Денежный сбор от выставки был передан «недостаточным» ученикам Высшего училища при Академии художеств – об этом сообщалось в афише, которую нарисовал Сомов. «Петербургская газета» писала, что многие произведения, показанные на выставке, были проданы, причем, среди покупателей значились Русский музей, финский Национальный музей Атенеум, П. М. Третьяков, М. А. Морозов, С. И. Мамонтов, М. К. Тенишева и С. П. Дягилев. Обратите внимание, что среди покупателей – три очень крупные музейные институции, две из которых государственные.
Акварель Сомова купил дядя императора президент Академии художеств, великий князь Владимир Александрович. Этот поступок вызвал удивление у всей августейшей родни, но Владимиру Александровичу, который коллекционировал работы в основном русских художников, было все равно. Обратим внимание, что на этот раз Дягилев добился высочайшего присутствия: на вернисаж прибыла почти вся императорская семья, причем обе императрицы и император возглавляли этот визит. Когда они вошли в зал, оркестр на хорах заиграл приветственный марш, что произвело очень приятное впечатление на всех собравшихся.
Важно, что Выставка русских и финляндских художников вызвала международный интерес. Когда она завершилась, Дягилеву предложили показать ее в Мюнхене в рамках русского отдела ежегодного Сецессиона. В итоге выставка была показана в Мюнхене, Кельне, Дюссельдорфе и Берлине.
Центром экспозиции стали работы Врубеля и Галлен-Каллелы. Очень необычные и непривычные для зрителя, они олицетворяли собой зарождающуюся эпоху модерна. Для Врубеля это была дебютная выставка в Петербурге и, к сожалению, ему от критиков досталось больше всех: его декоративное панно «Утро» (также известно под названием «Русалки») назвали «самой громадной и самой безобразной картиной». Но именно ее в день открытия выставки сразу же приобрела для своего дома на Английской набережной княгиня Тенишева. Известно, что Врубель писал эту работу для московского особняка Морозова на Спиридоновке, но заказчики от нее отказались. Художник хотел уничтожить панно, однако по совету Репина не стал этого делать и отправил его на выставку русских и финляндских художников. Из собрания Тенишевой панно попало в Русский музей, где и находится сейчас. Покупка врубелевской работы навлекла на княгиню страшные неприятности, в особенности потому, что Тенишева превратилась в объект для шуток, от которых не защищал ни статус, ни искреннее желание продвигать современную русскую живопись.
Действительно, карикатурист Павел Щербов не пощадил ни Врубеля, ни Дягилева, ни Тенишеву: в № 7 журнала «Шут» за 1898 год был напечатан рисунок, который назывался «Salzburg (от нашего специального корреспондента)». На карикатуре изображен Дягилев, который на свалке предлагает незадачливой бабе в платке купить то ли тряпку, то ли ковер. Образ покупательницы – недвусмысленный намек на саму Тенишеву, а тряпкой-ковром представляется панно Врубеля. Присутствуют отсылки и к другим работам с выставки: номера, которые проставил Щербов, соответствуют номерам экспонатов из каталогов. Под № 96 скрывается работа Галлен-Каллелы «Мать Лемминкяйнена», которую обругал Стасов. Под № 103 – «Дятел» того же автора (она достаточно часто повторяется в карикатурах Щербова). Здесь же «на свалке» находят место работы Серова, Валгрена, Бломстеда, Бенуа и Бакста.
Название и подпись к карикатуре – игра слов: Зальцбург в переводе с немецкого – «соляной городок». Дело в том, что район Петербурга, где проходила выставка, до сих пор называют «Соляной городок» – до того, как появилось художественное училище и музей, здесь с 18 века размещались склады соли.
Но вернемся к Щербову. Подпись «Брось, бабка, торговаться; сказано: одеяло – в рубель… Ведь я его не на свалке выгреб, а в больнице у Фрея выудил!» отсылает к фамилии художника Врубеля, а больница Фрея – лечебница для душевнобольных, которая находилась недалеко от Академии Художеств на Васильевском острове. Очевидно, это намек на то, что такие произведения могут создавать только сумасшедшие. Но наиболее печален тот факт, что впоследствии Врубель действительно будет страдать душевным расстройством и скончается именно в этой клинике в 1910 году.
Критические статьи в прессе в конце XIX века были едва ли не важнее самих вернисажей. Интеллектуальная публика прислушивалась к мнению, изложенному в газетах, и сила влияния печатных изданий была действительно велика. Несмотря на существовавшую цензуру, пресса была в определенной мере свободна: никто не поплатился за оскорбление Тенишевой (а ведь княгиню Щербов называет «бабкой», что, безусловно, унизительно). Тенишева и Дягилев в силу особенностей своего характера были людьми стойкими и ради идеи готовы были терпеть и не такое. Но Врубель, увы, страдал от подобного отношения, и закончилось это весьма печально. Впоследствии, когда Врубель окажется в лечебнице для душевнобольных, многие его оппоненты публично принесут извинения. С одной стороны, жест весьма почтенный, с другой стороны, художнику он был в тот момент уже совершенно не нужен.
Кроме Врубеля пресса поносила еще и творчество Константина Сомова. Среди его акварелей внимание критиков больше всего привлекла «Радуга». Сомова обзывали «новоявленным декадентом», «шарлатаном и обманщиком», обвиняли в том, что он не умеет ни писать, ни рисовать. Стасов тоже не остался в стороне: критик возмущался, зачем художник столько времени жил в Париже. По его мнению, за этот срок можно было научится живописи, но Сомов так и остался дилетантом. Ни «Радугу», ни «Август», ни «Прогулку» критик не понял. Все работы художника назвал ужасно плохими, безобразными, карикатурными, нелепыми – все негативные эпитеты Стасов обрушил на Сомова со всей своей убежденностью. И что же?
«Радугу» купил финский музей и после выставки она уехала в Гельсингфорс (Хельсинки). Сомнений в том, что Сомов написал шедевр, не было и у организатора выставки: как показало время, правы оказались в этом споре отнюдь не оппоненты Дягилева. 13 июня 2007 года в аукционном доме «Кристис» в Лондоне прошли торги, на которых была представлена «Радуга». Предварительная стоимость по оценке экспертов составляла 400–600 тысяч фунтов, но картину продали за 3,7 миллиона фунтов стерлингов, и это абсолютный рекорд.
Стасова выставка русских и финляндских художников возмутила настолько, что он уже перестал сдерживаться в выражениях, назвал ее «оргией беспутства и безумия», Дягилева – «декадентским старостой», а тех, кто позитивно отзывался о работах Врубеля – несчастными людьми, сочувствующими сумасшедшему бреду.
Владимир Васильевич Стасов в те годы проживал на 7-й Рождественской (теперь Советской) улице в доме 9-11 в квартире № 24. Этот район города называется «Пески», потому что находится на песчаной гряде, довольно высоко расположенной над уровнем моря, и во время наводнений не затапливается водами Невы. В квартире Стасова, которую иногда называли «домом искусства», собирались за обеденным столом Мусоргский и Бородин, Репин и Шаляпин, Римский-Корсаков, которого Стасов называл «Римлянин», – то есть все те, кого так уважал, ценил и почитал Дягилев. Удивительно, что круг знакомых у них был почти одинаковый, но при этом друг друга они едва переносили.
Хотя на деле у Дягилева и Стасова было гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Во-первых, как и Дягилев, Стасов рано потерял мать и его воспитанием занимался отец – известный архитектор Василий Стасов. Он приучал мальчика к музыке и чтению, и юный Владимир мечтал о поступлении в Академию Художеств, но, как и Дягилева, его ждало юридическое образование. Именно в училище правоведения Стасов начнет профессионально интересоваться искусством, в особенности музыкой. Во-вторых, Стасов так же рано начинает публиковать свои критические заметки в прессе: его первая статья была напечатана, когда ему было всего лишь 23 года. И в-третьих, Стасов в свое время произвел настоящую революцию идей: он превозносил ценности критического реализма, боролся с оторванностью искусства от народа, академизмом и превалировавшей религиозно-мифологической тематикой.
Идеи художников-передвижников, бросивших вызов устоям Академии Художеств, базировались на идеях Стасова – как это похоже на дягилевские выставки и «Мир искусства»! Получается, что Стасов в молодости был в какой-то степени как Дягилев: такой же энтузиаст, радевший за возрождение русского искусства и новые смыслы.
Стасов близко дружил с тетей Дягилева – Анной Павловной Философовой, бывал у нее в Богдановском и, конечно, был знаком с ее детьми и племянниками. Причина, по которой он не сразу атаковал в печати Дягилева, – именно в дружеских чувствах. Сама Анна Павловна нередко просила своего приятеля не обращать внимания на занесшуюся молодежь, не воспринимать всерьез их выходки и держать себя в руках. Но сдерживался Стасов недолго. Раздраженный подражательной (как ему казалось) манерой художников, которые выставлялись у Дягилева, Владимир Васильевич решился написать подробный анализ выставки. К тому же, критик не был согласен с идеей, которую пропагандировали «декаденты», о том, что искусство может существовать без сюжета и содержания, что для произведения достаточно лишь художественного замысла и мастерства исполнения.
Еще одной причиной этой «лобовой атаки» может быть то, что, во-первых, не все так ругали новое искусство. Например, критик «Нового времени» Николай Кравченко весьма положительно отозвался о проекте Дягилева в музее Штиглица, приветствуя тот факт, что, наконец-то, в искусстве можно встретить новые современные идеи. В ответ Стасов назвал его статью «подлейшей». А во-вторых, Дягилев посягал на авторитет самого Владимира Васильевича, даже не столько из-за противоположного мнения, сколько потому что до его появления Стасов был единственным художественным критиком в России. Об этом противостоянии снова рассказывает карикатура Щербова под названием «Интимная беседа об эстетике Вавилы Барабанова с Николой Критиченко». И опять игра слов: художник преобразовал критика Николая Кравченко в Николу Критиченко, Вавила Барабанов – сам Стасов (на рисунке он держит в руке тромбон – прозвище Стасова, так как он обладал громким голосом). Дягилев – поверженный пройдоха со свалки «Saltzburg». Зрители, которые наблюдают за «поединком» на цирковой арене, на самом деле смотрят в газеты, так как настоящий поединок развернулся в печати.