И Ярослав Всеволодович, отводя от брата глаза, громко хлопнул в ладоши. Возникшему в дверях слуге приказал:
– Бел овод а сюда!
Великий князь дважды заставил Беловода Просовича повторить свой рассказ, и только вглядевшись в его красное и измождённое лицо, странно смотревшееся над роскошными одеждами боярина, понял вдруг, что никакое это не вранье, что ничего сей Беловод не придумывает, а вот большая беда действительно пришла. Стиснул он зубы и спросил, сдерживая ярость:
– Повтори мне, боярин, вот что. Когда ты отъезжал, что делалось с князьями?
– Князя Игоря выкупил у Чилбука и взял к себе Кончак Отракович, Всеволода, брата его, захватил Роман Кзич, Святослав Ольгович сидит в оковах в стане у Копти из Улашевичей, а Владимир – у Елдичука Вобурцевича. Тысяцкий Игорев Рагуил Добрынич убит, Олстин Олексич ранен, он в полоне у Кзы Бурновича, вождь ковуев Алпар-батыр у Кзы же был.
– Когда ты выехал из половецкого стана?
– Вчера о полудне, великий княже. Я загнал двух коней – быстрее прискакать не в силах человеческих…
– Ярослав! – выкрикнул. Заставил себя успокоиться, проглотил комок в горле… Зашипел. – Твой Олстин в полоне, ковуев ты туда посылал… Ты с головою в Игоревом дерьме! Теперь поправляй дело, умник. Вы с Игорем твоим отворили поганым врата в Русскую землю, затворить теперь ты сам не в силах, так сделай хоть всё, что сумеешь! Своими дружинниками прикрой собственный степной кордон, а карачевцев, что в ладьях у меня, одари, вооружи, посади на коней и отправь в посемские городки, пусть держат хоть эти два… ну, Вир и Попаш, а я пришлю сыновей на подмогу.
– Князь Игорь Святославович просил привести к нему попа со священными вещами, – заикнулся было Беловод Просович.
– Попа ему? Пусть молится вербовому кусту, вояка! – взметнулся со скамьи великий князь Святослав и склонился над братом. – Мы ещё разберемся в этом деле, ты, суздальский подручник! А пока упаси тебя Боже, брат, не совершить мною тебе повеленное! Я же бросаю здесь ладьи, а сам скачу в Киев.
– Ты нехорошо стал говорить со мною, брат, – обиженно протянул князь Ярослав. – Иногда мне кажется, что ты, посидев на Киевском столе, ведешь себя совсем не как Ольгович. Уж ты прости мне правдивое слово, брат.
– Я – не как Ольгович? – великий князь замер на месте уже у дверей, явно изумился. Вернулся неспешными шагами на середину ложницы, задумался, коротко хохотнул. – Да, пожалуй, что так. И ты, брат, если удастся тебе по рождению и чести рода своего сесть в своё время на великом киевском столе, почувствуешь себя… ну, Ольговичем останешься, конечно, но будешь уже не то что новгород-северский или черниговский князь. Я-то ведь могу сравнивать! Защищать Русскую землю надо по-иному, нежели Северскую или Черниговскую твою, и в том половцы никакие не союзники, и суздальский властелин не союзник и покровитель, а соперник и неприятель.
– А я не заглядываю так далеко, – надул толстые губы Ярослав. – Мне сейчас о моём княжении забота.
– Тогда слушайся меня! – Святослав Всеволодович снова подбежал к дверям и уже оттуда прокричал. – Четыре княжества без князей и без дружин, а беззащитный Путивль первый пойдёт под сабли степняков! Я из Киева со всем не справлюсь, брат!
В сумасшедшем скачке лесными дорогами от Чернигова до Киева великий князь поуспокоился, конечно, и придумал, в основном, как прикрыть Киев от неминуемого набега кыпчаков, ободрённых, само собою, победой над северскими князьями. Войска из многих союзных княжеств, которые он собирал для большого похода в степь, придется пустить на прикрытие Переяславля и городов по Суле. Брат Давид Смоленский обещал привести свою дружину, вот ею на первое время и можно будет заткнуть дыру. И ещё, трясясь в седле, думал он о злосчастном Игоре, о том, что уж теперь заклятый друг, соправитель Рюрик не преминет потребовать суда над выскочкой Ольговичем – и что ж, будет на сей раз прав. А Игорь пусть получит, наконец, по заслугам!
Однако вид прекрасного Киева, выросшего вдруг на высоком берегу Днепра в тихом сиянии лимонного заката, успокоил великого князя. Тяжело сползая со взмыленного Беляна на загаженный песок перевоза, он уже знал, что учинит с Игорем. Угрюмо следил князь Святослав за байдаком перевозчика, бывшем уже на середине реки. Все кости у него ныли, а перед глазами всё прыгала молодая зелень придорожных лесов. Как только доберётся до постели, повалится спать – дай Боже, чтобы сапоги с него успели стянуть. Однако перечень тех, кого желает увидеть утром у себя в гриднице, уже готов в его голове. И гонцы поскачут до того, как колокола ударят к вечерне.
Утром, ещё до заутрени, в гриднице стоя, ожидали великого князя его бояре, собравшиеся, как положено, к пробуждению господина. Угрюмо косились они на редких здесь гостей – Севку-князька, одетого в какие-то обноски, но, тем не менее, по праву княжества своего севшего на скамью, и знаменитого сыщика Хотена, киевского боярина и бывшего великокняжеского мечника. Оба никогда не были особенными доброхотами Ольговичей, однако великий князь лучше знает, кого и зачем к себе вызывать. Шептались, что и соправитель Рюрик Ростиславович прискачет из Вышгорода, но, конечно же, попозже, чтобы не уронить чести своей великокняжеской перед Святославом Всеволодовичем.
Великий князь вошёл в гридницу, зевая и потягиваясь. В дверях зорко огляделся, потом, не увидев Рюрика Ростиславовича, отчаянно зевнул ещё раз. Ответил на приветствия, потребовал квасу, шумно опустошил кружку, вытер рукавом усы и поведал:
– Однако же и сон мне снился, брат и сын мой Всеволод и бояре, ну и сон! Мало того, что спал как мёртвый… Ещё и сон мутный такой.
– Спал, небось, ты всю ночь на левом боку, княже. Да и немудрено мутен сон увидеть после такой скачки, как у нас вчера, – заметил тысяцкий Святославов, сам выглядевший утомлённым, с чёрными кругами под глазами на сером, будто не отмытом от дорожной пыли лице.
– И вот что за жуть мне привиделась, братие и дружина. Прямо в глазах стоит, нет чтобы сразу же забылась! Будто прямо тут рядом, в ложнице моей, меня ещё живого, вот только ни одним членом не могу пошевелить, готовят к погребению. И не по нашему христианскому обычаю готовят, а по поганому половецкому: одевали меня на кровати моей тисовой в чёрные ризы, давали мне пить вино синее, с отравою, сыпали мне жемчуг на лоно из половецких колчанов и качали меня, будто младенца в колыбели. А на моём тереме, на крыше, доски рассыпаются, брёвна раскатываются, а конька уже и в помине нет!
– О! – не удержался тысяцкий.
– Вот, вот! Беда! И я во сне плачу: нет конька на крыше – нет, значит, и князя в государстве… А серые вороны расселись вокруг по крышам, по куполам и крестам – и крякают, и крякают! А меня под их грай уложили на смертные сани, вытащили сани на Оболонь – и в Днепр! Только сани не утонули, а понеслись Славутичем – всё вниз да вниз, будто с горы – и к синему морю! А там я и проснулся…
Все помолчали. Потом Святослав, прищурившись, обратился к Севке-князьку:
– Всеволод, ты, говорят, всё со скоморохами водишься, а они люди не простые. Не попробуешь ли мой сон истолковать?
– Это сами скоморохи о себе туману напускают… Тоже мне нашёл волхвов! – ухмыльнулся Севка-князек. – Однако, хоть я и не святой Иосиф Прекрасный, а ты не фараон египетский, твой сон попробую изъяснить. Знаешь, это ведь не вещий сон, он не будущее провещает, а то, что уже случилось, как бы заново переживает беды Игоря Святославовича и его войска. Ты, княже, горюешь – и сон твой горюет вместе с тобою. Мы все тут наслышаны о том, что случилось в Половецкой степи.
– К тому же, бояре, – вмешался вдруг Хотен, – поведайте мне, какой день недели сегодня?
– Четверг, боярин, – прогудел тысяцкий.
– А что приснится в четверг, понимай наоборот! – бодро соврал сыщик. – Если приснилось тебе под четверг, княже, что везут тебя на смертных санях, значит, жить тебе ещё долго-предолго.
Великий князь испытующе взглянул на сыщика, крякнул, но промолчал. Хотен тем временем удивился: неужели его с Севкою-князьком, этим неудачником, великий князь затем пригласил, чтобы свой сон им рассказать? Ну уж нет: иначе выходит, что он уже вечером, когда гонца присылал, ведал, что увидит тяжёлый сон, и что именно увидит, ведал.
– Я вызвал тебя, княже, и тебя, боярин, – словно прочитав его мысли, заявил вдруг великий князь, – потому что, скорее всего, мы с Рюриком Ростиславовичем дадим вам важное поручение.
Пока бояре рассказывали господину своему о происшествиях, случившихся во дворце и на княжьих дворах во время его поездки на Северщину, ошеломлённые Севка-князёк и Хотен стояли столбами, друг на друга не смотрели. Хотену сперва очень неприятен был такой поворот, однако потом он успокоил себя. Что ж, хотя князь-неудача и был первой любовью Несмеяны, первым любовником её стал всё же он, Хотен, да и потом… Ведь это он силою отнял у Севки-князька свою книгу, а не наоборот.
Тут все бояре развернулись в сторону двери и поклонились Рюрику Ростиславовичу, стремительно вошедшему во главе ближних своих бояр. Знаменитый полководец мал был ростом и тем напоминал Хотену своего славного дядю, великого князя Изяслава Мстиславовича. Однако оказался он похож на дядю и в ином: стоило ему заговорить, как о малом росте все сразу забывали. Князь Рюрик скривился, подле соправителя увидев непутёвого своего старшего брата, и милостиво кивнул Хотену в ответ на его низкий поклон.
Слуги принесли второе золочёное сидение, поставили рядом с престолом великого князя Святослава, и соправители, коротко обсудив поражение северских князей на реке Суурлий, принялись весьма толково, как показалось со стороны Хотену, распределять киевские полки, чёрных клобуков и дружины князей, которые могли успеть подойти к подходу половцев, между порубежными крепостями, острогами и валами на подступах к Киеву, бродами и перевозами через Днепр. Они согласно отправляли послов и гонцов, а когда толпа Святославовых бояр заметно поредела, Святослав Всеволодович приказал своим боярам покинуть гридницу, а Хотену остаться. Севку-князька, тоже порывавшегося выйти, он удержал за рукав.