[588], Шолом-Алейхем посетил Кливленд, Детройт, Цинциннати, а также Торонто и Монреаль. Если Семёна Фруга хоронили все евреи Одессы, то Шолом-Алейхема в мае 1916-го хоронил весь еврейский Нъю-Йорк: еврейские предприятия города просто закрылись в этот день.
Как у каждого настоящего писателя, у Шолом-Алейхема «всё идёт в работу». Неуспех в бизнесе дал замечательный материал для цикла «Менахем-Мендл». Если у Ильфа и Петрова отец Фёдор – стяжатель[589], то переписка незадачливого биржевика с его женой Шейне-Шейндл[590] рождает – впервые в еврейской литературе – образ «человека воздуха», трогательный и очень лирический.
Параллельно Шолом-Алейхем рисует и другой, ещё более популярный – в исторической перспективе – образ. Тевье-молочник – простой труженик, твёрдо стоящий на земле, внешне немного грубоватый, но проницательный, умный и тонкий. Не случайно именно этот образ взял за основу Григорий Израилевич Офштейн (Горин) – и создал выдающийся спектакль «Поминальная молитва». По телевизору мы видели Тевье-молочника в исполнении и Михаила Александровича Ульянова, и Евгения Павловича Леонова – оба играли прекрасно. А ещё Владимиру посчастливилось видеть на сцене в этой роли Богдана Сильвестровича Ступку – эпитетов для характеристики его игры и не подберёшь.
«Скрипач на крыше» – мюзикл по рассказам о Тевье-молочнике – написан в 1964-м, экранизирован и идёт на Бродвее до сих пор. Владимир с женой Инной видели этот спектакль в Нъю-Йорке осенью 2005-го; кроме удовольствия от высокопрофессиональной работы актёров, было и чувство гордости за то, что мы как-то ближе к тем местам, тем людям, чем остальные зрители.
Действительно, ведь именно про Одессу Менахем-Мендл пишет своей жене то, что хочет сказать про наш город сам Шолом-Алейхем: «Я просто не в состоянии описать тебе город Одессу, её величие и красоту, её жителей с их чудесными характерами»[591].
В течение почти двух лет писатель пытается найти ответ на вопрос: как смогли жители местечек черты оседлости – с их специфическим опытом существования фактически в гетто – так быстро вписаться в жизнь самого европейского города юга России. И не просто вписаться, а внести значительный вклад в его феноменально быстрое развитие, став успешными адвокатами, врачами, предпринимателями. Свобода, о которой так мечтали в штетлах – поселениях черты оседлости – раскрепостила евреев, дала возможность раскрыться в Одессе их талантам. Парадоксально, но этих успешных евреев Шолом-Алейхем в своих произведениях не описал…
«С кем поведёшься, от того и наберёшься». Черниховский, дружа с Клаузнером, поклялся писать только на иврите, Шолом-Алейхем, познакомившись с Мойхер-Сфоримом, пишет на идиш. Точнее, утверждается в решении, принятом ещё в начале 1880-х[592].
В Одессе Шолом-Алейхем издаёт журнал как приложение к ежегодному альманаху «Еврейская народная библиотека». Альманах упрочил позиции идиша и литературы на нём, но – как это регулярно бывало у Шолом-Алейхема – финансово потерпел крах. Та же участь ждала и журнал, но в нём Шолом-Алейхем успел издать первый цикл рассказов «Лондон» из того самого романа в письмах «Менахем-Мендл», о котором мы упоминали. Вот такой у нас город: Пушкин провёл 13 месяцев и начал «Евгения Онегина»[593]; Шолом-Алейхем прожил в Одессе тоже немного, но начал у нас своего «Менахема-Мендла».
Однако главное в другом. Именно в Одессе Шолом-Алейхем увидел стремление и способность еврейского народа к возрождению. Доброта и оптимизм, свойственные натуре писателя, получили в Одессе мощный дополнительный импульс. «Подпитавшись» духом Одессы, Шолом-Алейхем показывал даже самую скудную еврейскую жизнь как «еврейскую комедию», чем радикально отличался от большинства современных ему еврейских писателей. Произведения Шолом-Алейхема, при всей достоверности и точности описания трагического элемента, не оставляют чувства безысходности. Юмор, шолом-алейхемовский юмор[594] – один из китов, на которых держалась и – к счастью либо к несчастью – будет долго держаться еврейская жизнь.
Глава 15Свобода – точка отсчёта
«Ликуя и содрогаясь» (оборот из пародии Александра Григорьевича Архангельского на Исаака Эммануиловича Бабеля), мы приступаем к последней главе нашего повествования – рассказу о Вольфе Евновиче (Владимире Евгеньевиче, Зеэве – это слово на иврите, как и Вольф на идиш, означает «волк») Жаботинском[595]. «Ликуя», ибо безмерно рады хоть кратко рассказать о величайшем – по нашему мнению – коренном одессите. «Содрогаясь», ибо осознаём неподъёмность этой задачи. Для справки: монография о нём[596] имеет общий объём свыше 1200 страниц, а подготовка полного собрания сочинений на русском языке, запланированного в девяти томах, затягивается и сопровождается спорами[597].
Последнее не только не удивительно, но и очень характерно. Если литературное наследие Владимира Жаботинского признанно классическим и великим, то его политическое наследие столь актуально, что до сих пор остаётся предметом ожесточённой полемики. Как проницательно заметил английский философ и математик Томас Томасович Хоббс: «Если бы математические аксиомы задевали интересы людей, они бы по сей день были предметом жестоких споров»[598]. Статьи Жаботинского – живое доказательство этой мысли: то, что он считал аксиомами, основой для будущего строительства еврейского государства, для построения арабо-еврейских отношений и – шире – для развития межнациональных отношений в мире в целом, опровергнуто печальной практикой. Вернее сказать, опровергается и сейчас. Подобно Олеше, он пришёл из прекрасного будущего и покинул наш мир, не дождавшись даже провозглашения государства Израиль.
Постараемся всё же оставаться в рамках пешеходной экскурсии по заявленной теме. Для этого возвращаемся на Еврейскую улицу и подходим к дому № 1. Дом построил Феликс Викентьевич Гонсиоровский[599] в 1880-м. Спустя 31 год авиаторы Ефимов и Седов прямо во дворе строили первый одесский самолёт[600]. Правда, первый полёт в России лётчик Ефимов совершил на год раньше – 1910–03–31 – на Одесском ипподроме, где в связи с таким уникальным событием собралось сто тысяч человек[601]. Владел домом Виктор Фёдорович Докс – член городской управы, почётный мировой судья и даже председатель Одесского общества велосипедистов-любителей[602].
Как мы уже упоминали, для всех «мастеров пера», кроме Эдуарда Багрицкого, действует негласная квота: по одной мемориальной доске «в одни руки», то есть – извините, вырвался оборот из эпохи дефицита – на каждого литератора. Жаботинский родился на Базарной, № 33, проживал и на Новосельского, № 91, но для мемориальной доски ему выбран именно адрес по Еврейской, № 1. Доска выполнена в виде мезузы[603], точнее, в виде футляра мезузы. Внутри футляра по классическим иудейским канонам помещаются цитаты из библейских текстов, провозглашающих монотеизм. По замыслу «установителей» доски Б-жье[604] благословение распространяется с первого номера на всю еврейскую улицу. Примечательно, что в верхней части доски изображён Самсон, раздирающий пасть Льву. Это отсылает нас к первому роману Жаботинского «Самсон Назорей»[605]. Ещё интереснее, что ниже на цилиндре изображена полная карта Эрец Исраэль, то есть «Земли Израиля»[606] или «Страны Израиля», разделённой англичанами в 1921-м году на Транс-Иорданию (то есть «за-иорданье») – 75 % площади (с запретом проживания на этой территории евреям!) и собственно Палестину. Её потом ещё поделили между евреями и арабами – но через семь с лишним лет после смерти Жаботинского, а именно 1947–11–29.
Мы же начнём с 1880–10–18. Именно в этот день у хлеботорговца Евно (или Йона – с этими еврейскими именами всегда путаница, давайте по-простому – у Евгения), родился сын Вольф или Владимир. Одесса, как мы помним, лидировала по экспорту зерна в Российской империи, так что будущее семьи казалось обеспечено. Но отец заболевает[607] и в 1885-м семья едет в Германию на лечение. Однако в следующем году – несмотря на истраченные семейные сбережения – отец Жаботинского умирает[608].
Мать получает от родственника-юриста совет: «Отдай девочку в учение к портнихе, сына – к плотнику». Вряд ли при этом родственник вспомнил, что Иешуа Иосифович Давидов, более известный как Иисус Христос[609], по первой профессии был плотником, и захотел так воспитать из Жаботинского нового Мессию[610]. Просто он считал ремёсла единственным вариантом для обнищавшей семьи. Но Ева Марковна Зак недаром была правнучка великого раби[611] Яакова Кранца[612], на чьи знаменитые лекции собирались евреи и местечек, и больших городов, включая Лемберг[613]