров Сергей Волконский напишет в мемуарах об особенностях своей работы и о некогда занимаемой должности. Должность эту, хоть и высокую в придворном смысле, он назовет неприятной. Во-первых, потому, что пост директора – единственный в стране, так что к человеку, его занимающему, всегда пристальное внимание. Во-вторых, потому что работа в театральном ведомстве не заканчивается никогда: неразрешенные дела остаются и поздним вечером после спектаклей, а иногда неприятности поджидают с самого раннего утра, директора всегда сопровождают ссоры в коллективе, претензии и недоразумения. В-третьих, любой случай, хороший ли, плохой ли, обязательно становится достоянием общественности. Его обсуждают, что-то домысливая, что-то приукрашая, а что-то искажая.