сетку или кружевной узор, только хаотичный. Подумать только: и это почерк интеллигентного человека, который когда-то неплохо владел пером! Страшная, нелепая в своей слепой жестокости человеческая катастрофа. И рядом бесстрастный диагноз: налицо явный излом психики. Увы, он поставлен слишком поздно. А если бы загодя обратили внимание на первые аномалии почерка? Помогло бы это или нет психиатру?
Лихорадочные зигзаги вместо прямых чёрточек и плавных овалов тревожно сигналят о симптомах писчей судороги. У страдающих прогрессивным параличом строчки и буквы располагаются вкривь и вкось, а нижние закругления букв и линий, выступающие за строку, заметно дрожат. В почерке тех, кто подвержен маниакально-депрессивным психозам, неизменно встречаются аномальные начертания.
Да, врачи (правда, и без графологов) давно уже усвоили: раньше всего расстройства психической деятельности проявляются именно в письме. История медицины знает немало примеров, когда анализ почерка позволял поставить диагноз тяжкого душевного недуга за много месяцев до появления совершенно очевидных симптомов.
1— Простите, но это же патология! А где определение духовного склада нормального человека? — слышится возражение бдительного читателя.
Ответим вопросом на вопрос: если патологические сдвиги находят своё немедленное отражение в почерке, то не потому ли, что существует неизбывная, непременная, постоянная связь между графическими признаками письма и характерологическими особенностями пишущего? Не может же в конце концов эта связь возникать только во время болезни!
История помнит удивительно точные анализы почерка.
«Неустойчивость настроений, порывистость… Склонность к жестокости по отношению к окружающим… склонность к утопическому мышлению. По натуре тщеславен, честолюбив, жаждет славы, лишён способности определять своё подлинное место в жизни и вести себя в соответствии с этим… Он жаждет гораздо большего, чем может сообразно своим способностям».
Прямые, жестокие слова! Они взяты из контрольной работы одного начинающего фрейбургского графолога и описывают натуру двадцативосьмилетнего Адольфа Шикльгрубера — того самого, что вскоре снискал себе омерзительную славу под проклятым человечеством именем Гитлера…
Разумеется, многие графологические экспертизы грешили и ошибками. И всё же…
Вот слова, принадлежащие видным советским специалистам: профессору А. Н. Леонтьеву — психологу, лауреату Ленинской премии, действительному члену Академии педагогических наук, и профессору А. Р. Лурия — психофизиологу, действительному члену Академии педагогических наук: «Самая мысль о том, что почерк находится в известном соответствии с индивидуальными особенностями пишущего и с его наличным психофизиологическим состоянием, несомненно, является совершенно правильной». И ещё: «Исследования виднейших психологов, клиницистов и социологов… утвердили научное значение графологии и создали принципы для построения графологического метода изучения личности… В современной объективной психологии графологический метод приобрёл существенное значение; его расценивают как один из методов, имеющих симптоматическую ценность… Графологический метод может с достаточной объективностью отражать и такие характерологические особенности, как преобладание волевых установок или их слабость, степень возбудимости человека, его уравновешенности и т. д. Все эти особенности могут отразиться как на начертании отдельных букв… так и на ритме и темпе письма, на манере акцентировать и выделять при письме отдельные (например, первые) буквы, пользоваться подчёркиванием, росчерками и т. п.».
Сказать правду, приведённой цитате более трёх десятков лет от роду. Много воды утекло с тех пор. Так, может, права Большая Советская Энциклопедия, обзывающая графологию «лженаукой» в своём двенадцатом томе, изданном в 1952 году? Может, были проведены какие-то серьёзные исследования, позволившие сделать столь категорический вывод?
Увы, такими исследованиями никто не занимался у нас с момента, как графология была предана анафеме. А произошло это в середине тридцатых годов. И без того не слишком обширная литература о связи почерка с характером была постепенно изъята из библиотек, графологи стали третироваться как лжеучёные. Работы русских графологов были преданы забвению.
И всё же согласитесь, одного сочувствия к графологам маловато, дабы реабилитировать графологию. Нужны аргументы поосновательнее. Располагают ли ими адвокаты графологии?
Давайте сперва познакомимся поближе с графологической продукцией и посмотрим, имеет ли она какую-то ценность, чтобы знать, ради чего, собственно, ломать копья.
Прочтите письмо, опубликованное в упоминавшейся уже брошюре «Почерк и личность»: «Анализ моего автографа, сделанный тов. Зуевым-Инсаровым, содержит совершенно правильные элементы, и я не нахожу никакого тщеславия в этих лестных для меня выводах, ибо те, кто работает во имя революции, должны иметь нормальное и определённое представление о своих характерных качествах.
Редактор французской газеты «Юманите» Вайян-Кутюрье. Москва 3.XI.27».
А вот и сама характеристика, составленная Зуевым-Инсаровым: «Энергичная и деятельная натура, не останавливающаяся перед препятствиями и первоначальными трудностями. Способен зажечься начинанием настолько, что в те часы совершенно отбрасывает слова «личная жизнь». Привык к постоянной напряжённой работе мысли, распоряжениям и хлопотам, заботам о ходе борьбы, привык настолько, что уже спокойная, ровно текущая жизнь показалась бы ему странною. В личной жизни неприхотлив, не любит ничего лишнего и ненужного. В обращении с людьми чувствует уверенность, старается быть всегда ровным, простым и корректным (при внутренней неровности и порывистости). Самолюбив. Ревнив. Трудно даёт переубедить себя — привык оперировать фактами. Развитость познавательного комплекса. Увлечений не чужд, и увлечения могут достигать значительной силы, но когда речь идёт о выполнении своих обязанностей, то в большинстве случаев никакие соблазны личного характера не в состоянии бывают сбить его с принятого им уже пути. Защищая свои принципы, может быть очень жёстким».
Темперамент борца, истинного сына парижских коммунаров, неукротимого в защите высоких идеалов, не знающего преград в достижении благородных целей… На этом фоне куда более мягкой, поэтичной, спокойной, созерцательной выглядит натура другого француза: «Наблюдательность, любовь к фактам и в то же время увлекаемость и своеобразный внутренний романтизм. Способен к настойчивому волевому усилию, причём отдельные вспышки энергии и воодушевления достигают значительной для него силы — умеет сразу сделать большой сдвиг. Не боится открыто высказывать своих мнений, но при этом значительно развито чувство свойственной ему деликатности: всегда боится обидеть человека, задеть его наболевшие стороны. Порывы острой жалости к человеку. Многое не может не простить, потому что многое понимает. Не выносит больше всего заносчивости в людях. В личной жизни, в сущности, мягкий человек. Прямота и искренность внушают доверие без особых стараний с его стороны. Способность глубоко возмущаться всякой несправедливостью. Старается быть беспристрастным. Мышление носит преимущественно образный, конкретный и интуитивный характер. Выходит из себя редко, не лишён самообладания».
Заключение Зуева-Инсарова ещё больше подтверждается самим содержанием письма, по которому составлялась психологическая зарисовка: «Дорогой друг! Я верю в графологию, я сам ею практически занимаюсь. Она является элементом наблюдений и исследований, подчас безошибочных, а также весьма ценным знанием, приучающим к работе в области анализа и синтеза. Отсюда графология служит также и прекрасной гимнастикой для ума. Она требует мастерства учёного, а в некоторых случаях и интуиции артиста. Я очень охотно Вам пишу эти несколько строк, между которыми Вы найдёте столь многое. Преданный Вам Анри Барбюс. 25.IX.27.»
Ещё образец: «Пытливая и беспокойная мысль. Склонность к рефлексии, самоанализу. Когда требуются решительные меры, не останавливается перед ними, но знаком с большими предварительными колебаниями, альтернативами. Многое, часто боясь остаться непонятым до конца, не высказывает. Самолюбив, способен заупрямиться. Временами раздражителен, придирчив. Умеет сразу сделать многое в работе, настойчиво и интенсивно работает, но работает неровно. Моментами высоко даровит, моментами становится апатичным. Самообладания в серьёзные моменты жизни не теряет. Глубоко с людьми сходится как-то редко: любит общество людей одного настроения. В личных отношениях скорее мягкохарактерная натура, хотя временами и «тяжёлый» человек. Впечатлителен. Настроение в жизни роль играет. Приступы опасений, часто не имеющих под собой реальной почвы. Трудно укладывается в рамки обыденной жизни. Сложность личных переживаний, выражающаяся иногда в форме внутренних противоречий. Навязчивость отдельных представлений».
Получив этот характерологический этюд, Всеволод Иванов написал Зуеву-Инсарову: «Ваша характеристика потрясла меня как веяние огромного таланта».
В брошюре «Почерк и личность» читатель найдёт также графологические портреты Луначарского, Горького, Толстого, Чехова, Пушкина, Есенина, Собинова, Мих. Кольцова. Вчитываясь в них, трудно отделаться от мысли, что автор создавал свою портретную галерею не только на основании одних лишь почерков. Остаётся впечатление, что он в порыве вдохновения волей-неволей извлекал из памяти свидетельства современников или, быть может, образы, запечатлённые на фотографиях, картинах.
1— Ага, так это же не графология, а форменное очковтирательство! — грозно, уставится в книжку недремлющее читателево око.
Не знаю. Не думаю. В конце концов любое заключение легко было проверить, тем более что Зуев-Инсаров безбоязненно экспериментировал с широким кругом также и совершенно незнакомых людей. Скептики могли вторично вручить графологу отрывок из какого-нибудь малоизвестного манускрипта, но уже без указания авторства. Между тем репутация исследователя почерков осталась незапятнанной. Скорее напротив: сохранились весьма лестные отзывы о работах Зуева-Инсарова.