– Это пса так кликали?
– Его. Но собака была, будто человек, – покачал головой Гремыкин, явно печалясь. – Я поэтому и рассуждаю, что могла она защищать Карпыча, ну и того…
– А была причина?
Гремыкин отмахнулся головой.
– Враги?
– Откуда у Карпыча враги? – запричитала Дарья. – Ему лет!.. Это самое… Он у нас долгожитель.
– Есть семья?
– Что вы! Бобыль. Собака – вот его единственный родственник.
– Значит, Булыгин Мирон Карпович перестал выходить на работу третьи сутки? – напомнил Донсков.
– Последний раз отдежурил в ночную, а утром его уже я не видел, – поддакнул Гремыкин.
– А остальные?
– Потом. Спиридоныч, правда, на следующий день, а Жучок ещё бегал…
– Что это его Жучком?
– Да шустрый больно, хотя и косой! – не стерпела Дарья. – С одним глазом, а видит, чёрт, за двоих.
– Покажете местечко, где собаку нашли? – спросил Донсков, заканчивая со своими вопросиками и пряча блокнотик, куда всё время что-то быстро записывал.
И уже в надвигающихся сумерках они направились по дорожке в глубь кладбища. Вела Дарья, так и не расставшаяся с метлой. Шагала во главе.
– Это что же? – осмотрелся по сторонам Донсков, когда прибыли на место. – Здесь у вас и захоронения кончаются?
– Продолжаются, – осторожно поправил его Гремыкин. – На завтра, вон, по моему распоряжению Мишин пять могил подготовил для очередных, а там дальше пойдёт. – И он взмахнул рукой: – До забора-то ещё места много.
– Достанется, значит, если что? – невесело пошутил Донсков.
– Вам-то? – всерьёз прикинул размеры пустующего участка Гремыкин. – Вряд ли. Спешит народ.
– Ну что ж, – не погрустнел от этих слов капитан. – Будем заканчивать?
– Вы меня подвезёте? – Мухин с надеждой посматривал на Донскова. – Я водителя отпустил. В банк, знаете ли. Сегодня зарплата была.
– А вы, значит, остались ни с чем? – Донсков всё ещё стоял над собакой, потом двинулся к зияющим огромным могилам, начал зачем-то заглядывать в каждую и подолгу рассматривать, будто прикидывал глубину каждой.
– Фонарик принести? – не отставал от него Гремыкин. – Дна-то не видать уже.
– Я глазастый, – бурчал Донсков. – А вчера, значит, здесь хоронили?
– Как положено, – заверил тот. – У меня в журнале всё отмечено.
– Отмечается?
– С этим строго.
– Ну что ж, спасибо, уважаемые товарищи, – развернулся Донсков от могил. – Адреса Князева и Жучкова, надеюсь, в конторе имеются?
– Как же? У них трудовые книжки.
И переговариваясь, все заспешили от пустующих дожидающихся могил. Лишь Донсков задержался, оглядевшись ещё раз, на красный закат полюбовался:
– Красота тут у вас. Тишина…
– Да бог с вами! – охнула Дарья.
– А что? – бодро поддержал капитана юрист. – Если рассуждать с позиций…
Но договорить он не успел. Впереди, вывернувшись из-за раскидистого дерева, будто разом выросли два человека. В сумерках лица их различить было трудно.
– Фу ты, чёрт! – вскрикнул Гремыкин и рукой вперёд ткнул. – Гляньте-ка! Не Спиридоныч заявился? И Жучок с ним!
– Точно, – подхватила и Дарья. – Большой и малый. Заявились, пропащие, а мы их ищем!
Но приближавшиеся разочаровали.
– Это лейтенант Дыбин, – узнал Донсков. – Ведёт кого-то. Может, и ваш.
– Товарищ капитан! – издали крикнул Дыбин.
– Идём, идём, – успокоил его Донсков. – Покойников-то не тревожь. А то подымутся от твоего крика.
– Товарищ капитан, – горячился лейтенант, не обращая внимания. – Вот свидетель. Он мне тут!..
– Тихо, тихо, – попытался остудить его Донсков. – Уймись.
– Да это ж наш Митька! – уставился на второго подошедшего Гремыкин. – Дурачок местный. Побирушка. Какой он свидетель? Он полоумный.
– Вы послушайте, товарищ капитан. – Дыбин нахмурился. – Он мне тут такое наплёл!
– Он наговорит, – Гремыкин махнул рукой. – Его только слушать…
Глава X
Ужасный протяжный вой стоял в ушах…
У вас есть человек, которому врать не приходится? Хорошенький вопросик, да? Подумайте, покопайтесь в себе, я не тороплю. У меня есть. Мы с Валеркой познакомились, когда в Саратовский университет собрались. Я после школы, он из армии, отслужив. Где встретились, уже не помню, но понимать друг друга без слов научились, когда в деревню поехали арбузы собирать, чтобы добыть деньги на поезд. Тогда и драпали с танцплощадки от обозлённых аборигенов, решивших проучить нас за девчонок. А мы при чём, если те на городских, как на вешалки, липли? Можно было бы и поспорить, кто в драке горазд, но собралась целая кодла, а Валерка хотя и бывший десантник, но я в то время ещё начинающим был… Однако поняли друг друга враз. И теперь не приходится пыжиться, себя напрягать, слова подыскивать. Это хорошо, когда ты только рот открыл, а он уже догадался.
– Тебе не кажется, что с нами кто-то продолжает в идиотские шутки играть? – спросил я его.
Он сук покрепче схватил, я спиннинг нерасчехлённый, и мы бросились к кустам, но как ни быстренько мчались наши ноги, в проклятом кустарнике никого не оказалось. Впрочем, тень какая-то опять неподалёку в деревьях мелькнула, и шум или гул протяжный пошёл, хотя что не привидится в темени?.. Раздосадованные и злые, как черти, возвращались мы к огню.
– Ты знаешь, в любой неприятности, если захотеть, можно найти полезное, – попробовал успокоить меня Валерка, он известный дипломат, ему проблему на ноль свести, уговорить строптивого – раз плюнуть. – Это даже бодрит. Дрыхали бы мы сейчас с тобой, Данила, без задних ног, и ты бы про Краснопольского ничего не рассказал. Слушай, а почему они от своих фамилий отказываются?
– Не знаю, – мне в себя прийти время требуется, я не холерик по натуре. Скорее флегматик, хотя, если глубоко покопаться… – Мне это в голову не приходило. Я думаю, у них специальная процедура – уходить из мира светского. Они не только от фамилии, от себя прежнего, от всех своих привычек отказываются, меняют так сказать, полностью свой модус вивенди.
– Ты прав. Это точно, – подхватил Валерка. – Я вот когда в армию пошёл, каким был?..
– Обязуются всю свою дальнейшую жизнь посвятить только Ему. Богу.
– Это молиться, что ли?
– Проповедовать его веру, ну и, конечно, прославлять Самого. Чего уж там о фамилии жалеть.
– Ты подумай только! От всего отказаться. А от женщин? Я б от Таськи своей не смог.
– Валер, ты не перехлёстывай. У них же разные церковнослужители бывают. Чёрным монахам нельзя касаться женского тела, а белым не воспрещается. Единственное правило соблюдать нужно – жениться один раз и навеки. Вон, Митрофан, например, неженатым к нам приехал. Лишь мать рядом была и после никуда от его могилы не уехала, здесь и умерла.
– Трудно. А вдруг я Тайку свою разлюблю? Нет. Мне дорога в церковь заказана.
– Да что ты на себя всё примеряешь?
– Подумать только! Ни служить в армии, ни прыгать с самолёта, ни подраться. Таська и та одна на всю жизнь! Нет. Я не готов. Слаб. Сильным человек должен быть, чтобы на такое решиться.
– А их поэтому и гоняли всё время. Преследовало сознательное государство. Вот они и укреплялись.
– Завидовали?
– Опасались, я думаю. Сильна всё-таки их вера. А что сильным кажется, некоторым всегда великую опасность представляет.
– Нет. Погоди. О политике рано, – подбросил в костёр хвороста приятель и полез за бутылкой, стаканчики наполнить. – У нас ещё раки, картошка, наверное, сгорела вся. Давай, присаживайся и продолжай.
– Чего продолжать-то?
– С одиннадцатого мая начинай. Состоялся праздник, который архиерей Митрофан удумал?
Странное дело, водка, когда ближе к полуночи, вроде как и не горчит уже. Я поднял голову – луна так же висла огромной серебряной тарелкой, прямо в уфологи записывайся – ну, сущий корабль пришельцев из космоса! Ночь неслыханных чудес и откровений!..
– Газеты нашего города кричали, что 11 мая 1917 года станет днём духовного торжества и обновления, – я не зря в архивах и библиотеках вечерами корпел, с церковнослужителями потел, их выслушивая, знаний у меня набралось, было чем поделиться с приятелем. Валерка слушал, как с экрана глаз не сводил: все физически крепкие люди, я где-то читал, склонны к чувствительности. – Но Февральская революция перевернула планы не только отца Митрофана. Наверху в самом Синоде революционно настроенный обер-прокурор, некий князь Львов, закатил речь, и все доказательства, представленные для причисления митрополита Иосифа к лику святых, признал недостаточными.
– Вот так! Нашлись, значит, и такие среди князей?
– Что ты! В то время, на волне великой революции, оказалось и великое множество любителей всё отрицать и выворачивать с корнем. Вместе с пафосом обновления действительно тормозящих развитие общества процессов признавались негодными и вредными многие вечные истины. На что только ни покушались в политике, в философии, в науке и в обществе… В частности, нашлись раскольники и в православной церкви, отрицавшие необходимость самой формы патриаршества. «Долой царя! – требовали они. – Вон и патриарха!»
– Обновленцы, я читал, – подхватил Валерка. – Возня у них была серьёзная.
– Происходившее вознёй назвать слишком мягко. Противоречия выразились в открытую войну. И архиепископ Митрофан, верный Тихону, не изменил ему, занял самую активную позицию. На поместном Соборе, это что-то вроде нашего Верховного Совета народных депутатов, он возглавил единомышленников и сам выступил с трибуны в качестве главного защитника патриаршества, а также лично патриарха Тихона. Он так говорил!..
– Отважный человек.
– И победил. Его доклад произвёл большое впечатление даже на врагов, патриаршество отстояли и Тихона избрали патриархом.
– Что же его после такого успеха в Астрахань понесло? При такой славе?..
– Тихон оставлял его в столице, сулил выгодные и важные посты, но тот отказался, а в своё оправдание твердил, что не выполнил главной своей задачи в отношении митрополита Иосифа.