[458], микроодессы возникают везде, где находится достаточное количество одесситов. Затасканная уже фраза «бывших *** не бывает», где вместо звёздочек вставляют всё более расширяющийся список слов (в основном, правда, профессий), в варианте «бывших одесситов не бывает» – абсолютно точна. У нас много знакомых, по разным причинам и в разное время физически покинувших родной город (к ним относятся и старший из соавторов, и президент Всемирного клуба одесситов Жванецкий), но духовная связь с городом не ослабевает почти ни у кого. Такая у Одессы харизма – как мы отметили в Книге 1.
Теперь снова идём в сторону возрастания номеров к дому Багрицкого. На углу Базарной и Канатной обращает на себя внимание красивый четырёхэтажный дом (Базарная, № 32). Начали его строить в 1887-м году по проекту инженера П. А. Заварзина, а заканчивал строительство неоднократно помянутый в предыдущих наших книгах «сам» А. И. Бернардацци – архитектор, в частности, стоящих напротив друг друга на двух углах Пушкинской и Бунина[459] шедевров (без преувеличения) – Новой биржи и гостиницы «Бристоль». В книге «Застывшая музыка города (архитектура Одессы)»[460] (на неё мы уже ссылались в главе 8) Новая биржа названа «вершиной стилизаторской неоготики»; нам точнее кажется ироничное определение Ильфа и Петрова «в ассиро-вавилонском стиле»[461], но не будем спорить со специалистами. Бесспорно, название «Бристоль» лучше, чем принятое в советское время «Красная»: все попытки придать фасаду гостиницы красный цвет закончились провалом – вскоре после очередного ремонта он стремительно бледнел до приятного розового.
Дом на Базарной, № 32 – «среднестатистического» жёлто-песочного цвета. Владел им Борис Фёдорович Гаусман[462], одновременно бывший главным инженер-механиком Русского общества пароходства и торговли. О РОПиТ мы упоминали в связи с одним из его основателей городским головой Одессы Николаем Александровичем Новосельским[463].
Чтобы посмотреть, как можно обеспечить фасаду «радикально-красный цвет», которого так не хватало гостинице «Красной», пересечём улицу Осипова[464] и подойдём к дому № 33 – точнее, к трёхэтажной части дома. Дом хорош: рустовка на первом этаже, декоративная плитка в виде облицовочного кирпича и богатая лепнина над окнами на втором, элегантный третий этаж – красное и песочное; здание хорошо бы смотрелось и в Лондоне. Здесь родился Владимир Жаботинский – у него с Лондоном (в смысле – с британским правительством) были очень сложные и интересные отношения. Впрочем, трёхэтажное здание построил архитектор Яков Матвеевич Пономаренко в 1899-м, а Жаботинский родился в 1880-м – в более скромном двухэтажном доме рядом, но с тем же адресом. А ещё по Базарной, № 33 проживал Илья Ильф: эти Файнзильберги просто преследовали видных сионистов – то жили в доме с Бяликами на Малой Арнаутской, № 9 (в квартире 25 – для любителей подробностей), то в доме, где родился Жаботинский. На «охранной табличке» трёхэтажный дом обозначен как «доходный дом Гелеловича». Повторимся: эти таблички существенно пополняют наши знания по архитектуре Одессы – но в подавляющем большинстве случаев сообщают о домовладельцах (и домовладелицах – их, как ни странно, было немало), но не об архитекторах. Встречаются таблички и с почти нулевой информацией: «Жилой дом. Вторая половина XIX века»[465].
Вернёмся, наконец, к дому № 40. Как и в случае дома «Жаботинского-Ильфа» по Базарной, № 33, под № 40 тоже два дома. Оба, правда двухэтажные. Угловой дом построен в 1875-м году, а флигель справа от ворот – ещё в 1840-х. В доме жил народоволец Дмитрий Андреевич Лизогуб. Жизнь его удивительна и заслуживает хотя бы нескольких слов.
Он родился в Черниговской губернии в богатой помещичьей семье в 1849-м году. Рано лишился родителей – а они, возможно, не дали бы ему так стремительно эволюционировать из состоятельного молодого студента Санкт-Петербургского университета (сначала математического, потом юридического факультета; можно было просто перевестись с одного на другой – сейчас кажется невероятным[466]). Ещё невероятнее, что Дмитрий, проникшись идеями народничества, увольняет лакея и повара, съезжает с хорошей квартиры, начинает финансировать народовольцев так, что у него не остаётся денег на оплату обучения. В 1874-м отчислен (а поступил в 1870-м, когда родился самый знаменитый выпускник – экстерн – юрфака этого университета…), далее продолжается финансирование народовольцев[467], участие в пропагандистских кружках, «мягкий» приговор в «процессе 193-х» – высылка в родное имение[468].
Лизогуб «не успокаивается на достигнутом» – решает все деньги передать на революционное движение, а сам поучаствовать в организации кружков террористического направления. Конечно, террор народовольцев, направленный на представителей власти, был не чета нынешнему, но невинные люди страдали тоже – см. рассказ о Степане Халтурине в главе 6. Принципиально, конечно, что нынче жертвами террора становятся совсем случайные люди. Хотя и современные террористы вполне могут объяснить, чем их не устраивают их жертвы.
Как бы то ни было, при вполне либеральном Александре II Лизогуб со товарищи задержан в Одессе 1879–07–25, а уже 5-го августа пятёрке народовольцев, включая Лизогуба, вынесен смертный приговор[469]. Казнь Лизогуба вместе с двумя другими «смертниками» – Чубаровым и Давиденко – состоялась 10-го августа в Одессе, остальные двое казнены 11-го в Николаеве. Улица Олеши – до неё мы скоро доберёмся – в советское время носила имя Лизогуба. Мы, однако не помним, чтобы даже в советское время на доме была мемориальная доска Лизогубу. Улица Лизогуба была – а мемориальной доски на доме, где он жил, не было.
Зато у Багрицкого – «полный комплект»: есть и улица, и мемориальная доска. Забавно, что улица – недалеко от первого из районов массовой застройки 1960-х годов, находящегося на Юго-Западе Одессы: напомним, что первый сборник Багрицкого, вышедший в 1928-м в Москве в издательстве «ЗиФ», назван «Юго-Запад»[470]. На доме № 40 большая мемориальная доска сообщает: в этом доме с 1895-го по 1900-й год жил «русский советский поэт Эдуард Георгиевич Багрицкий». Поскольку родился он как раз в 1895-м, очевидно, что Базарную он покинул в пятилетнем возрасте.
Это обстоятельство, а также тот факт, что в 1922-м году у Багрицкого и его жены Лидии Густавовны Суок[471] родился сын Всеволод (один из замечательных молодых поэтов, погибших на фронтах Великой Отечественной), позволили сделать исключение в политике мемориальных досок. На доме № 3 по Дальницкой улице, где родился Всеволод, в сентябре 2015-го года открыли мемориальную доску, посвящённую отцу и сыну поэтам Багрицким. Из этого дома на Дальницкой семья переехала в Москву. И опять «маленькая забавная подробность» – параллельно Дальницкой идёт улица Бабеля. Были попытки вернуть ей имя «Виноградная» – но, к счастью, неокончательные. К сожалению, улицу Шолом-Алейхема окончательно переименовали в Мясоедовскую[472], так что из литераторов, о которых мы более-менее подробно рассказывали либо расскажем, не представлены в названиях улиц либо переулков Кирсанов, Шукшин, Бялик, Фруг, Черниховский и, увы, нынче также Шолом-Алейхем. Самый пострадавший – Кирсанов[473]: в честь остальных названо немало улиц (Шукшина – в России и Казахстане; остальных – в Израиле, конечно).
Как «великий русский художник Исаак Левитан», «русский советский поэт Эдуард Георгиевич Багрицкий» родился в бедной еврейской семье Годеля Мошковича Дзюбана и Иды Абрамовны Шапиро. Строго говоря, семья «мелкобуржуазная»: отец был приказчиком и даже – короткое время – владельцем магазина[474]. В год рождения будущего поэта отцу было уже 37, матери 24. Учился юный Дзюбан с 10 до 15 лет (то есть с 1905-го по 1910-й) в училище Святого Павла[475], потом – если верить Википедии – два года в Реальном училище Валериана Антоновича Жуковского на Херсонской, № 26. С другой стороны, в рассказе о реальном училище Жуковского[476] сообщается, что Эдя Дзюбан учился в нём как раз в 1905–1906-м годах и исключён за неуспеваемость. Впрочем, писал это соученик Багрицкого Даниил Николаевич Деснер 60 лет спустя; мог что-то в датах перепутать. Неоспоримый факт, что основатель училища Жуковский одновременно преподавал географию в училище Святого Павла. Самый знаменитый из многих заметных выпускников училища Святого Павла – будущий наркомвоенмор Лев Троцкий – так описал его в своей биографии: «Географа Жуковского боялись, как огня. Он резал школьников, как автоматическая мясорубка. Во время уроков Жуковский требовал какой-то совершенно несбыточной тишины. Нередко, оборвав рассказ ученика, он настораживался с видом хищника, который прислушивается к звуку отдаленной опасности. Все знали, что это значит: нужно не шевелиться и по возможности не дышать». При этом замечательно, во-первых, использование Троцким оборота «автоматическая мясорубка» в мемуарах, опубликованных в 1929–1930-м годах. Во-вторых, если вспомнить, как боялись самого Троцкого четверть века спустя, то эта оценка им учителя просто забавна.