оса и действовать последовательно. Первое, что я хотел сделать, – это заставить Вальтера Крабонке признаться, что Агнес Брендель все-таки зашла с ним в подъезд. Для меня это было первым шагом к дальнейшему признанию в преступлении, потому что оно делало более вероятным и то, что Агнес Брендель все-таки вошла в его квартиру. Но для этого мне приходилось надеяться, что Крабонке останется все так же красноречив. Поэтому попутно приходилось развлекать его болтовней. Сейчас было не время для конкретных обвинений. Это означало, что мне нужно было набраться терпения.
Первое, что я хотел сделать, – это заставить Вальтера Крабонке признаться, что Агнес Брендель все-таки зашла с ним в подъезд. Для меня это было первым шагом к дальнейшему…
Я решил продолжить задавать, казалось бы, безобидные, но необходимые вопросы, чтобы исключить разные теоретические возможности появления крови Агнес Брендель в его квартире, если, конечно, это действительно была она. Я узнал, что от квартиры Крабонке было три ключа. Один он отдал матери, а два других оставил себе. В последнее время он никому их не отдавал и не терял. К тому же, кроме него, квартирой больше никто не пользовался. Происхождение пятен на полу он по-прежнему объяснял следами от морилки. Он уверенно исключил возможность того, что мог пораниться во время ремонта и что это его кровь могла накапать на ковер. Когда я спросил Крабонке, работал ли он по дереву в своем подвале, он также ответил отрицательно. Он занимался этим только в прихожей в своей квартире, которую еще предстоит отремонтировать. Свои сексуальные предпочтения Вальтер Крабонке описывал так – он решительно против «орального секса». Не важно, кто кому это делает – он женщине или она ему.
В середине разговора Вальтер Крабонке попросил листок бумаги. На нем он записал дни с 29 декабря по 31 декабря. Через некоторое время он нарисовал фигуру рядом со средней датой – что-то вроде человечка из палочек.
«Я ЛЮБЛЮ НОРМАЛЬНЫЙ СЕКС, И ИМ Я ЗАНИМАЮСЬ ИМЕННО В ПОСТЕЛИ».
Он также считал ненормальным целовать грудь:
«ДЛЯ МЕНЯ ЭТИ ВЕЩИ ПОРОЧНЫ И НЕПРИСТОЙНЫ».
С такими и подобными ответами прошло еще некоторое количество времени, и постепенно я заподозрил, что наша беседа перерастет в своего рода допросный марафон. В середине разговора Вальтер Крабонке попросил листок бумаги. На нем он записал дни с 29 декабря по 31 декабря. Через некоторое время он нарисовал фигуру рядом со средней датой – что-то вроде человечка из палочек. Я вопросительно посмотрел на своего собеседника. Он объяснил:
«ЭТО НЕ ОБЫЧНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК, А ОСОБЕННЫЙ. ОН МНЕ СЕЙЧАС НУЖЕН!»
Я напрягся. Зачем ему он сейчас? Он почувствовал себя загнанным в угол? Может, наши упрямые вопросы помогли ему осознать то, что он подавлял в себе в течение нескольких дней? Может, перед его мысленным взором предстала убитая и расчлененная им Агнес Брендель?
Вместо того чтобы строить догадки, я решил снова сменить тактику. Я остановил дословную запись протокола допроса и пододвинул свой стул очень близко к собеседнику. Этим я дал ему понять, что теперь между нами состоится откровенный диалог и что я ни на секунду не поверил его предыдущим показаниям.
Я использовал эту тактику всякий раз, когда чувствовал, что подозреваемый говорит неправду и в то же время он испытывает сильное внутреннее давление. Потому что именно так происходит с преступниками, которые действительно хотят признаться, но не могут заставить себя сделать это. Такой подход часто критикуют адвокаты на судебных заседаниях: ответственных следователей обвиняют в запугивании подозреваемого вне протокола или в попытках получить признание с помощью ложных обещаний или иного обмана. Это тоже нельзя сбрасывать со счетов. Поэтому для меня всегда было важно, чтобы эти перерывы были отмечены в протоколе допроса, чтобы разговор строился правильно и чтобы его содержание было отмечено отдельным примечанием.
Я сказал Вальтеру Крабонке в лицо, что не верю ни единому его слову. Потом долго смотрел на него. Он занервничал, стал отводить глаза и смотреть в окно, когда я сказал ему, что они с Агнес не расставались на улице. Агнес Брендель готова была выпить что угодно и уж точно не стала бы отказываться от вина. И поскольку теперь мне известно, что он всегда находился в поиске сексуальных приключений, я уверен, что он не смирился бы с ее отказом. В конце концов, он затевал все это только ради секса. И теперь он пытался убедить меня, что даже не попробовал уговорить Агнес?
Когда я закончил, Вальтер Крабонке впал в задумчивость. Он поднялся и стал молча смотреть в окно. Потом снова сел. Он по-прежнему не говорил ни слова, лишь махнул рукой на картину с подсолнухами. Улыбнулся. А потом признался, что зашел на лестничную клетку вместе с Агнес. Однако она тут же покинула его. Нет, ее не было в его квартире. Он мог поклясться в этом.
Было ли это признание тем самым прорывом в ходе расследования, на который я так надеялся? Возможно, да, иначе почему Вальтер Крабонке так долго отказывался признаться в этой детали, в то время как на все остальные вопросы он отвечал охотно? Кроме того, теперь я был уверен, что Крабонке как-то связан с убийством.
Признание
Несколькими минутами ранее мой коллега попросил меня выйти из допросной, чтобы проинформировать о результатах осмотра помещений. Не только в квартире Вальтера Крабонке, но и в его подвале сыщики обнаружили в разных местах несколько крупных пятен засохшей крови, замытых лишь весьма поверхностно. Чтобы выяснить всю правду, я попросил, чтобы собранные образцы немедленно доставили вертолетом в Институт судебной медицины, сотрудники которого ранее уже установили время смерти и исследовали содержимое желудка убитой. Теперь мне оставалось только ждать результатов исследований.
Я тянул время и позволил Вальтеру Крабонке рассказать новую версию событий. Стенографистка записывала все его показания, хотя они и не имели большого значения.
Наконец я дождался. Зазвонил телефон, на том конце провода был мой коллега.
«ПЯТНА КРОВИ В ПОДВАЛЕ СОВПАДАЮТ С ГРУППОЙ КРОВИ ЖЕРТВЫ – ВТОРАЯ ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ».
Это означало всего лишь, что кровь, обнаруженная в подвале, принадлежала к той же группе крови, что и кровь Агнес Брендель, и имела тот же резус-фактор. Каким бы обнадеживающим ни был результат, мне необходимо было учитывать, что такое сочетание характеристик применимо и ко многим другим людям. В Германии чуть более сорока процентов населения имеют вторую группу крови. Аналогичная ситуация и с обнаруженным резус-фактором. Но насколько вероятным было теоретическое предположение, что какой-то другой человек с идентичными характеристиками крови истекал кровью в подвале Вальтера Крабонке?
Я мог с уверенностью предположить, что Вальтер Крабонке и был убийцей Агнес Брендель. С другой стороны, это утверждение порождало дополнительные вопросы. Как можно было связать этот факт с установленным временем смерти? Согласно заключению, Агнес Брендель, скорее всего, была убита днем 1 января – через три дня после встречи с Вальтером Крабонке. И как следует оценивать показания, сделанные Эгоном Финком и многочисленными свидетелями, которые утверждали, что видели Агнес Брендель или выпивали с ней после того, как она покинула забегаловку Гарри Штельцеля? Осталась ли тогда Агнес Брендель у Вальтера Крабонке или вернулась к нему в квартиру еще раз? И когда именно он убил ее? Так что допрос был еще далек от завершения, но теперь ситуация изменилась в нашу пользу. Теперь мы могли более уверенно задавать вопросы и выдвигать обвинения.
Я вернулся в комнату для допросов, снова сел рядом с Вальтером Крабонке и заявил ему, что дела его совсем плохи и что он арестован по подозрению в совершении преступления. Я рассказал ему об обнаруженных следах крови и результа- тах серологического исследования. Из свидетеля Вальтер Крабонке превратился в обвиняемого. Поэтому я обязан был спросить, желает ли он продолжать давать показания, хранить молчание или все-таки обратиться к адвокату. Он посмотрел на меня вопросительно, как будто удивился, что я снова предлагаю ему адвоката, и на этот раз тоже отказался от своего права. Я почувствовал облегчение, потому что адвокат наверняка посоветовал бы ему не давать показаний до особого распоряжения. Теперь же мы могли продолжать задавать наши вопросы.
Что сразу бросилось в глаза: его спокойствие и кажущаяся уравновешенность куда-то испарились. Он начал что-то нервно бормотать, а потом замолчал на несколько минут. Крабонке сидел неподвижно, сигарета потухла в его пальцах, и он тут же прикурил новую. В какой-то момент он начал тихо и протяжно плакать. Через несколько минут мужчина попросил у меня новый лист бумаги. «Только на нем ничего не должно быть. Он должен быть чистым», – пояснил он. Я взял чистый лист со стола и дал ему. Некоторое время он просто смотрел на бумагу, на которой «ничего не было». Мой коллега и я старались не отвлекать Вальтера Крабонке от процессов, происходивших в тот момент в его голове. Мы просто замолчали и ждали. Иногда молчание тоже является тактикой допроса.
Наконец, Вальтер Крабонке, похоже, решился. Детским и слегка дрожащим почерком он что-то написал в верхней трети листа. Потом скомкал его, задумался, но потом снова расправил бумагу и пододвинул лист ко мне. На нем было написано: «Это я убил ту женщину. Она поднималась ко мне в квартиру».
Это я убил ту женщину. Она поднималась ко мне в квартиру.
Я не выдал своего облегчения, потому что теперь нам предстояло подкрепить признание доказательствами, чтобы оно имело силу в суде. Теперь мы знали, кто был преступником, но нам не было пока известно, как именно произошло преступление и зачем Крабонке расчленил тело. И то и другое было очень важно для приговора и избрания меры наказания.