Как мы понимаем, парадный завтрак в петербургской квартире состоялся не просто так, – организаторам этой встречи нужно было заявить о своих планах. Дягилев в этой инициативе видел угрозу и опасался, что многие художники захотят примкнуть к проекту, оставив связи с «Миром искусства». Тем более, вкладывались огромные средства, а журнал едва сводил концы с концами.
Действительно, во время речей, произнесенных за завтраком на Пантелеймоновской, стало понятно, что опасения Дягилева небезосновательны. Особое впечатление произвела речь, которую произнес сам Грабарь. Он сравнивал Рим эпохи папы Юлия II и «подготовительный период» к Возрождению с современной обстановкой в художественной жизни России (по всей видимости, намекая на деятельность Дягилева), а вот главную роль и «золотой век» эпохи Ренессанса отводил Льву Х, чью роль должен был сыграть уже Щербатов. Дягилева, конечно, такой поворот дела возмутил, он не собирался в отставку и не собирался уступать первенство в художественной жизни России кому бы то и было. В ответ на слова Грабаря Сергей Павлович отпустил несколько колкостей, а председатель сконфуженно умолк.
Несмотря на определенные разногласия, которые не привели к открытому конфликту, художники дягилевского круга приняли участие в предприятии, задуманном именно как выставка-продажа, но на самом деле представлявшем собой нечто большее: это была комплексная презентация всех творческих сил русских художников того времени.
Самое главное при организации выставки – найти подходящее помещение. И оно было найдено довольно быстро: недавно освободившаяся квартира в доме напротив «Общества поощрения художеств» на Большой Морской в верхнем этаже двухэтажного особняка. Главное преимущество здесь, конечно же, – расположение на самой роскошной улице столицы.
К тому времени в Европе уже формируется единый стиль – модерн, который, однако, в разных странах назывался по-своему. К тому же, в моду входят магазины с выставочными образцами, где покупатель мог получить яркое представление о произведении искусства, которое бы вписывалось в обстановку его дома. На «Современное искусство» возлагалась именно такая обязанность: соединить художественное творчество и прикладное искусство, а также распространить этот новый стиль в России.
Все детали интерьера, начиная с отделки стен, цвета мебели, предметов декоративно-прикладного искусства и заканчивая одеждой, в которой в этих интерьерах возможные хозяева-покупатели потом встречали бы гостей, пили чай и отдыхали, должно было подчиняться единому стилю. Кстати, это прямое следствие идей Дягилева: еще в 1900 году в журнале «Мир Искусства» он писал, что многие современные выставки представляют собой просто набор случайных вещей. Меж тем, выставка – не базар, который надо устраивать в помещениях, похожих на вокзалы, а все же некое художественное произведение, главным героем которого является искусство, поэтому выставка должна представлять собой нечто ясное, характерное и цельное.
Грабарь, который выполнял функции куратора, пригласил в качестве оформителей все тех же «декадентов»: Бенуа, Бакста, Головина, Коровина, Лансере. Щербатов и фон Мекк также приняли участие в оформлении залов. К счастью, до сегодняшнего дня сохранилось большое количество фотографий выставки, а также воспоминаний и статей о ней.
Съемку залов производил фотограф-любитель, сотрудник журналов «Мир искусства» и «Художественные сокровища России», Михаил Артемьевич Ризников (кстати, именно он – автор единственного фотопортрета А.К.Ержемского, о котором шла речь выше).
Прямо с улицы на второй этаж вела парадная лестница, за оформление которой взялся сам Грабарь. По обе стороны лестничного марша была живописно расставлена поливная майолика гончарного завода «Абрамцево»: горшки, вазы и фигуры работы Врубеля. Лестница, открывавшая экспозицию, вела в переднюю, а потом в столовую с голубовато-стальными стенами, на которых выделялись белоснежные пилястры. В столовой стояла обитая лимонно-желтой шагренью белая мебель, а пол был устлан зеленовато-серым линолеумом. Окна исполнили в стиле петровской эпохи. Гвоздем комнаты стала стеклянная люстра-корзина со свисающими каплями прозрачных бусин. В витринах шкафов и буфетов стоял копенгагенский фарфор, а по периметру комнаты располагались угловые зеркала, визуально увеличивающие пространство.
Также над буфетом красовалось написанное по эскизу Бенуа художником Яремичем живописное панно с изображением парка и фигурами нимф. Бенуа потом вспоминал, что этюды с натурщицы художник делал прямо на месте, посреди хаоса строительного мусора.
Строительной частью выставки руководил полковник С. Ф. Собин, военный инженер из Кронштадта, а вот мебель изготавливалась у Н. Ф. Свирского – поставщика Императорского двора.
С Николаем Федоровичем Свирским Сергей Дягилев был знаком давно, еще со времен своего студенчества. Несмотря на то что он посещал еще «музыкальные четверги» родителей Сергея, их непосредственное знакомство состоялось благодаря тете Татусе, Александре Панаевой, у которой Свирский был аккомпаниатором (в дополнение к своей основной деятельности хозяина мебельной фабрики). Скорее всего, именно Дягилев способствовал его знакомству с Грабарем и Щербатовым. К тому же, Свирский и сам в тот момент был важной персоной: перейдя из дворянства во временное купечество, он стал владельцем мебельной фабрики по изготовлению мебели и экипажей, деревянных мозаик и резьбы, которая позже получила статус поставщика Двора Его Императорского Величества. Поэтому у него, естественно, тоже имелись большие связи. Его фабрика выполняла заказы для императорской семьи, например, один из них – внутреннее убранство царской яхты «Полярная звезда». Мебель по эскизам Бакста, Лансере, Бенуа, Коровина и Головина для этой выставки тоже была полностью заказана у него.
Баксту был поручен будуар в мавританском стиле. Он представил великолепный проект, выполненный, как и все его работы, тонко и изящно, однако решение пригласить Бакста вызвало опасения у инженера Собина. Последний относился к общему делу более, чем добросовестно, потому и переживал, зная, в каком стиле работает Леон Бакст. К тому же, Собин обычно работал с солидными военными, а вот к художникам он относился как к людям особой породы, к которым нужно привыкнуть и найти подход. Действительно, проблема заключалась не в личности Бакста, а скорее в необходимости фактически полностью перестроить зал, отведенный ему для работы: художник непременно хотел из квадратной комнаты сделать круглую, что очень сильно увеличивало расходы. Собин был в ужасе, но будуар был так очарователен, что пришлось уступить. Комната в итоге превратилась в изысканный дамский будуар, с изящными пилястрами и скульптурами спящих амуров, которые выполнил Евгений Лансере. Стены цвета слоновой кости красиво сочетались с тоном мебели из светлого клена, с обивкой малинового оттенка. Орнамент черного и серебряного цвета оживлял фон бархата. На пол было постелено белое сукно с орнаментом. Ножки диванчиков, столиков и кресел были так тонки, что только высочайшее мастерство Свирского смогло обеспечить прочность этой мебели, от которой, как выражался Бакст, должно веять ароматом пудры и духов.
Выставку посетили члены императорской семьи. В дневнике Николая II есть запись о том, что он ездил на Большую Морскую на выставку «осматривать образцы комнат в поганом новом стиле»[4]. Организаторов предупредили заранее о визите, поэтому все участники были в сборе.
Интерьеры императору понравились, он с интересом и вниманием осматривал каждую комнату, слушал объяснения авторов-художников, вникая во все подробности техники исполнения, особенностей материалов и художественного замысла.
Эта встреча продлилась больше часа, что говорит об искренней заинтересованности Николая II. Слово «поганый», которое император использовал в своем дневнике, в данном случае употреблено в значении «иностранный».
Осмотрели экспозицию и даже собирались купить кое-что для личных нужд дядя императора – великий князь Владимир Александрович – и его супруга. Однако с их визитом была связана весьма комичная ситуация: великая княгиня Мария Павловна, дама довольно полная, села в кресло, которое находилось в будуаре Бакста, а когда встала, кресло оказалось на ней – турнюр платья застрял между подлокотниками. Кресло было легкое, так что дама не заметила происшествия и направилась к выходу. Несчастный художник побежал за ней, чтобы снять кресло с великой княгини. В итоге Мария Павловна, поняв в чем дело, громко рассмеялась и посоветовала художнику поставить табличку с запретом садиться в кресло в его будуаре.
Самым необычным, наиболее удачным и поражающим помещением был «Терем» Александра Головина. Низкая комната в стиле русского сказочного теремка была выполнена в самой изысканной цветной гамме и походила на сказочную грезу. Резьба для этого зала делалась настоящими деревенскими кустарями, которых привезли для работы в Петербург. Именно этот русский зал более всего привлек внимание государя – что, конечно, очень польстило автору. С «Теремом» тоже произошло «приключение»: забавно, что Щербатову и фон Мекку прям не везло с «великими», речь, конечно же, про великих князей. Супруг Марии Павловны – великий князь Владимир Александрович, как и его племянник государь, более всего восхитился головинским теремом и начал переговоры относительно покупки этого помещения для своей дачи в Царском Селе. Владимир Александрович, уже вполне уверенный, что терем он купит, к ужасу посетителей и самого художника чуть не решил забраться на лежанку, чтобы «отдохнуть по-русски», к счастью, он этого не сделал, сказав, что если и заберется туда, то обязательно заснет и захрапит, как труба. Но в любом случае, закончилась эта история не совсем благополучно: выходя из терема, великий князь не нагнул голову и сильно ударился о дверной косяк. Вскочила шишка, которую посчитали плохой приметой для покупки, и сделка сорвалась.