Греки хотели скупать этот хлеб за бесценок, а скифы были резко против. Они сами хотели продавать свой труд. Вот и приходилось воевать!
– Ты, папаня, вообще, думаешь помогать, али как? – Опять, откуда то из далека, спустился голос сына.
– Я да… да… а что?
– Три булки уже готовы. Доставай!
Я открыл духовку, и три буханки, словно три новые копейки, опустились на приготовленный сыном поднос. Ах, что это были за буханочки! Я хотел было, разразиться тирадой в адрес этих хлебов, но услышал деловое:
– Быстренько маслице, и вперёд! Важно не упустить температуру! – Сын уже приготовил тесто, и вторая партия, так же ловко шлёпнулась в разгорячённые формы, и ушла в духовку. Я взял бутылку: на дне было несколько капель постного масла. Всё это вылил на корочку буханок, тщательно заполировал специальным пером. Я сделал всё это молча. Сам же обещал в сынов день полное подчинение.
Когда хлебы оказались в духовке, сын улыбнулся:
– А теперь трави мне и скифах, и о языческих богах…
Научил на свою голову…
– Научил, так терпи, терпи папаня, – всё так же лукаво, блеснул глазками сын.
– С радостью, – ответил я.
И, правда, сын в работе молоток. В свои восемь лет, он так ловко управлялся с формами, с тестом, и готовыми хлебами, словно опытный пекарь. – «Токарь – пекарь, токарь – пекарь, токарь – пекарь» – запел я не без удовольствия. – А что, сын, пожалуй, и проскочим? А?
– Может и проскочим, пока, но надо что-то думать…
– Да не боись, сын, я уже кое что придумал… Только вот потянем ли мы?
– Опять идея? – Сын сел за стол, опёрся руками о подбородок. Ну и?
– Ладно, об этом потом, надо ещё эту идею выносить.
– Как всегда! – выдал сын любимую фразу.
…Был март, и погода была просто собачья. Ветер, холодный, влажный, завывал между стальными корпусами гаражей. И снежинки, последние, мартовские, кружились в воздухе, и падали нам на плечи, на руки, и на влажный рюкзак. А влажный он был от того, что был полон горячих хлебов. И снежинки, падая на рюкзак, таяли. И он стал совсем мокрый. Битый час мы ходили от гаража к гаражу, и предлагали хлебы голодным мужикам. Но трезвые, равно как т пьяные мужики, глядели на нас, как на привидения. И никто не купил у нас наших замечательных хлебов.
– Да, дела хреновые, сынуля… – промёрзшим, упавшим голосом сказал я, проходя мимо очередного гаража.
– Может, к этому дядьке подойдём? – сказал сын, глядя на очередные открытые ворота…
– А смысл?
– Может, повезёт? – Не успел я завершить фразу, как из ворот вышел высокий, дородный, откормленный мужик, лет сорока. И приветливо улыбнувшись, сказал:
– Что вы тут делаете, любезнейший Сергей Аркадьевич, уж не гараж ли вы вздумали покупать?
Боже! Это был Урбанский! Тот самый Аркаша Урбанский, который звал меня редактором в во вновь испечённый журнал.
Отступать мне уже было некуда. Хорошо хоть, не крикнул с порога: «…а вот хлебы, с пылу с жару…»
– Аркаша! – Я цыркнул глазами на сына. «Мол, тихо…» Но сын сам всё понял. – А ты что тут делаешь?
– Как что? – Удивился Аркаша, – у меня тут новый «Мерс» стоит. Вот только купил…
– Откуда такие деньги?
Мы увидели в гараже новенький, сверкающий хромом и никелем, лаком и золотом «Мерседес».
– Так я же, в отличие от тебя, быстро ориентируюсь. А ты, наверное, всё ещё о стиле страдаешь? И сколько страдать будешь? А?
Слова были обидные. Сын плотно сжал губы, и уставился себе под ноги.
– Есть вещи поважнее стиля, – ответил я тихо. И начал, было, разворачиваться, чтобы поскорее уйти. – Ну, ладно, ладно, не обижайся. Ну, прости. Я ведь читал твой «Кораблик». Правда, не каждому дано дойти до гавани. И у каждого она своя, эта гавань Так?
Он был прав. У каждого своя гавань.
– А «Облако» закончил?
– Не уж-то не забыл?
– Да всё я помню. Жизнь эта, идиотская… Всё я твоё, помню. Уж сколько? Лет двадцать прошло. Неужели никто так и не ухватился?
– Да, так, по мелочам всё…
– А ведь можно было целое поколение вырастить на этих сказках… Не уж то никто ничего так и не понял?
– Ты, вот, понял, И то хлеб.
– А что я? Я чинуша… Новый Латунский.
– А чем твой журнал пробавляется?
– Журнал? Поднимай выше. У меня теперь частное издательство. «Народ» называется.
– «Народ»? Это твоё издательство – народ?
– Ну да, а что?
– Да так, пустячок. Видел я на днях детскую книжечку про мальчика каннибала, и девочку путану. И про Ивана Царевича, как он там, что-то змею Горынычу, под хвостом, отрезал…
– Ну и что?
Да ничего. Просто книжечка издательства «Народ».
– А… вот ты о чём. Понятно. Да тут дело то не во мне. Тут другие правила игры. Народу такое нравится. Да и, кроме того, если прознают, что ты не крадёшь… что людям помогаешь, высвиснут мгновенно. А ты это так и не понял?
– Ах, как это сложно понять, Аркаша! – Я развернулся, но Аркаша успел ухватить меня за рукав.
– Ну, ладно, ладно, что это у тебя в рюкзаке?
– Да, вот, хлебы несу…
– Те самые, знаменитые, хлебы твоей красавицы жены?
– Те самые…
– И куда же ты их несёшь так много?
Мы уставились друг на друга и довольно долго молчали. И по ходу этого молчания лицо Аркаши менялось. Из дружески улыбчивого, оно медленно, но верно превращалось сначала в тихо испуганное. А затем ужас удивления буквально выплеснулся наружу.
– Ты, что же, хлебы тут продаёшь?
– Да, продаю, – даже злобно ответил я. – И ты знаешь, мне не стыдно. Гораздо стыднее мне было, когда я был редактором, а ты у меня был юным репортёром.
– Ну, так это было тогда, а сейчас свобода слова, нет цензуры.
Я, ни слова не говоря, долго и пристально посмотрел ему прямо в глаза. Он попытался выдержать этот взгляд, но хватило его не надолго.
– То-то же…, я в твои правила с мальчиками – каннибалами не игрун…
– Ну, давай, давай, – вдруг обозлился Аркаша, – а я значит игрун… Просто я умный, а ты…
– Ладно, бывай, – я резко обернулся и тут увидел сына. Глаза его были полны слёз. Он мельком взглянул на меня, быстро повернулся, и мы пошли к выходу.
– Стой, Серёга, стой! – В голосе Аркаши не было ни злости, ни обиды. А только та, ещё студенческая, дружеская интонация. Ещё того, далёкого братства.
Я остановился.
– Ну что ещё?
Аркаша подошёл, молча, снял с плеча рюкзак, отнёс в гараж. Вскоре он вернулся, неся в руках уже пустой.
– Ну, бывай, – сказал он тихо.
– Да ладно, – ответил я в тон. И уже без обиды пошёл по тропе.
– Слышь, Барончик, – (он вспомнил мою студенческую кликуху)
– Ну что ещё… – Я, не оборачиваясь, остановился. И чёткая фраза впечаталась вслух:
– А ты и тут оказался сильнее…
Не оборачиваясь, я быстро пошёл по тропе. Туда, где мелькала маленькая фигурка сына. Он шёл по тропе так быстро, что догнать его оказалось не так уж легко.
– Вот, – я протянул сыну сто гривен.
– Откуда это? – Сын, из подлобья, взглянул мне прямо в глаза.
– Аркаша дал за хлебы…
Сын взял в руки деньги.
Мы стояли на запорошенной снегом тропе. А снегопад, задуваемый ветром, больно колол щёки. Был вечер. И влажный холод пробирал до самого донышка.
– Пошли, – сказал сын.
– Пошли, – ответил я.
Мы шли по тропе вдоль трассы. Машины с шумом проносились мимо. И уже почти ничего не было видно, кроме белого, с ветром косого снега, света и ветра от проезжающих мимо машин.
Неожиданно Саня бросил деньги в снег, и, не сказав ни слова, пошёл дальше.
– Ты, что, сын? – Я поднял деньги, – ты что?
– Что, что? – Слёз на глазах, как и не бывало. – Не понятно?
– Да, оно, конечно, понятно, да умно ли? – Я хотел, было, обнять, приласкать сына. Но он мягко отстранился.
– Знаешь, что?
– Ну, что?
– А вот, что, – он побежал по тропе к тому месту, где бросил деньги.
– Да вот же они, – я протянул сыну сотку.
Саня взял её, немного подумал.
– Пошли…
– Ну, что ты ещё придумал?
– Пошли. Сегодня я начальник, так?
– Вроде, ты…
– Тогда пошли.
И он быстро пошёл вперёд. У ближайшего магазина он остановился.
– Я начальник?
– Ну, ты, ты!
Он, ни слова больше не говоря, забежал в магазин. Вскоре он вышел, держа в руке разменянную сотку.
– Пошли. – Только и сказал он, и быстро, почти побежал по тропе к гаражам.
Но дверь в гараже Аркаши оказалась заперта.
– Ну, ничего. – Саня отсчитал девять рублей и пятьдесят копеек. А остальные деньги просунул в щель гаражной двери.
…Мы шли и молчали. И не о чем было говорить. И так всё было понятно. И радостно было на душе за сына. А снежинки всё падали и падали на мартовскую землю. Большинство из них таяли на уже слегка прогретой мартовской земле. И ясно было, что, сколько снега бы не навалило, всё равно, земля уже почуяла запах весны и тепло солнца. И заморозить её, и сковать льдом надолго, уже просто невозможно.
– Сын, – тихо спросил я, – А полтинник-то за что набросил? Хлебы-то по полтора рубля…
– За доставку, – усмехнулся Саня. Хотя, конечно, и за качество надо бы! Да ладно уж, не обеднеем. Это ему на бедность…
– А что за идея то? – Сын довольный, сытый, сидел у телевизора и разнузданно разбазаривал драгоценное время.
Я в это время совершал собирательные действия: сносил в одно место всякую яхтенную оснастку.
– Тем, кто транжирит время у «ящика», я идеи, бесплатно, не выдаю.
– И «Дискавери», тоже для дураков? – срезал меня сын вопросом…
– Ну, ты и хитрец… нет, «Дискавери» для умных. Но дай срок, не увидишь ты её, как своих ушей… Нормализуют положение.
– Да, ладно…
– Проверишь, – напророчил я на свою голову. – Да, кстати, о «Дискавери» Ты как думаешь, чего это я так активно рою по яхтенным сусекам?
– Да понятно… яхтенный зуд… весна на дворе!
– Ах ты, мерзкий старикашка!
– Ну, вот, и пошутить нельзя.
– Да можно, можно! Кстати, кто сегодня начальник? Вроде как я? Сын сказал это в надежде, что увлечённый делом папаня всё, как всегда забыл…