Кунцевич улыбался все шире:
– Желание похвальное, Анастасия Александровна, но в любом, даже самом приятном времяпрепровождении иногда нужно делать перерыв. Иначе быстро насытитесь и потеряете остроту вкуса.
– Парижем насытиться невозможно, – твердо заявила мадам фон Клопп.
Кунцевич сочувственно посмотрел на ее супруга и вздохнул, но тут же опять повеселел.
– В день вашего приезда я обещал каждое воскресенье сопровождать вас в ваших экскурсиях по городу. К сожалению, в прошедший выходной мне свое обещание выполнить не удалось – мы с вашим супругом отлучались из города. Зато сегодня я совершенно свободен и к вашим услугам. Скажите, мадам, а нет ли у вас желания познакомиться с нашими литераторами?
– С литераторами! – ахнула баронесса. – С кем именно?
– В то место, куда я намерен вас пригласить, много кто захаживает. Куприн, например. Я приятельствую с господином Ходасевичем и его супругой, мадам Берберовой. Сегодня зван к ним на обед. Милости прошу со мной.
– Вы знаете Ходасевича? Боже мой! – Баронесса аж захлопала в ладоши. – Я обожаю его стихи:
В моей стране – ни зим, ни лет, ни весен,
Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.
Там круглый год владычествует осень,
Там – серый свет бессолнечных лучей.
Но… – в голосе Анастасии Александровны засквозило разочарование, – вас звали, а нас-то нет…
– О, на этот счет не извольте беспокоиться, у них без церемоний. Проходной двор-с.
– А во сколько надо быть?
– В пять.
– В пять! А мне совершенно нечего надеть. Ося, мне надобно в магазин, срочно.
Кунцевич притворно вздохнул:
– А вот тут я вашим чичероне быть не смогу. Совершенно не знаю, где лучше покупать дамские наряды. Давайте поступим так: сейчас я телефонирую Татьяне Федоровне, мы возьмем такси, поедем ко мне, заберем ее, и она сопроводит вас по магазинам.
– Будет ли это удобным? Может быть, у Татьяны Федоровны на сегодняшний день другие планы?
– Никаких планов у нее нет, а по магазинам она ходить обожает.
– Ну что ж, тогда мы с удовольствием принимаем ваше предложение. Осенька, ты денежек дай мне, пожалуйста.
Четыре следующих часа Кунцевич и Клопп провели в одном премиленьком кабачке на rue de Rivoli, рядом с Grand Magasin du Louvre, в котором Анастасия Александровна с помощью мадам Кунцевич все это время выбирала себе наряд. Помощнику комиссара нарвской сыскной полиции наконец-то удалось вдоволь напробоваться французского вина. Впрочем, к пяти вечера он практически протрезвел.
Берберова долго и бесцеремонно смотрела на Клоппа, а потом спросила:
– Скажите, а как вас угораздило поступить в полицию? Там же служат одни… плохие люди. А вы на плохого человека не похожи.
– Спасибо. Только отчего вы считаете, что в полиции нет хороших людей? Вы часто имели дело с полицейскими? – Клопп поставил недопитый бокал на ручку кресла и также бесцеремонно уставился на Нину Николаевну.
– Нечасто, но имела. И определенное впечатление составила.
– Что же, и обо мне у вас негативное впечатление? – с обидой в голосе спросил сидевший рядом Кунцевич.
– А в вас, Мечислав Николаевич, я до сих пор так до конца и не разобралась, – ответила Берберова, обворожительно улыбаясь. – Ну так что вы мне можете сказать, милостивый государь? – вновь обратилась она к Осипу Григорьевичу.
– В любом государстве люди, даже самые законопослушные, относятся к полиции предвзято. Мы же в какой-то мере ограничиваем каждого человека. А кому понравится тот, кто его в чем-то ограничивает? Да, и если честно сказать, очень много поводов мы, полицейские, даем для того, чтобы к нам плохо относились. Не знаю, как во Франции, а в России среди полицейских мздоимство и лихоимство всегда цвело пышным цветом. А что касается вашего вопроса, то на него у меня несколько ответов. Дело в том, что в полицию я «попадал», как вы изволили выразиться, не один раз, а целых четыре. И всегда по разным причинам. Первый раз – по нужде, исключительно ради куска хлеба, второй – потому что служба мне эта тогда очень нравилась, третий – против своей воли, по мобилизации, ну а четвертый – и из-за нужды, и из-за любви к ремеслу сыщика.
– Вот как! Целых четыре раза, говорите? Интересно, надобно будет вас на досуге об этом поподробнее порасспрашивать.
– К сожалению, Осип Григорьевич вряд ли сможет удовлетворить ваше любопытство, – вмешалась в разговор Анастасия Александровна, беря мужа под руку. – Мы скоро уезжаем домой.
– Ну не сегодня же вы уезжаете!
– Не сегодня, но встретиться еще раз с вами мы вряд ли сможем. У нас каждый день буквально по минутам расписан.
– Вот как. Ну что ж, значит, я не узнаю истории Осипа Григорьевича. Жаль, очень жаль. Ну а вы-то, Мечислав Николаевич, как стали полицейским, по нужде или из-за любви к искусству?
– А я, Нина Николаевна, как и Осип Григорьевич, тоже поступал в полицию не единожды.
– Вот те раз! Ну уж вы-то от меня никуда не денетесь, все расскажете!
– Как-нибудь расскажу.
По следам фальшивых денег
До отхода поезда оставалось десять минут. Мужчины обнялись, дамы расцеловались.
– Как же время летит! Две недели прошло, а кажется, что вы нас тут встречали полчаса назад, – вздохнул Клопп.
Кунцевич товарища поддержал:
– Это да, время летит, мчится, как курьерский поезд. Говорите, не заметили, как две недели прошло? А я, батенька, жизнь прожил и не заметил. Мне же в ноябре шестьдесят пять! Сколько моих ровесников уже к праотцам отправились. Кошко в прошлом году схоронили, Филиппова так вообще шесть лет назад! Да-с. Ну, не будем о грустном. Все-таки на пароме решили?
– Уговорил он меня, Мечислав Николаевич, уговорил окаянный, – пожаловалась мадам фон Клопп. – Ой, Ося, если потонем, я даже не знаю, что с тобой сделаю!
– Иначе мне на службу не поспеть. Я тебе предлагал вариант – на день раньше отправиться, тогда можно было бы и на поездах, – возмутился Клопп.
– Ты же знаешь, что о более раннем отъезде не могло быть и речи. Я и так почти ничего не увидела.
– Да вы, Анастасия Александровна, не беспокойтесь, – ободрил баронессу Кунцевич. – Ничего не случится с паромом. Летом Балтика спокойна. К тому же на корабле намного удобнее – завтра будете в Ростоке, заселитесь в каюту и поплывете с комфортом. Спать станете на кроватях, есть – не торопясь и через пару ночей – дома. А на поездах как? Спать приходится сидя, есть на бегу, все время прислушиваясь, не дали ли свистка, да и пересадки эти бесконечные, половину вещей можно растерять.
– Вы, Анастасия Александровна, ему верьте, – вступила в разговор мадам Кунцевич. – Он у меня всю Европу в свое время объездил, все про путешествия знает.
– Что правда, то правда, много где мне довелось побывать. Да и не только в Европе, но и в Азии. До Благовещенска добирался! И знаете с кем? – Мечислав Николаевич лукаво улыбнулся. – С вашим, Анастасия Александровна, супругом.
– Это когда же? – спросила баронесса и подозрительно посмотрела на мужа.
– Весной тринадцатого это было.
– А-а! Это тогда, когда у нас Ванька только появился, а ты вместо того, чтобы жене помогать, на три месяца исчез? Он мне, – обратилась фон Клопп к Татьяне Федоровне, – все это время врал, что в Питере тогда был, прикомандировали его якобы к Департаменту полиции. А ты, оказывается, в Сибирь ездил? – Она вновь обратилась к мужу: – Почему мне не сказал?
– Говорить начальство не велело – секретная была командировка-то.
– Ося! Что ты меня за ребенка держишь? Большевики все царские секреты двенадцать лет назад отменили.
– Да как-то недосуг мне было после октября семнадцатого тебе про свои приключения рассказывать, у нас тогда, если помнишь, другие темы были для разговоров.
Анастасия Александровна хотела надуться, но передумала – любопытство пересилило.
– Ну сейчас, слава богу, не семнадцатый и не восемнадцатый, времени свободного у нас с тобой в ближайшие три дня будет много, поэтому придется тебе все рассказать про свои секретные командировочки.
– Расскажу с удовольствием. Мне и самому приятно те времена вспомнить.
– А мой мне ничего не рассказывает, – пожаловалась Татьяна Федоровна. – За двадцать лет совместной жизни ни об одном розыске не поведал.
В дороге Тараканов рассказал своей жене про секретную командировку. Но несмотря на то, что с той поры прошло шестнадцать лет, рассказал далеко не все.
А Мечислав Николаевич Татьяне Федоровне так ничего и не рассказал. Он жалел, что вспомнил про тот розыск. Старый грех, мучивший его душу все эти годы, напомнил о себе с новой силой.
Часть 1
Его Превосходительству
Господину Директору Департамента Полиции
Делопроизводителя 8-го Делопроизводства
коллежского советника Лебедева
28 минувшего сентября[16]в Департамент Полиции поступило из г. Торна, что в Западной Пруссии, заявление некоего Франца Герлицкого о том, что ему известно местонахождение фабрики для выделки фальшивых кредитных билетов, изготовляемых на миллионную сумму. Герлицкий, прося прислать к нему для переговоров уполномоченное лицо, обязался сообщить за вознаграждение, которое должно быть выдано ему вперед, по сему делу подробные сведения и указать адрес «своего агента».
В докладе сего г. Министру Внутренних Дел Его Высокопревосходительство изволил приказать уполномочить вести переговоры по этому делу чиновника для поручений Санкт-Петербургской Сыскной полиции Кунцевича, о чем письмом от 10 сего октября за № 93450 Вашим Превосходительством и сообщено г-ну и.д. Санкт-Петербургского Градоначальника О.И. Вендорфу.
23 сего октября из Особенной Канцелярии по Кредитной части в 8-е делопроизводство Департамента Полиции препровождено новое заявление Герлицкого аналогичного содержания, поданное им г. Министру Финансов, в котором он просит поспешить назначением уполномоченного лица для ведения переговоров, так как в скором времени предстоит новый выпуск фальшивых денег.
Об изложенном с представлением перевода письма Герлицкого на имя г. Министра Финансов имею честь доложить Вашему Превосходительству.
Глава 1
Курьерский поезд прямого сообщения Санкт-Петербург – Берлин в Торне не останавливался, поэтому Мечислав Николаевич вынужден был в Варшаве пересесть на пассажирский, следовавший из столицы Царства Польского в столицу Германии.
В Александрове-пограничном поезд стоял около двух часов. Российские таможенники пассажиров почти не досматривали – вывози что хочешь, зато пруссаки в багаже копались долго, норовя содрать пошлину с каждого носового платка.
Уже через двадцать минут он сошел в Торне, нанял извозчика и поехал в трактир потенциального агента МВД Российской империи.
Заведение герра Герлицкого располагалось на окраине города у шоссе. Когда Кунцевич переступил порог, стоявшие в углу большой залы напольные часы пробили половину седьмого вечера. Мечислав Николаевич уселся за столик и сделал заказ подлетевшему половому: попросил большую кружку пива и колбасок. Потом немного подумал и добавил к заказу фляки по-варшавски. Со служителем он общался на родном, польском языке.
Запивая превосходный ужин не менее чудесным пивом, надворный советник внимательно оглядывал залу. По внешнему виду и разговорам посетителей, обрывки которых долетали до его стола, стало понятно, что основной контингент клиентов Герлицкого составляют люди торговые. Он то и дело слышал о ценах на лошадей, быков, овец, а за одним столиком небольшая компания обмывала удачную сделку по продаже партии гусей.
Закончив ужин, чиновник для поручений подозвал официанта. Рассчитавшись и оставив щедрые чаевые, спросил:
– Могу ли я увидеть пана хозяина? Мне так понравилась ваша стряпня, что я хотел бы лично его поблагодарить.
Довольный услужающий провел щедрого гостя прямо в кабинет Герлицкого.
Хозяин – молодой человек лет тридцати, худощавого телосложения, с густыми темно-русыми волосами и бледным, гладко выбритым лицом – сидел за заваленным бумагами столом и щелкал счетами. После того как официант удалился, Мечислав Николаевич уведомил о настоящей цели своего визита.
– Ну наконец-то, наконец-то! – обрадовался трактирщик. – Я уж и надеяться перестал, прошу, присаживайтесь. – Герлицкий вскочил и подвинул гостю стул.
– Благодарю вас, – сказал Кунцевич, усаживаясь. – Ну-с, не будем тянуть кота за хвост. Я внимательно вас слушаю.
– Да, да, не будем, тем более что время у нас, точнее в большей мере у вас, ограничено. Итак. Видите ли, мое заведение посещают в основном негоцианты. Это торговцы живностью, которые ездят по всей прусской Польше и за границу. Поскольку постоянного жительства большинство из них у нас в городе не имеет, очень часто в качестве своего почтового адреса они указывают мой трактир. Я получаю письма и вручаю их адресатам, как только они у меня появляются. И не беру за это никакой платы! Ведь, явившись за письмом, человек, особенно проделавший долгий путь, не уйдет сразу восвояси, а посидит, выпьет пива, съест журек – в общем, всегда оставит у меня пару марок. Таким образом, мой трактир сейчас представляет собой некий филиал почтовой конторы. С середины этого лета мне стали поступать письма и бандероли на имя одного еврея, российского подданного, причем отправления эти были как из-за границы, в основном из Франции, так и из Российской империи. Еврей, пользующийся, как местный житель, правом упрощенного перехода границы, стал являться ко мне за корреспонденцией раз в неделю. Меня это сразу же удивило и насторожило. Зачем, спрашивается, человеку преодолевать границу, чтобы получить письмо, которое отправитель мог бы спокойно направить прямо на его домашний адрес, в Александров? Вы знаете, я человек аккуратный и осторожный. Мне не нужны никакие истории. И вот в начале сентября, когда на имя моего загадочного посетителя пришло очередное ценное письмо, такое объемистое, что сразу становилось ясным, что оно с вложениями, я, чтобы никуда не вляпаться, решил это письмо осмотреть. Из романов, а я, признаться, обожаю уголовные романы, я знал, каким образом можно открыть письмо так, чтобы это осталось незамеченным, подержал конверт над паром, и он благополучно открылся. Внутри я обнаружил вот это. – Герлицкий вытащил из жилетного кармана небольшой ключ, открыл замок верхнего ящика стола и достал оттуда сторублевый кредитный билет. – Вот-с. Там было пять таких бумажек и записка. Она написана на русском, а этого языка я не знаю. Я скопировал записку, вот, прошу. – Поляк протянул сыщику листок бумаги, на котором ровным крупным почерком серьезного человека было написано:
«Милостивый государь, направляю Вам образцы. Предлагаю их по 50 за сто. О своем согласии или отказе сообщите по известному вам адресу. Если согласны, сообщите, каковы ваши потребности в товаре. Примите заверения и проч.».
Те буквы, которых в польской азбуке не было, трактирщик вывел тщательно, со всеми деталями, даже ненужными. Те же, которые имели аналогичное с латинскими начертание, были написаны именно как латинские: «б», как «b», «у», как «Y» и так далее. Русские «и» и «Я» поляк писал как «U» и «R».
– Я сразу же догадался, что речь идет о фальшивых деньгах. Адресат, а письмо поступило из Франции, по-видимому, предлагал фальшивые сторублевки по пятьдесят рублей за штуку. Я положил в письмо настоящую купюру, а поддельную спрятал. Так что русское правительство теперь должно мне сто рублей.
– Будьте покойны, Российская империя всегда платит по своим долгам. Скажите, а личность этого еврея вам не известна?
– Известна, почему же нет? Пока я ждал вашего появления, я провел небольшое частное следствие и многое выяснил! – Герлицкий самодовольно откинулся на спинку стула. – Но сведения в наш прогрессивный век стоят денег. Поэтому имя получателя сего письма и кой-какую другую интересную для России информацию я сообщу только в обмен на звонкую монету.
– И сколько же вы хотите?
– Десять тысяч рублей.
Кунцевич присвистнул.
– А не много ли?
– Абсолютно нет. Если ваши розыски приведут к задержанию преступников, то мне для безопасности придется ликвидировать здесь все свои дела и уехать в глубь Германии. Поэтому я считаю такую цену минимально возможной и торговаться не намерен.
– Хорошо, я сообщу о вашем предложении по начальству. Но для того, чтобы переговоры шли более успешно, мне надобно знать, о каких сведениях идет речь.
– Я называю вам имя получателя фальшивок, адрес их отправителя и, – тут поляк сделал многозначительную паузу, – дату и номер поезда, на котором подделки в ближайшее время повезут в Россию. Вы его чуть не пропустили, уж очень долго ко мне собирались.
– Позвольте, но как же вы про это узнали? – спросил надворный советник. – Вы же только что сами сказали, что не понимаете по-русски?
– Я вскрывал и переписывал всю поступавшую в адрес еврея корреспонденцию. А найти человека, который мог бы прочитать написанные по-русски тексты, в нашем городе не составляет никакого труда. Мы же в десяти верстах от русской границы! Но не переживайте, человек, переводивший письма, абсолютно надежен и будет нем как могила.
Кунцевич с минуту молчал, размышляя, а потом сказал:
– Я думаю, что такие сведения стоят десяти тысяч. Но сумма эта даже для царской казны немаленькая, и для того, чтобы было принято решение о ее выделении, нужно провести самую тщательную проверку, прежде всего проверить изъятый вами из письма кредитный билет. Надеюсь, вы мне его отдадите?
– Конечно, отдам, я прекрасно понимаю необходимость проверки. Давайте мне сто рублей, которые я потратил, и билет ваш.
Кунцевичу сто рублей выделили на всю командировку, и он уже успел израсходовать треть этой суммы на билеты.
– Я сегодня же телеграфирую в Петербург и надеюсь получить ответ завтра или послезавтра.
– Послезавтра будет поздно.
«Какое, к чертям, завтра – послезавтра. По моей телеграмме они никакого решения не примут, велят явиться лично и доложить, а потом станут думать неделю, а то и две. Герлицкий говорит, что послезавтра будет поздно! Значит, поезд с товаром приходит завтра. Черт, черт, черт!» Кунцевич хотел ткнуть торнского «ваньку» зонтом в спину, чтобы тот лучше понукал свою лошадь, но вспомнил, что находится в Европе и за такой тычок может серьезно поплатиться.
– Не может ли пан ехать побыстрее, я опаздываю, – как можно любезнее попросил извозчика надворный советник.
Возница кивнул и легонько хлестнул лошадку. Но никакого эффекта его действия не возымели, скорость передвижения не изменилась.
Ближайший поезд в Россию приходил в Торн только в половине второго ночи, поэтому до границы чиновник для поручений ехал на лошадях. Ситуация с досмотром повторилась с точностью до наоборот: прусский таможенник захлопнул крышку саквояжа Кунцевича, едва взглянув на его содержимое, зато соотечественник копался в нижнем белье петербургского сыщика с полчаса.
– Что в Пруссии изволили делать? – спросил стоявший рядом жандармский унтер, вертя в руках паспорт Мечислава Николаевича.
– В гости ездил.
– Больно недолго в гостях-то были, вас там что, плохо встретили?
Чтобы прекратить бесполезную дискуссию и ускорить процедуру таможенного досмотра, Кунцевич достал полицейскую карточку и командировочное удостоверение.
– По поручению его превосходительства директора Департамента полиции ездил.
Взглянув на документы, унтер вытянулся во фрунт и тут же, сделав нужную отметку и оторвав въездной талон, вернул паспорт владельцу. Досмотрщик же немедленно захлопнул саквояж и вызвался донести его до дверей ревизионного зала.
– Скажите, а как мне найти вашего начальника? – спросил у таможенного чиновника чиновник для поручений.
– Так тщательно смотреть – моя прямая обязанность, ваше высокоблагородие! Мне жандарм сказал, что вы в Пруссии всего несколько часов были, а это, согласитесь, очень уж подозрительно. Поэтому я вас так серьезно и досматривал. А инструкций я не нарушил.
– Да я жаловаться и не собираюсь, я, наоборот, хотел похвалить вас начальству за рвение.
– Извольте, я вас провожу.
Управляющий Александровской таможней коллежский советник Леонид Михайлович Курланд питерского гостя принял со всем радушием, угостил чаем с домашним вареньем, внимательнейшим образом выслушал и поклялся оказать полное содействие смежному ведомству.
– У меня что не контролер – орел! На досмотрах собаку съели, муху не пропустят! А уж фальшивые кредитки в два счета найдут, не извольте беспокоиться. Да что контролеры! Я завтра сам поезд встречу, сам искать стану!
«Орлы у него, как же, не таможня, а дырка в границе», – подумал Кунцевич, улыбаясь управляющему.
Курланд меж тем продолжал:
– Из Франции к нам обычно на восемнадцатом немецком приезжают, он с нашим четвертым курьерским стыкуется. В девять двадцать две утра. Это если до Питера. А если до Москвы, то на четыре часа позже. Я думаю, они в первом классе поедут?
– Скорее всего. Такие господа любят с комфортом путешествовать.
– В этих поездах только первый и второй классы, всего восемь вагонов. Для первого класса отдельный ревизионный зал. Там у меня Шиллинг командует. Двадцать лет в таможне, профессионалист! Я его проинструктирую.
– Леонид Михайлович, а могу ли я при досмотре поприсутствовать?
– Сделайте милость.
Утро было мерзко-туманным. Моросил мелкий холодный дождь, противно подвывал ветер. Из-за клопов, в изобилии водившихся в пристанционной гостинице, Кунцевич долго не мог уснуть, поэтому встал абсолютно разбитым. Из-за этого порезался при бритье и долго не мог остановить кровь. В общем, в таможню он явился в отвратительнейшем настроении.
Берлинский поезд уже прибыл и проходил пограничные формальности на прусской стороне. Через полчаса в ревизионном зале появились первые посетители, артельщики на тележках привезли багаж, вскоре помещение наполнилось гулом голосов.
– Внимание, дамы и господа! – Белобрысый Шиллинг говорил прекрасным густым басом. – Попрошу ручной багаж выложить вот на эти столы, открыть ваши чемоданы и приготовить багажные квитанции и ключи от большого багажа. Мы будем вызывать вас по фамилиям. Каждый, услышав свою фамилию, должен откликнуться, но с места двигаться не надо – чиновник сам к вам подойдет.
Кунцевич неспешно прохаживался по залу, наблюдая десятки раз виденную ранее процедуру.
«Который? Вон тот господин в бобрах? Или вот этот длинный в английском пальто? А может, это дама? Не вон та ли, хорошенькая?»
– Откуда, куда? Вещи, подлежащие оплате пошлиной, имеете? – слышались отовсюду голоса досмотрщиков.
Пассажиры отвечали, показывали документы на багаж, неохотно оплачивали пошлину. Слышался звон монеты – на таможне казна принимала только золото.
– Позвольте! Как же это, вы только что сказали, что вам оплачивать нечего, а у самого – несколько фунтов дамских вещей! Уж не хотите ли вы сказать, что это ваши вещи? А вы, Вацлав Марианович, куда смотрите? – услышал Кунцевич из дальнего конца зала и сразу же направился туда. Краем глаза он заметил, что туда же спешит и жандармский унтер.
У досмотрового стола стоял Шиллинг и распекал низенького и толстенького подчиненного с петлицами коллежского секретаря. Лицо последнего покрылось крупными каплями пота и покраснело. По другую сторону стола находился высокий статный брюнет с красивой проседью в густой шевелюре, в прекрасном пальто и дорогой шляпе.
– Извольте не хамить! – взвизгнул он. – Вещи не мои, а одной моей знакомой. Она вывозила их за границу из России, и потому они оплате пошлиной не подлежат.
– Ну и где же эта ваша знакомая?
– Ее со мной нет, она уехала из Франции на день раньше. Очевидно, в Париже мы перепутали чемоданы. Мы их покупали в одном месте, и они совершенно одинаковы.
– Тогда вам придется заплатить пошлину, причем в двойном размере, как не объявившему об облагаемом багаже. Ну-ка, сколько здесь? – Шиллинг закрыл чемодан и взвесил его на руке. – Глаза его сузились, и он едва заметно кивнул. Кивок заметил не только Кунцевич, но и тот, кому этот сигнал предназначался – унтер быстро переместился за спину господина в шляпе.
– Какой тяжелый у вас чемоданчик. Обычно чемоданы французской выделки весят гораздо меньше. Выложите, будьте любезны, вещи на стол.
– Вам надо, вы и выкладывайте! – срывающимся голосом прокричал пассажир.
– Ну, не хотите, как хотите, а я не побрезгую. – Коллежский асессор стал выкладывать содержимое чемодана, ловко ощупывая каждую вещь. Потом он вновь поднял уже пустой чемодан и опять взвесил его в руке.
– Не могу понять-с. Чему тут такому тяжелому быть? Позвольте! Ширина у вашей клади с внешней стороны вершков семь без крышки, а изнутри… – Конт-ролер достал из кармана форменного сюртука складной аршин и погрузил его в чемодан. – А изнутри менее шести! Что-то здесь не так! Вацлав Марианович, принесите, не сочтите за труд, наш дежурный ломик. Господин…
– Дунаевский, – подсказал жандарм, протягивая Шиллингу книжку заграничного паспорта пассажира.
– Господин Дунаевский, я теперь обращаюсь к вам строго официально. Нет ли у вас сокрытого товара, облагаемого пошлиной? Предупреждаю, что при обнаружении такового он подлежит конфискации, а с вас будет взыскана пошлина в пятикратном размере.
Дунаевский сел прямо на досмотровый стол и упавшим голосом сказал:
– То, что там внутри, пошлиной не облагается.
Шиллинг достал из кармана перочинный нож, ловко вспорол подкладку чемодана, вставил острый конец принесенной толстяком-досмотрщиком фомки между днищем и стенкой, нажал, раздался хруст. Коллежский асессор перевернул лом, нажал еще раз, дно чемодана поднялось, и все увидели толстые, перетянутые бечевками пачки радужных купюр с изображением Екатерины Великой.
– Извольте следовать за мной! – грозно приказал жандарм Дунаевскому.
– Я же говорил, орлы! – воскликнул непонятно откуда появившийся Курланд.
Судебный следователь Хряков прибыл из Нешавы только к вечеру. Он похвалил полноту и грамотность собранного Кунцевичем дознания, формально допросил Дунаевского, который теперь утверждал, что чемодан его попросила доставить в Петербург какая-то неизвестная дама, выписал постановление о заключении его под стражу, поужинал, и, несмотря на уговоры Курланда остаться, ночным поездом убыл домой. Поэтому ужин заканчивали втроем. Разошлись под утро. Хотя Кунцевич слегка пошатывался, голова у него была ясной.
– Завтра, точнее уже сегодня, приглашаю к себе на ужин, – сказал Шиллинг, поскользнулся на утреннем ледке, затянувшем лужицу, и упал бы, если бы Мечислав Николаевич его не поддержал.
– Спасибо за приглашение, но, к сожалению, воспользоваться им не смогу. Намерен в половине десятого покинуть ваше прекрасное местечко. Делать мне здесь больше решительно нечего.
– Ну тогда мы вас проводим, непременно проводим.
– Благодарю.
Несколько минут собутыльники шли молча, потом Кунцевич спросил:
– А за какие грехи вас пассажиров досматривать поставили?
– Позвольте! – Шиллинг развернулся к нему всем корпусом. – Что значит за грехи? Я старший контролер зала первого класса, у меня полторы тысячи годового жалованья. Такие должности, милостивый государь, годами выслуживают! А вы про какие-то грехи, мне прямо обидно-с.
– Дорогой Леон Германович, вы уж меня простите, пожалуйста, если сможете. Ни в коей мере не хотел вас обидеть. Только, видите ли, я некоторым боком в свое время к вашей службе был прикосновенен. Я два года кряду руководил сыском в четвертом полицейском отделении Петербурга[17], а на территории этого отделения расположен морской порт. Ну и большую часть службы борьбе с контрабандирами посвящал, уж очень меня вознаграждение, полагающееся за отыскание контрабанды, прельщало, так что с кухней таможенной немножко знаком. Не знаю, как здесь, а в Питере пассажиров досматривать в наказание ставят. Ведь с пассажира не возьмешь! Даже если он тебе в руку совать будет, откажешься. Во-первых, в ревизионном зале или кают-компании всегда народу много, кто-нибудь да увидит, а во-вторых, неизвестно, что за человек тебе деньги пытается всучить и какие у него намерения. То ли отблагодарить тебя хочет за то, что ты у него лишний аршин кружев не заметил, то ли поймать на взятке желает. Другое дело в пакгаузе служить, с купцами общаться. Тут каждый клиент тебе старинный друг и приятель, каждый по сто раз границу переходил, а уж такой человек никогда не подведет. Зачем это ему? У каждого купца, что покрупнее, у нас в Питере был свой прикормленный пакгаузный смотритель или контролер. Эти чиновники, скажу я вам, даже жалованье не получали, а только в раздаточной ведомости расписывались. А куда их содержание уходило, одному Богу известно. И если кто-нибудь из них в чем провинился, такого на пассажиров ставили, и отбывал он наказание до тех пор, пока своим честным трудом полностью не искупал вину. Неужели у вас по-другому?
Коллежский асессор долго молчал и наконец ответил:
– Недавно я вычитал в журнале «Вокруг света» про негров-альбиносов. Интересная, скажу я вам, статья! Не читали? Нет? Есть такие негры, у которых и волосы и кожа белые, заболевание у них такое. Один англичанин путешествовал по Африке и про них написал. Альбиносов очень мало, один, может, на много тысяч. А жители той деревни, где есть альбинос, считают, что он приносит им несчастье, и из деревни его выгоняют. Альбинос этот бедный начинает скитаться, но в покое его оставить уже не могут. Соседние племена устраивают на него настоящую охоту и в конце концов убивают. В общем, век у него недолог. Честные таможенники – что негры-альбиносы. Один на тысячу, все считают, что он им приносит несчастье, и хотят его со свету изжить. А больше я вам ничего не скажу.
– А мне и этого достаточно. Про вас я больше спрашивать не буду, расскажите мне про Гладыку Вацлава Мариановича, – сказал Кунцевич.
– Ну уж этот точно не из альбиносов. Но в контролеры попал не в наказание, летом сам попросился. Я удивился этому обстоятельству несказанно и первое время очень пристально за ним приглядывал, но ничего не углядел. Подумал, что человека совесть замучила, и решил он праведную жизнь начать. А оказалось – вон оно как! Мне, конечно, надобно ходатайствовать о его увольнении за упущения по службе. Но может быть, его и так привлекут?
– Вряд ли. Улик-то против него никаких. Если, конечно, Дунаевский прямо на него не укажет. Но Дунаевский молчит и дальше молчать будет, я такую породу знаю. Так что пишите ходатайство, да и я в рапорте про Вацлава Мариановича упомяну.
Глава 2
Вице-директор Департамента полиции действительный статский советник Константин Дмитриевич Кафафов перебил Лебедева:
– Сколько, сколько этот пруссак хочет?
– Десять тысяч, ваше превосходительство.
– Ну и аппетитец у этого, как бишь его?.. – Кафафов заглянул в бумаги. – Герлицкого! Куда ему столько? – Голос вельможи, только официально получавшего в год в два раза больше, клокотал от возмущения.
– Говорит, что в случае открытия шайки в целях безопасности вынужден будет скрываться, – доложил Кунцевич.
– Скрываться? Это пустое. От кого ему скрываться? Кто его обидит, если мы всех мазуриков заарестуем? Нет, столько денег мне выбить не удастся. Скажите, а нельзя ли управиться без этого трактирщика?
– Попытаться можно, – сказал Лебедев. – Задержанный Дунаевский имел при себе билеты от пункта отбытия до пункта назначения. Он выехал из Ниццы и должен был позавчера прибыть в Петербург. Очевидно, что фальшивки фабрикуют на Лазурном Берегу. Одно из отделений французской Сюрте Женераль занимается надзором за иностранцами и внимательно следит за всеми гостиницами и меблированными комнатами, а также и за частными лицами, сдающими жилье. Можно отправить во французское МВД запрос относительно места прописки Дунаевского в Ницце, узнать, где и с кем он жил, и потянуть за эту ниточку. Я не думаю, что изготовители фальшивок ставили на своих письмах загадочному александровскому еврею свой точный домашний адрес, стало быть, Герлицкому их место жительства тоже неизвестно. Но без трактирщика мы вряд ли установим личность еврея.
– Помилуйте! Платить за этого жида десять тысяч! Моисей с ним, пусть останется неизвестным, невелика птица, пущай летает.
– Все-таки он может сообщить нам много ценного. Да и не так уж мала его роль в этой шайке. Судя по рассказам Герлицкого, это организатор сети сбыта фальшивок.
Кафафов разгладил рукой свои роскошные бакен-барды:
– Ну хорошо, хорошо, я поговорю со Степаном Петровичем. Но десять тысяч! Нет-с, столько нам никто не даст. Пресловутый Азеф получал не намного больше… Вы не пытались сбить цену? – обратился действительный статский советник к Кунцевичу.
– Герлицкий сказал, что торговаться не намерен.
– Ах вот он каков! – вице-директор Департамента полиции вскипел. – Условия нам ставит! Тогда вот ему. – Кафафов сложил из пальцев правой руки дулю. – Вот, а не десять тысяч! И говорить ни с кем не буду. Василий Иванович, направляйте запрос в Париж и варшавскому генерал-губернатору. Попросите его превосходительство поручить организовать самый тщательный розыск этого пресловутого еврея.
Кафафов встал, давая понять, что прием закончен. Сыщики тут же последовали его примеру.
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – по-военному четко ответил Лебедев. – Не считаете ли необходимым направить в Ниццу кого-нибудь из чинов полиции? Мечислава Николаевича, например?
Кафафов несколько секунд думал:
– Нет. Пока нет. Рановато. Конец года, лимит на командировки департамент исчерпал, а за дополнительными средствами надобно обращаться: – Константин Дмитриевич поднял палец и указал на потолок. – Если только на свой счет?
– Я не при деньгах, – выпалил Кунцевич.
Лебедев привел Кунцевича в свой кабинет и предложил сигару.
– Спасибо, не курю-с.
– А я с вашего позволения.
Главный сыщик империи отрезал кончик «гаваны» настольной гильотиной, сунул сигару в рот и чиркнул спичкой. По кабинету поплыл ароматный дым.
– Нервы замечательно успокаивает! А с нервами на этой службе беда. Да что я вам говорю, вы сами все изволили слышать. Ну, и как прикажете работать, Мечислав Николаевич? Сто пятьдесят тысяч фальшивых рублей вами изъято, а они десять тысяч жалеют на розыски! А эти сто пятьдесят наверняка не первая и не последняя партия. Тут счет на миллионы идет! На миллионы! А они… Даже на вашу командировку денег пожалели! Что творят черти. Ох, доведут они Россию до цугундера, помяните мои слова, доведут!
«Ты сам-то не очень свою позицию отстаивал, – подумал Кунцевич. – Да и я тоже. Если России и правда крышка придет, мы все в этом будем виноваты, все», а вслух сказал:
– Что поделать, Василий Иванович, мы люди подневольные, нам что прикажут, то мы и делаем.
– Я все-таки составлю докладную записку на имя директора. Сейчас мне должны доставить официальное заключение Экспедиции заготовления государственных бумаг, я его к своему рапорту приложу. Вчера я на Фонтанке[18] полдня провел. Вот чем мне наша служба нравится, так это тем, что на ней постоянно что-то новое узнаешь. Вот вчера я стал практически специалистом по орловской сетке. Не знаете, что это?
– Нет, не имею представления.
– Тогда я вам с удовольствием расскажу. Наше правительство к делу защиты денежных знаков относится крайне внимательно. Поэтому Государственный банк регулярно, примерно один раз в десять лет, меняет кредитные билеты. Вы, наверное, обратили внимание, что с тысяча девятьсот десятого года в обороте находятся новые сторублевки?
– Обратил. Хотя видеть эти купюры мне приходится крайне редко.
– А вы думаете, я их часто вижу? Ну, так вот-с. Когда вводили новые «катеринки», изменили не только цвет бумаги. Теперь эти билеты изготовляют по новейшим технологиям. На них имеются водяные знаки. Лицевая сторона печатается металлографской печатью по типографской подложечной сетке, оборотная – типографской печатью по орловской подложечной сетке в пять красок. Не понимаете? Неудивительно, до вчерашнего дня я сам ничего этого не знал. Ну, я вам на примере покажу. Вот, извольте – одна из изъятых вами подделок. Как она вам?
– Весьма на настоящую похожа.
– Похожа очень, я думаю, что у злодеев проблем с их разменом в магазинах и лавках не будет. А вот – настоящая. – Делопроизводитель, крайне редко видевший сторублевые купюры, достал из своего бумажника радужную. – Давайте положим их рядом. Видны различия?
– Признаться, никаких различий я не вижу.
– А вы повнимательней, повнимательней.
Надворный советник взял в руки оба кредитных билета. На первый взгляд они показались ему абсолютно одинаковыми. Но присмотревшись, разницу он увидел. Текст на подделке был не так отчетлив, как на оригинале. А на обороте тона краски были гораздо бледнее, да и переход от одной краски к другой был намного заметнее.
– Видите, как плавно переходят цвета один в другой на настоящей купюре? Это и есть орловская сетка, кстати, отечественное изобретение, которое в настоящее время используется при выпуске кредитных билетов во всех культурных государствах. Наши неизвестные друзья такой сетки сделать не смогли. Или не знали секрета, или не имели соответствующего оборудования.
– Понятно-с. Полагаю, что теперь и я смогу отличить поддельную «катю» от настоящей, даже не имея перед собой образца для сравнения.
– Замечательно! В рапорте на имя директора я укажу, что вы прошли соответствующий курс обучения.
В дверь кабинета постучали.
– Входите, – пригласил Лебедев.
В комнату заглянул секретарь:
– Вам телеграмма, ваше высокородие! Срочная, из Царства Польского.
– Давайте сюда!
Распечатав конверт с телеграммой, Лебедев внимательно ее прочел, а потом обратился к Кунцевичу:
– В Александрове обнаружили еще одну партию фальшивок. Я думаю, что теперь вам точно стоит готовиться к командировке.
Ехать в мягком вагоне международного общества было очень комфортно. Кунцевич, переодевшись в специальный «дорожный» халат, удобно устроился на своей полке и заложил руки за голову. Соседи по купе уже находились во власти Морфея, поэтому думать ему никто не мешал.
«Дунаевский, Николай Данилович, 38 лет, мещанин города Верхне-Днепровска Екатеринославской губернии, вероисповедание – иудейское, последнее место прописки на родине – город Благовещенск, Амурской области, ул. Корсаковская, 30. Из ответа канцелярии амурского военного губернатора следует, что заграничный паспорт господин Дунаевский в этом году получал дважды: первый раз 23 марта, второй – 25 сентября. Выехал в Европу 1 мая, вернулся 20 августа и вскоре опять покинул родину – 22 октября пересек границу в Вержболове. Эх, плохо, что во Франции в паспортах не ставят отметки о прописке! Идем далее. Следовал на родину из Ниццы, имел билет первого класса до Петербурга. Ранее к ответственности не привлекался. Ответы на запросы с места рождения и с места прописки пока не получены».
После того как в Петербург поступило сообщение о находке еще трехсот фальшивых тысяч, государственная машина наконец-то начала набирать ход. Доложили министру, тот – государю. Последовало высочайшее повеление сыскать и строго наказать. И неудивительно – если за несколько дней в одном городе изъято четыреста пятьдесят тысяч поддельных рублей, то сколько же их успело проникнуть в государство? Предполагаемое количество подделок угрожало всей финансовой системе империи. Тотчас нашлись деньги и на Герлицкого, и на командировку. Из столицы в Нишаву вы-ехал следователь по особо важным делам Московского окружного суда коллежский советник Шабельский, который сразу же по прибытии принял к своему производству оба дела о фальшивках. Через день в Александрове появился Кунцевич. Он навестил Герлицкого, торжественно вручил ему сто радужных купюр (трактирщик долго проверял их на подлинность) и узнал от него адрес получателя корреспонденции из Ниццы. Главой сети распространителей поддельных сторублевых купюр оказался Нахман Вейнштейн – александровский лавочник. Он был немедленно арестован, но колоться и не думал.
– Мне же надо чем-то кормить детей, – причитал Нахман на такой гремучей смеси польского и идиша, что Шабельский был вынужден пригласить переводчика. – У меня семеро дочек! Семеро, а это я вам скажу ой-ей-ей! Семеро девочек, больная жена и ни одного сына. Я имею свой маленький гешефт, ношу кое-что из-за границы, хожу туда-сюда, здесь куплю подешевле, в Пруссии продам подороже, там куплю – здесь продам. Я честно плачу пошлины, честно! Меня вся таможня знает, спросите у любого, каждый контролер ответит, что пан Вейнштейн всегда платит все до копейки.
– И пан Гладыка подтвердит? – спросил присутствовавший при допросе Кунцевич.
– Вацлав Марианович? Ну разумеется, подтвердит. Это честнейший таможенник. Строгий, но честный! Всяким жуликам к нему даже подходить не стоит!
Не дослушав до конца показаний Нахмана, Мечислав Николаевич вышел из кабинета. Он понял, что казенные десять тысяч пропали зря.
– Итак, что мы имеем? – Шабельский откинулся на спинку стула. – Некие господа – россияне, проживающие, очевидно, в Ницце, летом выходят на александровского контрабандира Нахмана Вейнштейна и делают ему заманчивое предложение: приобрести у них поддельные сторублевые купюры за половину их номинальной стоимости. После эпистолярных переговоров Вейншейн соглашается. Его также просят организовать «окно» на границе, и он привлекает к делу таможенного контролера Гладыку. Сколько курьеров успело попасть в Россию до задержания Дунаевского, одному Богу известно! Но тут появляетесь вы и ловите Николая Даниловича. Кстати, я вчера его допросил. Он так и стоит на своей прежней версии: малознакомая дама попросила доставить чемодан в Петербург, он не смог отказать. Багаж он должен был передать на Варшавском вокзале кузену этой дамы, которого якобы зовут Вадим. Врет, конечно. В одном поезде с Дунаевским ехал другой курьер, который, испугавшись, выкинул фальшивки в станционный клозет. Через три дня туалет стали чистить местные золотари. Они увидали деньги и, будучи честными людьми, сообщили куда следует. Ну-с, что будем делать?
– Надобно ехать в Ниццу, все следы ведут туда, – не раздумывая, ответил Кунцевич.
– Я с вами полностью согласен, только сначала придется съездить в Париж, чтобы уладить все международные формальности. А как будем искать в Ницце следы Дунаевского?
– Посредством паспортного стола.
– Вот те раз! Никогда не думал, что во Франции существует прописка.
– Как таковой ее там нет. В этой стране можно десять лет жить, не имея паспорта, будучи уверенным, что никто у тебя его не спросит – просто не следует нарушать законов. Даже при заселении в гостиницу не спрашивают никаких документов, достаточно назвать свое имя. Но это не относится к иностранцам. Сюрте Женераль располагает целым отрядом чиновников, осуществляющим надзор за гостями Республики. Для иностранцев регистрация по месту жительства является обязательной, и за нарушение этого правила предусмотрена строгая ответственность. Мы уже направили через МИД соответствующий запрос во французское МВД.
– Это хорошо. В течение ближайших суток я улажу все формальности с арестованными, дам поручение этапировать их в Москву, подобью дело и буду полностью в вашем распоряжении.
– Значит, я беру билеты на завтрашний пятичасовой.
На Северный вокзал французской столицы поезд прибыл в 16.00.
– Ананий Николаевич, – обратился к слегка ошалевшему от долгой дороги следователю чиновник для поручений, – в префектуре присутствие уже окончилось, кроме этого, без рекомендаций русского посла нам там делать нечего, поэтому я предлагаю сегодня устроиться на постой, а службу начать завтра поутру.
– Командуйте, Мечислав Николаевич, командуйте! Я весь в ваших руках! – Шабельский первый раз в жизни попал за границу.
Как только они вышли на платформу, Кунцевич крикнул:
– Facteur![19]
Тут же к ним подбежал носильщик.
Вдруг следователь хлопнул себя руками по бокам, остановился и воскликнул:
– Черт возьми, Мечислав Николаевич, водку-то мы с вами не выпили!
– Господи, я даже испугался! Какую водку?
– Да я взял с собой бутылочку и забыл напрочь. Всю дорогу об этих мерзавцах думал, всю голову они мне замутили.
– Ну нельзя так, нельзя, надо давать себе отдыхать от службы. А вот то, что вы про водку забыли, это даже хорошо. Здесь ее днем с огнем не сыщешь, разве что в перворазрядных ресторанах. Правда, сейчас за нее пошлину придется заплатить. Мне кажется, даже больше, чем она стоит.
– Плевать на пошлину. Одному Богу известно, сколько нам здесь пробыть придется, когда соскучимся по водочке, мою бутылочку и разопьем.
– Боюсь, долго скучать по ней нам не придется.
Заплатив таможеннику налог на водку и сунув носильщику полуфранковую монету, они уселись в экипаж.
Извозчику Кунцевич велел ехать на rue du Helder, в Hotel du Tibre, в котором он всегда останавливался, когда бывал в Париже. Сняв два номера по 5 франков в день, они помылись с дороги и пошли обедать. Пригубив вина, следователь с подозрением посмотрел на бокал:
– Мечислав Николаевич, а вам не кажется, что это бордо разбавлено?
– Так оно и есть, здесь принято разбавлять вино.
– Вот те на! Как же им тут плохо живется! Что, везде-везде разбавляют?
– В Ницце неразбавленное подают. Но там и некоторые официанты по-русски говорят. Это же русский город, в нем от соотечественников спасения нет. Французы под наших и подстраиваются.
Утром поехали на rue de Grenelle в русское посольство. Посол – действительный тайный советник Нелидов – принял их любезно и дал рекомендательное письмо директору Сюрте Женераль – французского департамента полиции. Оттуда их направили к месье Себилю – руководителю генеральной дирекции розысков.
– Слава, как я рад вас видеть! – Из-за стола роскошного кабинета поднялся маленький кругленький человек и протянул Кунцевичу обе руки.
– Добрый день, Жюль! Разрешите представить – судебный следователь по важнейшим делам Московского окружного суда господин Шабельский.
– Ананий, – представился коллежский советник.
– Очень рад, очень рад. Прошу, – Себиль показал гостям на кресла у камина в углу кабинета.
Следователь опустил руку в принесенный с собой небольшой саквояж и, как фокусник, достал оттуда бутылку казенной.
– О! Eau-de-vie![20] Вот это подарок так подарок! Я сейчас распоряжусь насчет zakouski!
Когда бутылка была наполовину пуста, начальник дирекции розысков вздохнул:
– Какой все-таки прекрасный напиток и как жаль, что мне так редко его приходится пробовать! Интересно, почему наши коммерсанты никак не наладят поставки? Почему водки в Париже, столице мира, днем с огнем не сыщешь?
Кунцевич улыбнулся:
– Не знаю, Жюль. Наверное, боятся, что не будет спроса. В Париже множество других прекрасных напитков. Я, например, предпочитаю водке коньяк.
– Нет, Слава, не прогорел бы тот коммерсант, который бы вздумал нам водку поставлять, я уверен. Ну, Бог с ней, с водкой, рассказывайте.
Выслушав русских гостей, начальник уголовного розыска Французской Республики откинулся на спинку кресла:
– В мае к нам прибыл, говорите? Наверняка он ехал в Ниццу через Париж. Если в столице он регистрировался под своим именем, то через час я сообщу его адрес.
Шабельский спросил:
– Интересно, а как у вас ведется регистрация прибывающих в город?
– Все отели, меблированные комнаты и пансионаты ведут особые журналы, куда вносят всех прибывших и выбывших. Даже если гость ночевал одну ночь. За несоблюдение этого правила – арест до трех месяцев. Причем арестовывается хозяин заведения. Поэтому журналы ведут даже в самых грязных притонах. Только паспорт у нас спрашивать не принято. Содержатели гостиниц верят людям на слово. В журнале на каждое лицо отдельная страница с двумя отрывными талонами. Когда гость прибывает, заполняют журнал и отрывной талон о прибытии, талон по почте отправляют нам. Когда гости выбывают, заполняют другой талон – о выбытии, и тоже отправляют нам. Это касается добропорядочных заведений. Ну а во всякие темные места, кроме этого, мои люди ходят сами, практически ежедневно.
– Это сколько же людей надо иметь?
– Надзором за гостиницами и меблированными комнатами занимается сто одиннадцать человек.
– Надо же! А всего у вас в сыскной сколько человек служит?
– Более девятисот.
– А у нас в Питере – около ста балбесов, – сказал Кунцевич. – Да-с. Населения в Париже в два раза больше, а сыщиков в десять раз. А следственные власти еще и нас упрекают в нерасторопности. – Мечислав Николаевич с улыбкой покосился на соотечественника.
– Для организации розысков мне необходим запрос русских следственных властей и разрешение директора общественной безопасности. У вас эти документы с собой? – спросил Себиль.
– Запрос я привез. А вот разрешения у нас нет, – растерянно сказал Шабельский.
– Мне необходимо разрешение директора, без него я ничего не смогу предпринять. Официально. А неофициально… Зайдите через пару часов, и я сообщу вам адрес разыскиваемого. Но с разрешением поторопитесь.
– Жюль, а нельзя ли узнать, останавливался ли кто-нибудь из моих соотечественников одновременно с Дунаевским в одном отеле?
– Ну это уже наглость, Слава!
Выйдя на улицу, Шабельский кликнул извозчика и велел везти их в российскую миссию.
Посол обещал свое содействие в ускорении всех бюрократических процедур.
Вечером они узнали, что Дунаевский посещал столицу Франции. 3 мая он был зарегистрирован в пансионате на rue Lafayette, дом 86. Оттуда он выписался через четыре дня. По словам наводившего справки агента, в пансион русские вселились большой и шумной компанией. В нее, кроме m. Nicolas Dunaevsky и его подруги m-lle Nathalie Saiyanin, входили: m. Robert Lewenthal, m. David Rohlin и m-lle Emilie Volodko, которая поселилась в одном номере с господином Левенталем. Мужчины каждый день уходили из дому с утра пораньше и возвращались во второй половине дня. Дамы спали до полудня. Вечером вся компания уезжала в увеселительные заведения и возвращалась глубоко за полночь. Пансион они покинули 11 мая, сполна расплатившись и оставив прислуге щедрые чаевые. Мадемуазель Володко обмолвилась одной из горничных, что компания собирается в Ниццу.
Глава 3
– Да-с, после путешествий по Европе поневоле станешь адептом русских железных дорог, – бурчал Шабельский, зажатый между какой-то тучной мадам и не менее тучным месье. – Это надо же, во втором классе шестиместные купе устроить! Да еще такие узкие. Ни ноги вытянуть, ни повернуться лишний раз. Четырнадцать часов едем, и ни одной большой остановки! Ни чая тебе, ни буфета. У меня в желудке уже революция началась. Хорошо хоть сельтерской догадались с собой захватить, а то бы от жажды погибли. И за этакое безобразие с нас слупили почти шестьдесят рублей!
– А я вам предлагал ночным ехать, в спальном вагоне. День бы в Париже провели, а ночь проспали бы в поезде. Все равно сегодня мы ничего полезного сделать не сможем.
– Мечислав Николаевич, у нас денег в обрез, и лишние сорок рублей за два места в спальном вагоне я платить не готов! Эдак мы, батенька, к концу командировки милостыню начнем просить.
На главном вокзале Ниццы, куда поезд № 64 Париж – Генуя прибыл в 11 часов ночи, их встречал сам бригадный комиссар каннской летучей полиции месье Рауль Дароль.
– Как добрались, господа? – поинтересовался он после процедуры знакомства.
– Спасибо, ничего, – растянул губы в улыбке Шабельский.
– Прошу вас, – комиссар указал на стоявший на привокзальной площади голубой «Форд». – Я забронировал вам номера в русском пансионе «Rodnoy ygol» мадам Соколовой.
– Странное название для пансиона, – обратился Шабельский к Кунцевичу по-русски. – Хозяйка что, из углекопов?
– Простите? – Надворный советник не сразу понял смысл сказанного, а когда понял, заулыбался. – Не уголь, а угол. «Родной угол», комнаты по десяти франков, с пансионом.
– По три рубля в день? С человека? Да это же форменный грабеж!
– Дешевле мы найдем только где-нибудь на окраине. А пансион Галины Ивановны в самом центре на Английской набережной. Да и кормят там славно.
– Да, перекусить не мешало бы. Я, наверное, сейчас бы собственную подметку съел!
– К сожалению, теперь все рестораны закрыты, но думаю, что какие-нибудь бутерброды нам соорудят.
– Бутерброды? Мадам Соколова разве не держит повара?
– Держит, но в половине двенадцатого ночи он уже спит.
– Так пусть разбудит!
– Повар, скорей всего, откажется готовить так поздно, а если согласится, то за внеурочную работу потребует столько, что ужин нам в горло не полезет. Это Европа, Ананий Николаевич, тут всякий труд ценен.
– Да… Распустили мы их!
Однако поужинать им все-таки удалось. Мадам Соколова, красивая блондинка лет тридцати пяти, так обрадовалась приезду Мечислава Николаевича, что собственноручно пожарила усталым путешественникам яичницу с ветчиной. Хозяйка не переставая хлопотала около гостей, подливая им розовое «Шато дю сель», при этом почему-то упорно называя Мечислава Николаевича паном Казимиром. Съев яичницу и опорожнив бутылку вина, Ананий Николаевич пришел в прекрасное настроение и даже сделал хозяйке пару весьма пикантных комплиментов.
Спать легли в половине второго и проспали до утра, как невинные младенцы.
Мартен Легран, следователь городской прокуратуры Ниццы, за те пять лет, что его не видел Кунцевич, сильно раздался вширь и заметно полысел. Мечислава Николаевича он узнал с трудом:
– Вспомнил, вспомнил. Да, интересное тогда было дельце. Кстати, чем оно закончилось, не расскажете?[21]
Чиновник для поручений вкратце рассказал.
– Да, занятно, – сказал следователь. – Ну-с, а теперь перейдем к нашим баранам. По учетам полиции по делам иностранцев указанные в вашем запросе личности не проходят. Никто из лиц, носящих перечисленные вами фамилии, ни в этом году, ни в прошлом в городе прописан не был. Но! – Тут Легран сделал театральную паузу. – Мы провели поиск не только по фамилиям, но и по описанным вами приметам. И кое-что нашли, хотя в нашем распоряжении было только двадцать четыре часа. Месье комиссар. – Следователь предоставил слово представителю полиции.
– Благодарю. – Дароль погладил свои тонкие усики. – Получив указание господина начальника Сюрте, я незамедлительно прибыл в город и собрал всех сотрудников полиции по делам иностранцев. Я описал им наш веселый квинтет, и его тут же опознали. Оказывается, в середине мая трое русских господ и две дамы сняли на самом берегу моря превосходную виллу, заплатив шесть тысяч франков за полгода. Прописались они под именами супругов Львовых, Ирины и Николая, супругов Вернер, Игоря и Натали, также господина Сигизмунда Ропса. Дом стоит несколько в стороне от других зданий, посреди великолепного сада, разбитого на участке площадью в половину гектара. Участок огорожен высоким забором. В общем, не дом, а находка для изготовителей фальшивок. Вилла состоит из первого этажа, мезонина и подвала. Хозяйка здания безвылазно живет в Париже. А имущество свое сдает в аренду некоему Якову Клайдману, главе так называемого «Франко-русского туристического агентства». Он же сдает виллу в субаренду господам курортникам. Сейчас помещение пустует, жильцы уехали из него две недели назад.
– Черт, – вырвалось у Шабельского. – Видимо, им сразу сообщили о задержании Дунаевского.
– Это неудивительно, – сказал Кунцевич, – второй-то перевозчик фальшивок скрылся.
– Нами была опрошена работавшая в доме прислуга. Она была немногочисленной и состояла из кухарки, горничной, нанимаемого на сезон садовника, которого нам найти пока не удалось, и месье Шнорка – переводчика, – продолжил комиссар. – Кухарка и горничная – сестры Марзони, итальянки, девушки крайне симпатичные и крайне бестолковые. Они рассказали, что господа и переводчик жили на первом этаже, а их, Марзони, комната находилась в подвале, там же размещалась кухня и другие службы. Одна из сестер из подвала практически не выходила, проводя большую часть времени за стряпней. Вторая сестра целыми днями была занята многочисленными домашними хлопотами. Жильцов обе они описывают как людей щедрых, веселых, любящих хорошо поесть, да и выпить не дураков. Супруги Вернер занимали большую комнату, Львовы – ту, что поменьше, одинокий Ропс – самую маленькую. Месье Львов практически весь день проводил в мезонине, куда прислуге вход был категорически воспрещен. Якобы хозяин там занимался опытами по усовершенствованию фотографических аппаратов. В начале августа Вернеры и Ропс куда-то надолго уехали, прихватив с собой одинаковые объемистые чемоданы. Вернулись они только в конце октября, не побыли в городе недели и тут же уехали вновь. Багаж их состоял из нескольких больших одинаковых чемоданов.
– Черт! – Теперь ругался Кунцевич. – Получается, что, будь я сообразительнее, я мог отловить всех троих в Александрове, достаточно было обратить внимание на пассажиров с одинаковым ручным багажом!
– Видимо, Дунаевский с сожительницей перепутали чемоданы, на этом он и попался. Но как же ей удалось беспрепятственно пронести через таможню чемодан с мужскими вещами? – спросил Шабельский.
– Очевидно она прошла раньше сожителя с помощью все того же Гладыки. Ну правильно! Мы же нашли в клозете триста тысяч! Значит, проскочивших границу курьеров было двое. На содержимое их чемоданов продажный таможенник даже и не взглянул, а Дунаевскому просто не повезло – когда он открыл свой багаж, рядом оказался Шиллинг.
– Но почему же они поехали на родину по своим настоящим паспортам? – продолжал задавать вопросы следователь.
– Видимо, опасались за качество поддельных. Одно дело показывать поддельные русские паспорта французскому квартирному маклеру, другое – опытному жандармскому унтеру, который специально обучен их распознавать. Не рискнули.
– Ну что ж, логично. Извините, господин Дароль, что мы вас перебили, продолжайте, пожалуйста.
– Ничего страшного, я почти все рассказал. Шнорк дал показания, практически аналогичные показаниям Марзони. Это еще очень молодой человек, которого больше всего на свете интересуют особы противоположного пола и бесконечно проводящиеся в нашем городе карнавалы и скачки. Он показал, что из пятерых нанимателей французским владели только Львовы, поэтому-то и понадобились его услуги. Обычно он сопровождал в походах по городу Вернера и Ропса.
– Ну и куда они ходили? – спросил Кунцевич.
– А все туда же – в рестораны, на бега и в купальни.
– Скажите, а виллу вы осмотрели?
– Нет. Ждали вас.
Только через четыре часа после начала обыск наконец принес результаты. Один из людей Дароля отодвинул вкладную плиту камина и нашел под ней большой цинковый ящик, доверху набитый радужными купюрами. Считали поддельные деньги долго и насчитали полтора миллиона рублей.
– Да-с. Да тут целая фабрика действовала! – мрачно сказал Кунцевич, а потом обратился к комиссару: – А нельзя ли мне, месье Дароль, поговорить со Шнорком?
Молодой человек чуть не плакал:
– Господи! Да если бы я знал, я бы каждый наш шаг записал, не поленился. Ну откуда я могу помнить, куда мы ходили в течение полугода! Мы всю Ниццу обошли, все окрестности излазали!
– Месье Шнорк, каждый шаг вспоминать не надо. Вы вспомните те места, которые были необычными для ваших хозяев.
– Я вас не совсем понял. Как это «необычные»?
– Ну вот смотрите. Люди приезжают на курорт веселиться, так?
– Так.
– А какие места являются для веселящихся обыч-ными?
– Какие? Ну… рестораны, пляж, театры, синематограф, гхм… дома терпимости. – Юноша смотрел на Кунцевича так, как плохо выучивший урок школьник смотрит на учителя, пытаясь понять, верно ли он ответил на вопрос.
– Правильно! Сюда можно добавить музеи, казино, променад. А необычные места?
– Не знаю. – Шнорк обреченно помотал головой.
– А это такие места, куда веселящийся человек по доброй воле не пойдет. Фабрика, например, больница, что-то подобное.
– Фабрика? Нет, на фабрики мы не ходили, и в больницы тоже. Подождите! Мы на склад ездили!
– На какой склад? – быстро спросил Кунцевич.
– В Рикье! Там огромные склады. Складские помещения разделены на секции, каждая из которых имеет отдельный вход. Они сдаются всем желающим. Мы туда ездили с месье Вернером, и он арендовал такую секцию.
– Давно это было?
– А прямо перед самым его вторым отъездом и моим увольнением – в самом конце октября.
– Спасибо вам больше, месье Шнорк! К сожалению, вам еще немного придется потерпеть наше общество – нам вместе необходимо съездить на склады.
В арендованном Дунаевским у фирмы «Константин» складском помещении франко-русскими следственными и полицейскими властями было обнаружено семь объемистых ящиков общим весом 760 килограммов, в которых в разобранном виде находились механический ручной резак, скоропечатный станок и литографический пресс для различных оттисков.
Из Ниццы Шабельский отправил телеграмму в Департамент полиции и попросил организовать рассылку запросов в канцелярии всех губерний, областей и градоначальств империи с требованием сообщить, выдавались ли заграничные паспорта на имя мадам Саяниной, Володко, господ Левенталя и Рохлина. Начать Ананий Николаевич советовал с Амурской области. После этого сыщик и следователь отправились восвояси – в благословенной Франции им делать было нечего. В Москве коллежского советника ждала срочная депеша. Начальник благовещенского сыскного отделения Колмаков сообщал, что местная мещанка Эмилия Володко, 21 года от роду, в апреле получила заграничный паспорт. У Эмилии был жених – Гохард Иоганов Левенталь, с которым она и уехала в Ниццу, венчаться. Шабельский предположил, что блудная дочь уже соскучилась по родителям и в конце концов захочет с ними связаться, и возбудил перед Московским окружным судом ходатайство на перлюстрацию корреспонденции господ Володко. Ходатайство было удовлетворено.
Из ответа Колмакова также следовало, что Левенталь и Саянина тоже получали свои паспорта в Амурской области, в одно с Эмилией и Дунаевским время, а вот следов Рохлина найти пока не удалось.