Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал —
Хвала вам, девяти Каменам…»
Холмс прервал чтение и вопросительно глянул на Уотсона.
— Ну? Что же здесь непонятного? Может быть, вы не знаете, кто такие Камены?
— Не считайте меня совсем уж невеждой! — раздраженно откликнулся Уотсон. — Я прекрасно знаю, что Камены — это музы. И я, конечно, понял, что Пушкин тут говорит о том, как велик был для него соблазн сочинить именно девять, а не восемь глав. Тут и девятый вал и девять муз… Я уж не говорю о том, что пропущенная глава была нужна ему не только для ровного счета. Нет, друг мой, тут как раз все более чем понятно. Непонятное начинается дальше.
— А дальше идет уже знакомая нам с вами ссылка на поэта Катенина, который вполне резонно, как мы уже выяснили, полагал, что пропуск целой главы вредит цельности романа и делает не совсем правдоподобным столь быстрое превращение Татьяны из уездной барышни в знатную даму.
— Нет, я не про это. Непонятное начинается еще дальше. Читайте с того места, где Пушкин говорит, что замечание Катенина кажется ему справедливым.
— Извольте, — согласился Холмс и стал читать дальше. — «Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики».
— Вот! — торжествующе воскликнул Уотсон. — «По причинам, важным для него, а не для публики». Пятый раз уже я вдумываюсь в эту загадочную фразу и ровным счетом ничего не понимаю. Что это за таинственные причины? И почему Пушкин, всегда такой прямой, так ясно и открыто высказывающий свои мысли, на этот раз вдруг решил напустить туману? В прошлом нашем путешествии, Холмс, вы дали мне понять, что у вас в руках уже имеется ключ к этой тайне.
— Ключ не ключ, но кое-какая догадка у меня действительно возникла.
— Какая догадка?! Ну?.. Что же вы молчите! Вы же видите, что я сгораю от любопытства!
— Повторяю, пока это только догадка. Необходимо ее проверить. Вот этим, друг мой, мы с вами сейчас и займемся.
— Хоть убейте, не понимаю: что мы будем проверять? А главное, как? Каким образом? У нас ведь нет ни одного даже самого пустякового факта. Не за что ухватиться!
— Сперва всегда кажется, что не за что ухватиться, — сказал Холмс.
Подойдя к ящику письменного стола, он достал из него сложенный вчетверо лист плотной глянцевой бумаги.
— Взгляните сюда, Уотсон!
— Что это?
— Географическая карта европейской части России.
Развернув карту и разложив ее на столе, Холмс сказал:
— Попробуйте проследить маршрут путешествия Онегина. Вы смотрите в пушкинский текст, а я буду следить по карте.
Уотсон оживился.
— Я готов! — отозвался он и лихорадочно стал листать страницы «Путешествия Онегина». Найдя наконец нужное место, он деловито сказал: — В начале у Пушкина говорится, что Онегин из Москвы отправился в Нижний Новгород…
— Великолепно!.. Дальше, — отозвался Холмс, делая пометку на карте.
— Оттуда в Астрахань… А из Астрахани на Кавказ.
— Понимаю… Дальше?
— Дальше тут что-то непонятное… «Прекрасные брега Тавриды…». Таврида — это где?
— Таврида — это Крым. А отсюда уже рукой подать до Одессы. Благодарю вас, Уотсон. Этого вполне достаточно. Моя догадка подтвердилась.
— В таком случае, может быть, вы наконец поделитесь со мной, в чем она состоит, эта ваша догадка? — не без язвительности заметил Уотсон.
— Охотно! — улыбнулся Холмс. — Я подумал, что Онегин, путешествуя по России, наверняка должен был увидеть военные поселения графа Аракчеева. И маршрут онегинского путешествия полностью это подтвердил.
— А что это за военные поселения? — недоумевающе вопросил Уотсон. — И кто он такой, этот граф Аракчеев? Я, признаться, ничего об этом не слышал.
— Стыдитесь, Уотсон! — начал Холмс.
Но Уотсон раздраженно прервал его:
— Полно вам, Холмс, попрекать меня моим злосчастным невежеством! Лучше бы взяли да объяснили, в чем тут дело.
— Извольте, — согласился Холмс. — Впрочем, я думаю, гораздо лучше будет, если о военных поселениях вы услышите не от меня, а от современников Аракчеева.
— Разумеется, это было бы лучше. Но где, черт возьми, мы с вами их найдем, этих современников?
— Ничего не может быть легче, — пожал плечами Холмс. — Включим нашу машину и перенесемся, ну, скажем, в салон Анны Павловны Шерер…
— Вы имеете в виду героиню романа Льва Толстого «Война и мир»? — сказал Уотсон не столько для того, чтобы уяснить получше замысел Холмса, сколько желая продемонстрировать перед другом свою начитанность.
— Именно ее, — улыбнулся Холмс.
— Я прекрасно помню эту даму. Но, если память мне не изменяет, в тех главах «Войны и мира», где она появляется, и речи нет ни об Аракчееве, ни о военных поселениях.
— Это не важно, Уотсон, — отмахнулся от этого возражения Холмс. — Мы с вами сами заведем разговор на эту тему. А поскольку тема эта была в те времена весьма животрепещущая… Впрочем, довольно болтовни. К делу!
Подойдя к пульту, Холмс быстро набрал код соответствующих страниц «Войны и мира», включил пусковое устройство, и в тот же миг друзья очутились в салоне Анны Павловны Шерер.
Вечер был в самом разгаре. Как выразился по этому поводу сам автор романа, «вечер был пущен, веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели». Сперва Холмс и Уотсон слышали лишь неразборчивый гул разных голосов, но вскоре из этого гула выделился хорошо им знакомый голос Пьера Безухова.
— Но Австрия… — громко сказал Пьер.
— Ах, не говорите мне про Австрию! — живо откликнулась хозяйка салона. — Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы…
— Да, а ргоро, — сказал Пьер. — Вы слыхали о беспорядках в военных поселениях?
— Я знаю одно, — холодно возразила Анна Павловна. — Наш благодетель будет верен своему высокому призванию. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он…
— Сам по себе проект, возможно, был не плох, — заметил Пьер. — Но…
— Простите, — прервал его Холмс. — Вы не могли бы объяснить нам, бедным чужестранцам, в чем состоит суть этого проекта?
Пьер искренно обрадовался, найдя в этой светской компании человека, искренне заинтересовавшегося его словами.
— Увлекшись системой комплектования армии, введенной Шарнгорстом в Пруссии, — начал он, — наш император выразил надежду, что военные поселения заменят в нашем отечестве ландвер и ландштурм и дадут возможность, в случае надобности, увеличить действующую армию в несколько раз…
— Ах, нет! — прервала его Анна Павловна. — Тут не только это. Государь так добродетелен… Поистине эту идею ему внушил сам бог…
— Да в чем она состоит, эта идея? — не выдержал Уотсон.
— Государь пожелал, — изобразив на своем лице крайнюю степень почтительности, отвечала Анна Павловна, — улучшить положение нижних чинов, дать им возможность во время службы оставаться среди своих семейств и продолжать свои земледельческие занятия, а на старость обеспечить им пристанище и кусок хлеба. С этой целью он и вознамерился учредить специальные поселения, в коих солдаты были бы одновременно крестьянами, а крестьяне оставались солдатами.
— Неужели вы всерьез считаете, что эту идею вашему императору внушил сам господь бог? — невинно вопросил Холмс.
— А вы полагаете иначе? — надменно вскинула брови Анна Павловна Шерер.
— Я слыхал, что ему внушил ее граф Аракчеев.
— Ах, совсем напротив! Граф Алексей Андреевич сперва противился этой затее…
— И не он один, — подтвердил Пьер. — Многие приближенные государя указывали на дороговизну поселений для казны и на ненадежное обеспечение ими комплектования армии…
— Но государь был тверд, — сказала Анна Павловна, изобразив на лице предельное восхищение непреклонностью императора.
— Да, — не без иронии согласился Пьер. — Он был тверд. Он сказал, что военные поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова.
На лице Уотсона отразился ужас.
— И что же отвечал на это граф Аракчеев? — спросил он.
— Как верный слуга государя… — начала Анна Павловна.
— К тому же не желающий потерять свое влияние на императора… — насмешливо продолжил Пьер.
На лице Анны Павловны вновь отразилось выражение самой восторженной почтительности.
— Граф лично разработал все сметы, — сказала она, — все планы и чертежи по образцу принадлежащей ему вотчины.
— Все же я хотел бы знать, — вмешался Холмс, — из-за чего возникли беспорядки.
— Народ наш так дик и необразован, — лицемерно вздохнула Анна Павловна.
Но тут Пьеру окончательно изменила вся его выдержка.
— Ах, полно вам во всех грехах винить наш несчастный народ! — горячо заговорил он. — Будто вы не знаете, какова жизнь у этих злосчастных военных поселян. За малейшие проступки несчастные подвергаются телесным наказаниям. Система фрунтового обучения основана на побоях! В военных поселениях потребляются целые возы розог и шпицрутенов! Поселяне трудятся без устали, целые дни оставаясь под надзором начальства. Дети их более зависят от начальства, нежели от родителей, большую часть жизни своей проводя на плацу. Дочери выдаются замуж по назначению начальства!
Анна Павловна несколько раз пыталась вмешаться в этот пылкий монолог, но не так-то просто было остановить разбушевавшегося Пьера. Ей только удалось выговорить:
— Mon Deux! Что вы говорите, сударь… Впрочем, не хотите ли перейти к столу?
Но Пьер продолжал, все более и более разгорячаясь:
— Все земледельческие работы производятся по приказам начальства, а так как многие начальники несведущи в хозяйстве и обращают внимание преимущественно на фрунтовое обучение, нередко земледельческие работы начинаются несвоевременно, хлеб осыпается на корню, сено гниет от дождей. А ежели к этому добавить еще всеобщее взяточничество начальствующих лиц, начиная от офицеров… Немудрено, что возникли беспорядки!