Некоторые из саманных построек служили складами для шерсти, свисающей с потолка тысячами мотков всех цветов, и удивителен контраст между радугой оттенков и бледно-желтыми и охряными цветами глины, покрывавшей стены. Все, имеющее отношение к производству ковров, находилось в ведении старосты и глав нескольких семейств, хотя в действительности продукция закуплена на несколько лет вперед продавцами ковров из больших городов. Несомненно, прообразом этих торговцев были те армянские и греческие купцы, которые, по словам Марко, «добывали себе средства к жизни торговлей и ремеслами». Стэн, эксперт экспедиции по коврам, был, в частности, поражен тем фактом, что рисунки на коврах являлись копиями прославленных исфаганских работ. Когда мы глубже исследовали вопрос, нам сказали, что чужеземный рисунок появился вследствие просьбы торговцев, которые надеялись выручать за такие ковры большую прибыль, нежели та, которую они получали от ковров с местным рисунком. Поэтому для того, чтобы ковры маленького Баньяна могли идти наравне с продукцией далекого Ирана, кто-нибудь из жителей время от времени совершает длинное паломничество в иранские центры производства ковров, где некоторое время изучает узоры, которые в настоящий момент популярны. Потом, крепко запомнив их, он проделывает долгий и тяжелый обратный путь. Явившись в Баньян, он должен на деревенском совете описать узоры, которые видел, и новые образцы зарисовываются и раздаются ткачихам.
Мы страстно желали купить ковер с баньянским рисунком, но наша отчаянная ограниченность в средствах не позволяла нам это сделать. Стэн, однако, преуспел, таинственно отделившись от нас с Майклом, а когда мы уже начали беспокоиться относительно его затянувшегося отсутствия, он появился с маленьким ковриком. Коврик был не самого лучшего качества, но, бесспорно, был настоящим баньянским. Позади Стэна гордо шагал невысокий турок, одетый в зеленую фуфайку, из тех, которыми снабдил экспедицию один добросердечный фабрикант, выглядевшую на новом владельце несколько странно. В одной руке спутник Стэна нес маленький транзисторный приемник, пожертвование японского посольства, дар, который замолчал, потому что кончилась энергия батареек. Стэн торопливо объяснил нам, что обменял фуфайку и приемник на равноценный коврик, несколько застенчиво добавив, что, так как его фуфайка была слишком велика для маленького турка, пришлось обменять мою. Торговля ради торговли, обмен ради обмена, и дух Марко Поло, вероятно, издал сочувственное восклицание после семисот лет молчания.
На следующий день мы были в Сивасе, городе, в котором, по словам Марко Поло, прославленный мессер Блейс претерпел мученичество. Блейс был епископом в Себасте Каппадокийской в конце II века и был умерщвлен во время владычества Диоклетиана обезглавливанием после бичевания и скобления плоти железными когтями. Во времена Поло Сивас был одним из главнейших религиозных центров империи Сельджуков, богословские школы и мечети города славились во всем мусульманском мире. Быть может, это упоминание о Блейсе принадлежит перу одного из позднейших редакторов, имевшему в виду заместить им более вероятные слова Марко о магометанстве. Но редактору не нужно было трудиться, ибо после нашествия Тамерлана от былой славы Сиваса мало что осталось. Город просил мира, выслав к Тамерлану посольство, состоявшее из тысячи невинных отроков, каждый из них нес перед собой Коран. Когда же Тамерлан послал на этих детей отряд конницы и дети почти все погибли под копытами коней, защитники поняли, что пощады не будет и что пришел последний час прославленного города. Взяв город штурмом, варвары оставили в живых только четыре тысячи солдат гарнизона. Это все, что осталось от фанатичной султанской гвардии, и, как и обещал Тамерлан, все они умерли, закопанные живьем.
Это теперь кажется диким, варварским, и тем не менее на анатолийском высокогорье образ жизни крестьян мало чем отличается от того образа жизни, какой вели их предки в упомянутое время или даже тогда, когда десять тысяч Ксенофонта жестоко страдали здесь. Новая автострада, протянувшаяся от Сиваса до Эрзинджана, идет по прямой линии через Анатолийское плато, но мы повернули наши мотоциклы на другую, старую дорогу, по которой когда-то между голых вершин и горных кряжей ползли караваны. Дорога была и правда запоминающейся, голые скалы, содержащие минералы, зимой закрытые снегом, а летом обжигаемые яростным солнцем, переливались красным, багряным, серым и коричневым. Дорога, в сущности, представляла собой каменистую тропу, на которой мы крутились и вертелись на своих мотоциклах, оставляя шлейфы пыли вдоль крутого подъема и огибая острые выступы скал. Время от времени мы неслись вниз в долины, и дорога внезапно устремлялась в бушующий поток.
Тогда мы влетали в этот поток под дикий рев двигателей, надеясь, что доедем по инерции до противоположного берега прежде, нежели вода целиком наполнит булькающие трубы.
Когда мы проезжали через уединенные деревни, крестьянки, веявшие зерно на плоских крышах, замирали, чтобы разглядеть нас, и мгновенно натягивали чадру на нижнюю часть лица. Маленькие дети бежали к нам. Их старшие братья смотрели на нас издалека, сидя на маленьких санках, которые тащила вокруг снопа зерна пара ослов и которые отделяли острыми полозьями колосья от стеблей. В углах дворов лежали большие груды кизяка, на нем вечером будут готовить пищу, и в чистом воздухе поплывет тонкий, вызывающий воспоминания о прошлом едкий дымок. В этих деревнях, но по преимуществу в поселениях еще более диких и отдаленных, наш приезд приводил в движение огромных полудиких мастифов, на которых были крепкие кожаные ошейники с торчащими из них длинными заржавленными гвоздями. Эти свирепые псы, приученные защищать стада не только от волка, но и от человека, устремлялись на нас и прыгали, в их глазах можно было прочесть наш приговор. Требовались серьезные усилия, чтобы увернуться от их зубов. В конце концов мы придумали возить в сапоге тяжелый рычаг, которым надеваются шины на колесо, и, когда в какой-нибудь деревне эти псы устремлялись на нас, мы одной рукой били по мордам самых свирепых, а другой управляли мотоциклом. Так, высоко в холодных горах, мы пересекли границу Великой Армении Марко Поло.
Глава 5. Великая Армения Марко Поло
«Великая Армения — очень большая провинция. У въезда в нее стоит город, называемый Эрзинджан, в котором вырабатывают лучший в мире бакрэм и в котором есть бесчисленное множество других ремесел. Здесь прекраснейшие горячие бани и натуральные источники, какие едва ли можно сыскать где-нибудь в другом месте».
Так Марко Поло открывает свое описание восточной оконечности Турции XIII века и, продолжая, замечает, что, когда он посетил Эрзинджан, это был великолепнейший из городов и городков провинции. Едва ли можно это сказать об Эрзинджане наших дней, хотя город все еще является столицей провинции и имеет некоторое значение; он развлекает путешественника чуть более, чем перекресток на утомительно однообразной главной дороге, которая ведет на восток, в Персию.
У главного перекрестка единственный знак близости города — некоторое улучшение дорожного полотна, справа длинный пыльный бульвар ведет к горстке белых домиков, перед которыми переливается марево. Линия Великого Шелкового пути призывно манит в Персию, но проект «Путь Марко Поло» свернул, так как у нас была веская причина, чтобы посетить Эрзинджан.
Когда Марко Поло сказал, что Эрзинджан славится более всего «горячими банями» и «бакрэмом», он загадал две загадки, которые из всех вопросов, касающихся Марко, занимают более всего. Над этими загадками упражняли изобретательность и воображение ведущие специалисты по путешествиям Поло. Но так и не могли решить, что привлекло внимание венецианца.
Бакрэм, пожалуй, самая интересная из этих двух загадок, потому что слово время от времени встречается в литературе средних веков, однако мы не знаем в точности, что оно означает. Некий брат Иоанн, францисканец, на которого ссылается Плано Карпини, отправленный в посольство к великому хану в 1245 году папой Иннокентием IV, замечает, говоря о головных уборах татарских женщин, что эти уборы делаются из деревянных решеток, «покрытых бакрэмом, бархатом или парчой». Другой средневековый путешественник, араб Ибн Батута, писал, что «в Эрзинджане вырабатывают прекрасную материю, называемую этим именем». Но в XV и в XVI веках этим словом называли набивной материал, использовавшийся для шитья камзолов. Сам Марко Поло употребляет слово «бакрэм» несколько раз, но совершенно невозможно понять, что он имеет в виду. Ясно только, что это слово значило не то, что оно означает сейчас. Сейчас оно указывает на грубый проклеенный материал, который часто изготавливается из пеньки и вставляется в детали платья как прокладка. Общее заключение, которое можно вывести из слов Поло, напротив, указывает на прекрасно выработанную материю самого высокого качества, и ясно, что эта материя пользовалась большим спросом. Целью нашего визита в Эрзинджан было исследовать, есть ли здесь или в окрестностях традиционное текстильное производство, которое, быть может, восходит ко времени Поло и которое, в свою очередь, прояснило хотя бы отчасти вопрос о загадочном бакрэме.
Никто из нас не знал турецкий язык так, чтобы объясниться без помощи переводчика, мы учли опыт в Баньяне и поэтому, въехав в Эрзинджан, спросили дом городского доктора. Здесь мы потерпели неудачу, доктор не мог нам помочь, ибо он полагался в медицинских изысканиях более на немецкий язык, нежели на английский и на французский. Мы, однако, не устрашились и отправились на поиски школьных преподавателей Эрзинджана; последние, в конце концов, должны были сносно владеть французским, потому что турецкая система образования находится под известным французским влиянием.
Мы нашли преподавателей в учительской местной школы. Шли каникулы, у учителей не было работы, и они с пользой проводили время за бесчисленными стаканами чая и обсуждением новостей, выуженных из газет недельной давности. Школа была одноэтажным облезлым строением с глиняными стенами, а общая комната с испачканными столами и тяжелыми деревянными стульями имела вид запущенного кафе. Но, благодаря пониманию, которое, кажется, всегда возникает между людьми, стоящими на известной ступени развития, мы скоро завязали с учителями дружбу. Нам было в некотором смысле жаль преподавателей Эрзинджана, потому что в Турции выпускники высшей школы распределяются центральным правительством в разные