Дух соревнования взыграл в Валентине Петровиче. Так мы объясняем «великий перелом», произошедший с ним в это время. Чтобы не потеряться на фоне блистательной молодёжи, которой он сам открыл путь в большую литературу, Катаев начинает писать совершенно по-новому. В 1964-м выходит «Маленькая железная дверь в стене». Дальше – вплоть до последнего, вышедшего в год смерти 1986-й романа «Сухой Лиман» – он «выдаёт» невероятные шедевры[362]. Из этой «Золотой десятки» невозможно выделить лучший. Забавно, но большую часть своих наград – второй орден Ленина, орден Октябрьской революции, орден Трудового Красного знамени и даже звание Героя Социалистического труда (с третьим орденом Ленина) Валентин Петрович получил если не за эту «Золотую десятку», то параллельно с её публикацией[363] – точнее, с 1967-го по 1984-й годы.
Конечно, «Алмазный мой венец» вызвал в читающей среде (а в 1978-м году к ней относилось по меньшей мере 2/3 населения СССР) просто ажиотаж, отразившийся в названии пародии «Алмазный мой кроссворд». Сейчас-то всё просто: заходишь на соответствующую страничку[364] и читаешь Who is who. А сколько эрудиции, пытливости, воображения требовалось для расшифровки при чтении романа в год издания? Ну, с Командором, конармейцем или птицеловом читатель более-менее разобрался. Но опознать в «ключике» Олешу в силу того, что он Юрий, а Ю похоже на головку ключа французского замка – это высший пилотаж. Миллионы были захвачены чтением как интеллектуальным трудом. Боимся, что вседоступность информации через Всемирную же сеть подорвала такой подход к чтению.
Ещё больший шок породил «Уже написан Вертер», опубликованный в следующем 1979-м. Конечно, мы были дико невежественны по части собственной истории: пришлось дождаться комментированного издания[365] и «комментариев к комментариям»[366], чтобы примерно разобраться, что рассказано в произведении, вынашивавшемся 60 лет. Но и чисто интуитивно мы поняли: это сильнейшая вещь, как будто дающая нам – живущим в двух измерениях – подняться над нашей плоской жизнью. Так что очень здорово, что Валентина Катаева и его брата Евгения не расстреляла Одесская ЧК в марте 1920-го, как поступила с другими участниками «врангелевского заговора на маяке». Спасибо за это Якову Моисеевичу Бельскому, удивительно вовремя выросшему в ЧК до больших чинов, что позволило спасти обоих «заговорщиков» (или заговорщиков – без кавычек).
Конечно, практически для всех, близко знавших Валентина Петровича, он был классическим стивенсовским доктором Джекилом и мистером Хайдом[367]. Можно найти массу высказываний на эту тему[368]. Например, знаменитый карикатурист и уникальный долгожитель (работал карикатуристом до 107 лет!) Борис Ефимович Фридлянд (Борис Ефимов), знавший Катаева более 50 лет, писал: «Странным образом в Валентине Петровиче Катаеве сочетались два совершенно разных человека. Один – тонкий, проницательный, глубоко и интересно мыслящий писатель, великолепный мастер художественной прозы, пишущий на редкость выразительным, доходчивым, прозрачным литературным языком. И с ним совмещалась личность совершенно другого толка – разнузданный, бесцеремонно, а то и довольно цинично пренебрегающий общепринятыми правилами приличия самодур»[369]. Правда, если продолжить цитирование, то пример, приводимый Ефимовым (напомним: братом упомянутого далее Михаила Кольцова), то мы видим скорее не бесцеремонного, а отважного и принципиального человека:
«Недюжинная творческая энергия его устремилась в чисто литературном направлении и сделала Катаева автором целого ряда замечательных рассказов, повестей, романов и великолепных комедий, с огромным успехом показанных на сценах многих театров.
При всём при том, колючий и задиристый нрав Катаева нередко приводил к довольно скандальным ситуациям. Мне довелось быть свидетелем такой сценки на одной из встреч с иностранными журналистами, которые Михаил Кольцов затеял в своём Журнально-газетном объединении. Эти встречи, как правило, сопровождались импровизированными концертными выступлениями известных артистов. И вот как-то ведущий объявляет:
– Сейчас Иван Семёнович Козловский нам что-нибудь споет, потом Сергей Образцов покажет нам новую кукольную пародию, а потом…
И тут Катаев, ехидно глядя на присутствующего в зале начальника Главлита Бориса Волина, громко подхватывает:
– А потом товарищ Волин нам что-нибудь запретит.
Вспыхнувший Волин сказал, повысив голос:
– Что Вы такое позволяете себе, товарищ Катаев?!
– Я позволяю себе, товарищ Волин, – незамедлительно ответил Катаев, – вспомнить, как Вы позволили себе запретить «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова.
– И правильно сделал. И кое-что следовало бы запретить из Ваших, товарищ Катаев, антисоветских пасквилей».
Мы безмерно горды, что антисоветские пасквили, а вернее сказать, прекрасные литературные произведения, вышедшие из-под пера Валентина Петровича Катаева, не запрещены, живы и доставляют читателям такое наслаждение. Интересно получилось: вроде стремился Катаев в молодости к наслаждениям материальной жизни, а в итоге доставил миллионам и десяткам миллионов своих читателей наслаждение духовное. Вот как бывает с настоящими писателями-одесситами.
Глава 11Литературный покер: две двойки
Начнём главу с признания. Изначальным импульсом к написанию настоящей книги послужило наличие на одной стороне улицы мемориальной доски Александру Козачинскому, а практически напротив – Евгению Петрову[370]. Ведь эта пара писателей пережила в юности такие драматические приключения, что одного их описания в повести «Зелёный фургон» оказалось достаточно, чтобы с этой единственной повестью Козачинский остался в истории литературы. Конечно, популярности способствовали и две экранизации повести – в 1959-м и в 1983-м годах, но ведь слабую повесть дважды не экранизируют. Короче, единственная повесть Козачинского – яркая иллюстрация поговорки: «Лучше маленькая рыбка, чем большой чёрный таракан».
Документально достоверно взаимоотношения Козачинского и Петрова впервые описал тесть Владимира – Юрий (по паспорту Георгий) Иосифович Чернявский – в повести «Печальный римейк»[371]. Напомним, что он же написал первую художественную биографию механика Новороссийского университета Иосифа Андреевича Тимченко, изобретателя первого в мире (за два года до братьев Люмьер!) киноаппарата[372].
Писатель, дважды наткнувшийся на уникальные архивные материалы и написавший на их основе две повести, заслуживает отдельного рассказа. Сделаем это не просто в память о нашем родственнике, а чтобы рассказать о человеке, своей судьбой иллюстрирующем, как становятся одесситами. Для этого не обязательно родиться в Одессе[373] и тем более не нужно в ней умереть. Не нужно даже долго жить в нашем городе. Важно, чтобы Одесса оставила отпечаток в душе человека и все свои дальнейшие поступки он соотносил с возможной реакцией на них в Одессе. Получилось заумно, поэтому проще показать на примере журналиста, сценариста, писателя Юрия Чернявского.
Родился он в Вологде, где тогда служил его отец. Школу закончил во Львове и сходу поступил на журналистский факультет университета имени вышеупомянутого Франко. Неплохое начало: на этот идеологический факультет брали после армии, партийных товарищей, но никак не выпускников школ. По распределению[374] приехал в Одессу, где вскоре возглавил отдел фельетонов областной комсомольской газеты. В Москве организуются Высшие сценарные курсы, на Украину «по разнарядке» выделяют два места, одно из них получает наш герой. Это было ещё сенсационнее, чем в 17 лет поступить на факультет журналистики. Среди сокурсников Юрия Чернявского Фридрих Наумович Горенштейн, Александр Михайлович (Алесь) Адамович, Марк Григорьевич Розовский, Илья Александрович Авербах… Удивительная атмосфера курсов ярко описана в последнем романе Юрия Иосифовича «Обратная точка съёмки»[375].
На Одесской киностудии он пытается заняться тем, чего нет. Помните диалог «сына Милосердова» и «дочери Академика» в фильме «Гараж»:
– У меня всё по штампу. Нормально. Закончила факультет, филологический в МГУ. Факультет невест называется, знаете? Занимаюсь сатирой.
– Русской или иностранной?
– Нашей.
– По девятнадцатому веку?
– Нет, современной.
– У Вас потрясающая профессия, Вы занимаетесь тем, чего нет.
Диалог, конечно, изрядно преувеличенный: сам же Рязанов снимал в основном именно сатиру – в том числе и «Гараж». Но жанр в целом – остроконфликтный, а потому зачастую (не только в СССР) гонимый. Напомним эпизод из советской истории. В 1952-м году на заседании комиссии по Сталинским[376] премиям Иосиф Виссарионович Джугашвили заявил: «Нам нужны Гоголи. Нам нужны Щедрины». Вскоре – в том же 1952-м – Георгий Максимиллианович Маленков включил в свой доклад – отчёт Центрального комитета партии XIX съезду – слова «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины!» Уже в № 12/1953 сатирического еженедельника «Крокодил» появилась эпиграмма Юрия Николаевича Благова «Осторожный критик»: