Кто кому должен
Венчанный во храме император дал слово Богу, и земным бумажным отречением в кругу светских лиц сомнительного поведения отменить Слово невозможно. Оттого и не понимали рациональные журналисты поведения Николая Александровича Романова: ведь была же, говорят, возможность убежать за границу. Умно и взвешенно рассуждают люди, полагающие Помазаннка сменным менеджером, поставленным на высокий пост для удобства гедонистов. А ведь Николай II в анкете писал — о должности — «Хозяин земли Русской».
Люди соборного склада мыслят иначе: когда ты должен, ты — должен. В начале 90-х, чтобы поменять мировоззренческие пеленки народу, размякшему за годы перестройки в разговорах о социализме с человеческим лицом, в СМИ была вброшена лечебная фраза: никто никому ничего не должен. Казалось бы: что за чушь? Как никто никому? Но под период первичного накопления легло превосходно, пуля в пулю. А привесок ничего личного — только бизнес дал простор этическому флюсу: деньги выше человеческих отношений.
Быстрая змея недолженствования пролезла и в семью, окаменела и лет тридцать живет в домах как шпаргалка для супружеского диалога: он\она — ей\ему неосторожно — в любом контексте — адресует собеседнику слово должен\должна, — в ответ летит кирпич: я никому ничего не должен\не должна! Быстро выучили, лешенята.
Ab ovo
Понятно и ощутимо:
в Ветхом Завете — «…не удовольствовавшись этим, он дерзнул войти в святейший на всей земле храм, имея проводником Менелая, этого предателя законов и отечества»;
в Новом Завете — «…Знал же это место и Иуда, предатель Его…»
«…Стоял же с ними и Иуда, предатель Его»
Коннотация прозрачна: существа, которым нет прощенья. Менелай предал законы и отечество, Иуда предал Учителя. Совершено невозвратное и невозместимое. Абсолютно.
Коран оценивает предательство как тяжкий грех, отвечать на который запрещено Пророком. В случае вероломства принцип «наказание равно совершенному преступлению» не правомочен. «Верни доверенное имущество тому, кто доверил его тебе, и не предавай того, кто предал тебя». Не мсти: замараешься. Золотое правило этики — как аукнется, так откликнется — во всех вариантах — не делай другому того, чего не хочешь себе.
А если ab ovo? Изначально? Что Юпитеру, а что быку?
Все куплеты песни кому что позволено я знаю наизусть. Мой возлюбленный А. исполнил ее мне на втором курсе института: сидя в аудитории рядом со мной, он вдруг поцеловал почтовую открытку с подписью Марина. Вы себе не представляете, сколько я натворила в ответ на Марину. Лет через тридцать он с удивлением сказал мне, что так быд воспитан. Мужчине можно: вчера одна, завтра другая. Он выбрасывает из себя, поэтому чист. Можно и нужно. Напротив, женщине нельзя, потому что она в себя принимает, поэтому грязна. Должна беречься и не смешивать в себе разную микрофлору.
Биологический аспект измены потряс меня, восемнадцатилетнюю, не только биологичностью, но дырявостью. Аргумент с чистотой-грязнотой не работал. Очевидно же: вопрос имеет водопроводное решение. Я хотела возразить. Я нашла новые аргументы, встречные, но впереди уже покачивалась спина: любимый насвистывал и пританцовывал, направляясь в комнату к Маргарите. Марина осталась в прошлом, естественно. Маргариту сменила Лида, потом Нина, наконец их имена перестали впечатлять меня. Всех его жен в свое время тоже настигало понимание. А меня — все никак. Муж это святое, — чудом застряло в моей голове несмотря на семейную войну, институтским выкрутасам возлюбленного и вечной тихой ненависти к стишку Василия Дмитриевича Федорова. Мужу я не изменяла. Мы делали деточку, согласно его выражению. Я соучаствовала в священнодействии. Мне и в голову не приходил другой мужчина: я любила мужа, мы трудились весело и ежедневно три года кряду без устали, сделали, родили. Все четыре стадии получения человека из двух его родителей мной пройдены мощно, трезво, наяву, в адресном сексуальном восторге. Адресатов было двое: муж и дитя.
Я узнала, как делаются дети, а также почему не следует изменять мужу: душа младенца воплощается, мы ей готовим торжественную встречу, и внезапно соскочить на сторону — опасно: готовая душа может промахнуться и воплотиться не там, где назначено, а над воплощением древних душ работает обширная армия сущностей, и промашка в данном случае — космический взрыв и вывих многих судеб. Нельзя. Кое-чего не надо делать совсем. Убивать и красть, например. Моисею сказал Бог. Он не мотивировал, и людям пришлось толковать: не кради, потому что крадешь не у соседа, а у Бога. Все принадлежит Ему, поэтому не бери без спросу. Так мне объяснил один ученый еврей, когда я выросла. В детстве мне никто ничего не объяснял, потому что в русской домашней педагогике не принято объяснять. Существуют незыблемые можно и нельзя, и сама должна понимать, а не понимаешь — делай как говорят старшие. Вырастешь — поймешь. Возможно, дело в традиционной многодетности: пока каждому объяснишь, корова ждет недоенная, поэтому слушай и запоминай. Возможно, дело в авторитете старшего: сказал — все. «Не спрашивай меня, а то отвечу…»
Пращура моего звали тоже Моисей. Именем пророка нарекли моего русского прадеда Неведрова при крещании младенцем в православие. Дочь его Александра на всю жизнь стала Александрой Моисеевной. Со стороны соседей стало привычным подвывихом: знакомя гостей с моей бабушкой, добавлять, что она хоть и Моисеевна, но русская и наполовину даже донская казачка. Я не знала в детстве, что в соседском подтексте казачка синоним антисемитки, я вообще не слыхивала этого слова. Суть дела была в латентной отстройке от еврейства, коего не было, но могло быть заподозрено.
Моя родная бабушка по матери действительно вся целиком русская, но в детстве я не понимала, о чем они все, пока бабушка не поведала мне любовную историю своей матери Пелагеи, то есть моей прабабки. Я видела ее один раз. Мне было года два-три. К нам пришла статная старуха в бархатной душегрейке. Сверкнула узкими очами. Я помню ее в дверях. Помните, в хрущобах вход в большую комнату оформлялся необъяснимой аркой. Я вижу ее: твердыня — и стоит не как приживалка, на минуту просительно заглянувшая из своей богадельни, а хозяйка — явилась проверить усердие челяди. Мне шестнадцатилетней бабушка сказала, что у Пелагеи был норов, муж Моисей, а любовник Абрам — и все русские. И пока я не доехала до Литературного института, я не знала многих слов, которыми пользуются в Москве: антисемит, статья, космополиты, донос, стукач и другие, о существовании которых я не подозревала в Воронеже, то есть формы предательства, существующие в социуме. Люди томятся знанием, а в неведении хорошо: не знала я слова цензура до своих семнадцати лет — и до сих пор обошлась бы, но теперь знаю и могу преподавать ее историю. Бабушка тайно призналась мне, что ее мать Пелагея изменила мужу Моисею с любовником Абрамом, только я никак не вспомню, от кого прабабка родила Василия Моисеевича. Кажется, от Абрама, вследствие чего Моисей запил. Возможно, Моисей сначала запил, а жена его Пелагея ему оттого изменила. Однажды срослось бытовое и социальное, я поняла, где запечатаны основные зерна. По религии, родине, племени и семье проходит граница. Рвутся нежные шелка, остаются лохмотья добрых отношений. Подспудный, заждавшийся гной неожиданных поступков человека выползает на свет анакондой: здрасссте, гляньте, я уникум-альбинос! Меня не учли. Я вам покажу! Человек самоуправно выходит из конвенции. Оставленные осуждают и даже мстят. Человек выламывается из своей стаи, размахивая самодельным знаменем я-личность. Так ребенок, впервые в три-четыре года выбираясь из партиципации, становится невыносимым капризулей. Единственный номерной кризис, говорят детские психологи, кризис трехлетнего возраста. Он бывает и раньше, и позже, но он непременно приходит. Комфорт я везде и мир это я превращается в дискомфорт все ли это — я? а мама, оказывается, не я? она отдельна? У нее что — есть свои желания? Помимо моих? Невероятно. Предательница! Карательная акция по делу полувековой давности продолжается по сей день. И отца моего давно убили, а я у них, тоже всех уже покойных, все хожу в предателях: их дети со мной не общаются и мой дом в Воронеже взяли себе — на полном своем основании: с предателями только так. Высший смысл общности, не высказанный смысл, но хором подразумеваемый, жив-здоров и сияет с неких небес: кто не с нами, тот против нас.
Брошенки плачут и разводятся; племя осуждает и выхватывает уголовный кодекс. Изменников родины сажают, а раньше стреляли. Изменников крови осуждают: женился на чужой, изменил своему народу, бес попутал, уходи. Все это я знала, но только в Москве, куда я сбежала из-под вечного воронежского приговора, мне объяснили, что между народами существуют отношения, в которых черт ногу сломит — и все равно не разберешься, посему лучше просто хранить верность чему-то и не отклоняться. Идешь, оказывается, по минному полю. Приходилось же моей бабушке объяснять кому-то, что имя ее отцу дал священник, а Моисей наличествует в святцах, а там сказано — египетское имя. Может, музыка подскажет истину?
Поток сознания
Цитата из оперного либретто: «Кто в небе место ей укажет, \ Примолвя: там остановись, \ Кто сердцу юной девы скажет: \ Люби одно, не изменись!» — поет молодой цыган, встречая рассвет с Земфирой, в опере Рахманинова «Алеко» по поэме Пушкина «Цыганы».
Цитата из поэмы: «Что бросил я? Измен волненье, \ Предрассуждений приговор, \ Толпы безумное гоненье \ Или блистательный позор» — так объясняет Алеко своей возлюбленной Земфире свое поведение по отношению к светскому обществу, оставленному им ради вольной жизни.
Алеко убивает обоих любовников, а табор приговаривает его к высшей мере: изгнанию из табора. Гость явился в чужой монастырь со своим уставом. Ему не понравилось поведение Земфиры.