Некоторое время участники съезда продолжали утолять жажду и насыщаться. Хотен, жуя, с жадным любопытством всматривался в князя Игоря. Одетый беднее других, как и положено страдальцу-пленнику, он не выглядел изможденным или угнетенным, хоть и похудел; в волосах, не прикрытых княжьей шапкой, и в бороде седых волос как будто не прибавилось, и взгляд был тот же, запомнившийся после встречи у Софии три года назад: наглый, в то же время презрительно-ласковый.
Потом встал седой, как лунь, Святослав Всеволодович, подождал, пока гости притихнут. Хотена снова кольнуло в сердце: ведь он помнит великого князя ещё робким юношей, после победы великого Изяслава над Игорем Ольговичем спрятавшимся в алтаре Ирининской церкви. Сколько же лет прошло, и как теперь выглядит он сам, если был тогда старше князя на несколько лет?
– …и ешьте, дорогая братия. Я успел переговорить со всеми вами отдельно, и мы условились, что следующей весной выйдем в Половецкое поле и тряхнем поганых так, что мало им не покажется. Мы отомстим за раны храброго Владимира Глебовича и за полон северских князей! Конечно же, во времени выступление наше в поход зависеть будет от того, какая выдастся весна и скоро ли просохнут дороги. Как только мои разведчики донесут…
Тут сыщик, которому сей предполагаемый поход был мало любопытен, позволил себе отвлечься. Долгий допрос охромевшего Узелка, бывшего оруженосца покойного боярина Добрилы Ягановича, принёс-таки плоды: устрашенный страшной смертью ловкача Чурила, калека сознался. Это он, когда хитрец убежал в Рыльск, решился добыть себе деньжат у прогрешившейся игуменьи Олимпии, выдав себя за неизвестного ей вымогателя. Чтобы не подставлять мать-игуменью, избитого Узелка заставили дать страшные клятвы, что будет держать язык за зубами. Поразмыслив над сим делом, Хотен пришел к выводу, что для жертвы подобных Чурилу и Узелку хитрецов единственный надёжный способ избавиться от вымогателя, торгующего в рассрочку чужою постыдною тайной, – это его убить. И самому попасть под карающий меч закона? Преступление ужасно зловредное и подлое, тут ничего не скажешь, однако в то же время как бы не существующее, ибо не предусмотрено в «Русской правде»… Любопытно, какое вознаграждение для него, разумника, придумает Несмеяна… Что?
– …нашего дорогого гостя, брата и сына нашего Игоря Святославича. Не удержав порыва храброго своего сердца, захотел он напоить коней своей дружины из Дона, а сам поискать града Тмутороканя на самом конце земли Половецкой. Сердит был я на Игоря, когда он своей неразумной храбростью открыл ворота поганым на Русскую землю, жаль мне его было, как сына, когда оказался он в плену, счастлив я теперь, когда Бог простил сего храбреца и грешника и помог ему бежать из горького плена, из рук детей бесовых! И теперь…
– Великий княже, отец и брат мой, дозволь слово молвить!
Вместе с князьями повернул и Хотен голову, отыскивая невежу, прервавшего речь Святослава Всеволодовича, и увидел, как, опираясь обеими руками на стол, поднимается на ноги Владимир Глебович. Злоба исказила бледное, в болезни исхудавшее лицо переяславского князя. Он и первую, обдуманно вежливую свою просьбу, не сдержав сердца, выкрикнул, а потом закусил удила и просто уже провизжал:
– Братие, да что же тут деется? Я на своё здоровье не посмотрел, приехал сюда, чая оказаться на суде нашем над Игорем, а тут ему хвалу воздают! Дружины северские загубил, все князьки, что с ним были, томятся в плену, мои города на Суле сожжены, не говоря уже о его Посемьи! Мы должны лишить его удела – и это ещё слабое наказание для преступника, посрамившего наш славный род Рюриковичей!
Князья, ворча, начали подниматься со скамей. Толстый Ярослав Черниговский, потрясая кубком, заявил:
– Не ты, Глебович, Игорю удел давал, не тебе и отнимать! Мы, Ольговичи, с Сиверщиной сами как-нибудь разберёмся.
Незнакомый Хотену высокий князь с добрым, красным от уже выпитого лицом развёл руки, будто хотел заключить всех присутствующих в объятья:
– Братие и друга! Да успокойтесь же! Надо же и снизойти к слабости родича! Да где это видано, чтобы чуток князь провинился – и тут же судить?
Ярослав Всеволодович всё не мог успокоиться:
– Да ты, Глебович, не в поруб ли желаешь Игоря посадить? В тот самый на епископском дворе, где погибал святой родич наш с Игорем, великий князь Игорь Ольгович?
Теперь ропот усилился, и уже все князья поднялись со своих мест. Хотен, почувствовав себя неловко, тоже встал, как, впрочем, и присутствующие на съезде тысяцкие. Порядок удалось навести великому князю Рюрику Ростиславовичу. Убедив всех снова усесться и замолчать, он произнес речь. Сказал, что брат его Давид прав, призывая не судить слабости своих родичей («Значит, краснолицый – это Давид Смоленский, – сообразил Хотен, – а у него в сей истории у самого рыльце в пушку»), и суда над Игорем они, великие князья, не позволят. Тут великий князь Святослав желчно заявил, что отобрать у Игоря Новгород-северское княжение может только Ярослав Черниговский (Ярослав на сии слова важно кивнул и одарил племянника своего Игоря ободряющей улыбкой), а у них, у великих князей киевских, если и пожелали бы они, на такое деяние власти недостанет. Да и зачем, спрашивается, наказывать Игоря? Русь слабеет с каждым годом, и ей сейчас не князь-преступник нужен, чтобы соседние страны её позор обсуждали, а князь-хоробр и страдалец, убежавший из половецкого плена…
Тогда Владимир Глебович со стоном перевалился через скамью, поднялся с помощью подскочившего к нему пучеглазого боярина на ноги и поковылял к дверям. У дверей обернулся к родичам и принялся, словно из последних сил, выкрикивать:
– Поесть и выпить… и дома сумею… я на таковый ваш съезд… Только попробуйте не поставить меня… весною… в передовой полк…
Ворвались из гридницы в палату крик и гам – и тут же снова стихли.
Рюрик Ростиславович наклонил голову, развёл руками и сказал:
– Худо-бедно наш съезд завершился, братие и сыны. А теперь повеселимся, наконец, позабыв о заботах… Гей, скоморохи!
Уже прокатились колёсами по палате, явившись будто бы из-под земли, три бескостных мужичка в уморительно смешном платье, уже грянули из тёмного угла гудки, бубны и сопели, когда подскочил со своего места Севка-князёк и бросился в начало стола, принялся размахивать руками перед великими князьями. Великий князь Рюрик переглянулся с соправителем, ухмыльнулся и хлопнул в ладоши:
– Эй, весёлые, повремените-ка! Брат мой Всеволод пожелал вашу славу перенять, сложил он песню про поход Игоря Святославовича.
Князья зашумели, скорее недовольно, чем радостно. Явилась скамейка, а на ней гусли. Севка-князёк уселся, взял гусли на колени и пробежал пальцами по струнам. Откашлялся и повторил тот же наигрыш. Наконец, запел:
НЕ ПРИШЛА ЛИ ПОРА, БРАТИЕ, НАЧАТИ СТАРЫМИ СЛОВАМИ
НОВУЮ ПЕСНЬ О ПОХОДЕ ИГОРЯ, ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА?
НАЧНУ ЖЕ Я СИЮ ПЕСНЮ О БЫЛЯХ НАШЕГО ВРЕМЕНИ,
И ВОВСЕ НЕ ТАК СПОЮ, КАК СЛАГАЛ СВОИ ПЕСНИ БОЯН.
ВЕДЬ ВЕЩИЙ БОЯН, ЕСЛИ ЖЕЛАЛ КОМУ ПЕСНЬ СОТВОРИТИ…
Хотен хмыкнул – а при чём тут вообще Боян? – да и перестал вслушиваться. Впрочем, когда Севка-князёк запел, в меру сил своих, громко, голос его, хоть и надреснутый, дребезжащий немного, показался сыщику приятным. И играет на гуслях вполне прилично, сгодится на пиру. А если слова песни окажутся глупы – то чего же ты ожидал от песни?
С удовольствием отхлебнул он заморского вина из почётной круговой чаши, закусил добрым куском осетрины и, тихонько, пристойно отрыгнув, вернулся к своим размышлениям. Если бы вздумала Несмеяна отблагодарить его, как бывало в старые годы, замысел этот встретился бы с трудностями. Где теперь они бы сошлись на свидание, к примеру? Не у него же в тереме, у женатого, не говоря уж о её келье, куда мужику вообще дорога загорожена… Да и сколько можно им Бога гневить, пора ведь и о загробном воздаянии подумать. Последний их с белокожей и пылкой матерью Алимпией любовный поединок случился лет десять тому назад и до сих пор снился Хотену в предутренних жарких снах. А теперь, не помешает ли ему теперь…
Тут чья-то рука подёргала тихонько Хотена за рукав. Не разобрав, что к чему, подумал он почему-то, что ему предлагают прислушаться к песне:
«ХОЧУ Я, – ГОВОРИТ, – ОБ КОНЕЦ ПОЛЯ ПОЛОВЕЦКОГО КОПЬЁ ПРЕЛОМИТИ,
С ВАМИ, РУСИЧИ, ХОЧУ ГОЛОВУ СВОЮ ПОЛОЖИТИ,
ТОЛЬКО БЫ ШЕЛОМОМ ДОНУ ИСПИТИ!»
Чепуха и враньё полнейшее! Тут Хотена снова подёргали за рукав, и он еле разобрал сиплый говорок давешнего слуги:
– Велят тебе великие князья к ним пересесть. Кубок и ложку твою я принесу.
На сей раз оказался сыщик в обществе самом избранном: кроме великих князей, были тут два самых богатых и сильных князя, черниговский и смоленский; галицкий князь, тот не приехал вовсе, не говоря уже о не жаловавшем подобные в Русской земле съезды суздальском самодержце Всеволоде Большое Гнездо. Попытался вернуться на своё место возле великого князя Святослава отошедший было Игорь Святославович (почуял, небось, неладное!), однако Рюрик отогнал его:
– Поди, княже, отсель – вон лучше песню про себя послушай!
РАНО В ПЯТНИЦУ ПОТОПТАЛИ ПОГАНЫЕ ПОЛКИ ПОЛОВЕЦКИЕ
И, РАЗЛЕТИВШИСЬ СТРЕЛАМИ ПО ПОЛЮ,
ПОМЧАЛИ КРАСНЫХ ДЕВОК ПОЛОВЕЦКИХ,
А С НИМИ ЗОЛОТО И ДОРОГИЕ ОКСАМИТЫ С ПАВОЛОКАМИ…
– …известный в Русской земле сыщик, он по нашему со сватом поручению это дело разыскал, – говорил князь Рюрик. – Побывал в Путивле, в Рыльске, в Половецком поле на месте побоища, правил наше посольство к Кончаку, допрашивал беглецов-дружинников. Нам обо всём доложил, и мы с его выводами согласились. Игорь виноват, у нас со сватом сомнений нету. Хотите ли сами боярина послушать?
Давид Ростиславич заявил, что сыщику вполне доверяет, а князь Ярослав буркнул, что дело важное, и надо бы послушать. Посему пришлось Хотену повторить некогда поведанное великим князьям, и любопытно вышло бы, если бы кто из слушающих его мог одновременно прислушиваться и к песне Севки-князька. Однако человек может слушать только одного, а не двух сразу…