всеобщее мнение, мнение света.
— Браво, Холмс! — воскликнул Уотсон. — По правде говоря, сперва я был несколько удивлен, что вы именно Молчалина выбрали на роль арбитра. А теперь я понял всю тонкость вашего замысла: Молчалин понадобился вам именно потому, что он всегда повторяет то, что говорят все. Не так ли?
— Да, — согласился Холмс. — Отчасти я остановил свой выбор на нем именно поэтому. Но только отчасти.
— Вот как? Значит, была еще и другая причина?
— Была. Ведь Молчалин — как раз один из тех, кого Пушкин называет «архивными юношами». Не помните разве, как Молчалин говорит о себе Чацкому:
«По мере я трудов и сил,
С тех пор, как числюсь по Архивам,
Три награжденья получил».
— Припоминаю. Но, по правде говоря, я никогда не придавал этим строчкам значения. Не все ли равно, где он там числился?
— Отнюдь не все равно. Строки эти несут весьма существенную информацию. Видите ли, какая штука, Уотсон: лет за двадцать до описываемых Пушкиным и Грибоедовым времен русский император Павел I отменил все привилегии, связанные с несением военной службы. И тогда дворяне, в том числе и самые родовитые, стали гораздо охотнее поступать на штатские должности. Желающих служить по штатским ведомствам оказалось так много, что Павел запретил принимать туда дворян, сделав исключение лишь для ведомства Иностранных Дел и Московских Архивов. Поэтому служба в Архивах стала считаться весьма почетной. Состоять в «архивных юношах» для молодого человека того времени значило принадлежать к «золотой молодежи», быть принятым в лучших домах. Сообщая Чацкому, что он «числится по архивам», Молчалин дает ему понять, что он сильно преуспел, сделал поистине блестящую карьеру.
Уотсон не мог прийти в себя от удивления.
— Подумать только! — воскликнул он. — Я и представить себе не мог, что этот Молчалин такая важная птица!
— О, Молчалин вообще не так прост, как кажется. Когда-нибудь мы с вами еще вернемся к его особе. Но сперва все-таки завершим наше расследование о пушкинской Татьяне. Как видите, сначала Пушкин изобразил появление Татьяны в светских гостиных Москвы как полный ее триумф.
— А в театре? — поинтересовался педантичный Уотсон.
— Ив театре тоже. Вот, послушайте!
Перелистав томик «Онегина», Холмс прочел:
«И обратились на нее
И дам ревнивые лорнеты,
И трубки модных знатоков
Из лож и кресельных рядов».
— Поразительно! — не удержался от восклицания Уотсон.
— Однако потом, — невозмутимо продолжал Холмс, — Пушкин решил отказаться от этого варианта и заменил его другим, противоположным.
Заглянув в книгу, он прочел:
«Не обратились на нее
Ни дам ревнивые лорнеты,
Ни трубки модных знатоков
Из лож и кресельных рядов».
— Вот так штука! — изумился Уотсон. — Поворот на сто восемьдесят градусов!
— Вот именно. Пушкин почувствовал, что тут — фальшь. Только что приехавшая из глуши в столицу, Татьяна едва ли могла сразу вызвать такое всеобщее внимание, такой всеобщий восторг. Это было бы неправдоподобно.
— Но ведь все равно вышло неправдоподобно! — возразил Уотсон. — Все равно она — как гадкий утенок в сказке Андерсена, который вдруг превратился в прекрасного белого лебедя. Разве не так?
— Пожалуй, — вынужден был согласиться Холмс.
— Так неужели же Пушкин не понимал того, что так отчетливо видим мы с вами?
— Прекрасно понимал.
— Почему же он не исправил эту свою досадную ошибку?
— О, тут целая история, — вздохнул Холмс. — Первоначально Пушкин предполагал, что у него в «Евгении Онегине» будет не восемь, а девять глав. Между седьмой главой, где Татьяна появляется в Москве в облике провинциальной барышни, и нынешней восьмой, где она является перед читателем уже знатной дамой, по его замыслу, должна была быть еще одна целая глава.
— Почему же в таком случае он ее не написал?
— То-то и дело, что написал! Но в последний момент, перед тем, как отдать свой роман в печать, он решил эту главу из него исключить.
— Так потом и не включил?
— Включил в виде приложения к роману. И не полностью, а в отрывках. С тех пор она так и печатается во всех изданиях пушкинского романа под названием «Отрывки из путешествия Онегина».
— A-а, помню, помню… Когда я читал «Евгения Онегина», то очень жалел, что из этой главы напечатаны только отрывки. Но я думал, что Пушкин ее просто недописал.
— Да нет, дописал. Но целиком печатать не стал. Однако вернемся к нашей теме. В маленьком предисловии, предпосланном этим «Отрывкам из путешествия Онегина», Пушкин привез отзыв своего друга поэта Катенина. Тот считал, что Пушкин напрасно исключил эту главу из своего романа. Вот, прочтите-ка!
Холмс протянул Уотсону томик «Онегина», придерживая пальцем отмеченное место.
— «Катенин, коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком, — медленно начал читать Уотсон, — заметил нам, что сие исключение, может быть, и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного…».
Дочитав до этих слов, Уотсон изумленно воззрился на Холмса.
— Постойте, — сказал он. — Стало быть, Пушкин был согласен с Катениным?
— Как видите.
— Выходит, я был прав?!
— А почему это вас так поразило? — насмешливо спросил Холмс. — Разве вы не были с самого начала уверены в своей правоте?
— Конечно, не уверен. Ведь вы всегда умудрялись доказать мне, что я не прав. И вдруг…
— И вдруг оказалось, что вы обратили внимание на то, что Пушкин и сам считал некоторой слабостью своего романа.
— Как же так? — не мог прийти в себя Уотсон. — Сам понимал, что это слабость, и даже не попытался исправить?
— А почитайте дальше, как он это объясняет. Вы прервали чтение пушкинского предисловия к «Отрывкам из путешествия Онегина» на самом интересном месте. Согласившись с Катениным, что пропущенная глава здесь была очень нужна что без нее в романе обнаружился весьма серьезный пробел. Пушкин далее пишет… Читайте, читайте! Вот отсюда…
— «Автор сам чувствовал справедливость оного замечания, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики», — медленно прочел Уотсон. — Что же это за причины, Холмс?
Холмс молчал.
— Ваше молчание красноречивее любых слов, друг мой, — сказал Уотсон. — Тут какая-то тайна, не правда ли?
Холмс молча кивнул.
— Что же вы молчите, черт возьми!
— В двух словах тут не скажешь. Я думаю, этой теме нам придется посвятить специальное путешествие. А пока подумайте на досуге над этой загадкой. Перечитайте «Отрывки из путешествия Онегина». Может быть, вам и самому придут в голову какие-нибудь догадки и соображения на этот счет.
— Легко сказать — подумайте!
— Не скромничайте, Уотсон! Пораскиньте мозгами хорошенько и к следующей нашей встрече предложите мне по крайней мере две-три версии, объясняющие, почему Пушкин не включил эту главу в основной текст «Евгения Онегина», а ограничился тем, что опубликовал отрывки из нее.
Путешествие восьмое,В котором Пьер Безухов обличает графа Аракчеева
— Ну-с, Уотсон? Что же вы надумали? — спросил Холмс.
— Вы о пропущенной главе «Евгения Онегина»?
— Именно о ней.
— Не скрою от вас, Холмс, что над вашим вопросом я ломал голову весь вчерашний день и все сегодняшнее утро.
— И к какому же выводу вы в конце концов пришли? Нашли решение задачи?
— Не одно решение, а целых два! — самодовольно объявил Уотсон.
— О, это плохо. Два в данном случае хуже, чем одно.
— Но вы же сами просили меня предложить по крайней мере две версии!
— Ладно, не будем препираться. Итак, ваш ответ: почему Пушкин исключил из текста «Евгения Онегина» уже написанную им главу?
— Как я уже имел честь вам доложить, тут возможны два предположения, — отвечал Уотсон. — Первое: Пушкин выкинул эту главу, потому что и без нее все понятно. Следовательно, она просто-напросто была ему не нужна.
— Так. А второе?
— Можно также предположить, что он решил отказаться от этой главы, потому что она тормозила действие, уводила читателя в сторону.
— Резонно, — кивнул Холмс. — Все это было бы весьма правдоподобно, если бы не одно обстоятельство, о котором вы, мой бедный друг, начисто забыли.
— Какое еще обстоятельство? — вскинулся Уотсон.
— Вы совершенно упустили из виду предисловие, которым Пушкин снабдил свои «Отрывки из путешествия Онегина».
— Ах, вот вы о чем, — махнул рукой Уотсон. — Нет, Холмс! Об этом предисловии я не забыл. Я прочел его по меньшей мере четыре раза!
— И что же?
— То-то и дело, что ничего. Читаю и ничегошеньки не понимаю. Хоть убейте! Можно подумать, что Пушкин написал это предисловие не для этого, чтобы объяснить свои намерения читателю, а напротив, чтобы как можно надежнее скрыть их от него.
— Не горячитесь, друг мой. Лучше прочтите это предисловие еще раз. Медленно, не торопясь. Впрочем, давайте-ка прочтем его вместе.
— Охотно! — Уотсон протянул Холмсу уже порядком пострадавший от многократного чтения томик «Евгения Онегина».
— Итак, я начинаю. Слушайте внимательно! — объявил Холмс и медленно, точно взвешивая каждое слово, приступил к чтению пушкинского предисловия. — «Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить вместо девятого нумера осьмой над последнею главою «Евгения Онегина» и пожертвовать одною из окончательных строф: