– Юра со мной тоже поделился. Вот я на неё тогда и взглянул по-иному, но вида не подал, думаю: пой, птичка, пой. Про род его занятий совсем почти забыла. Стал я её допытывать, за какие грехи его из врачей попёрли, так она понесла несусветное…
– Это чего ж? Очень интересно. Я, знаете ли, когда осмотр делал, в её комнате большое количество зеркал приметил.
– Ты же сам её внешность отмечал. Почему бы женщине не полюбоваться на себя лишний раз?
– Так-то оно так. Но больно уж чрезмерным показалось мне их количество. К тому же ни одно не прикрыто материей. При покойнике у нас завешивают. Я у соседки, старушки богомольной, поинтересовался насчёт этого. А она мне не ответила, только фыркнула хуже злой кошки и на вдову скосилась. Ей, я понял, самой не по нраву. Бабка носом повела, не она, мол, здесь хозяйка, а сама по углам крестится.
– Это ты к чему про зеркала-то?
– А чёрт его знает! Я Толупанчика спросил, а тот у бабки своей. Ивелина Терентьевна тоже враз закрестилась, обругала внучка и сказала, что открытые зеркала – большой грех, они вроде накликают нечистую силу.
Федонин на меня глаза вытаращил, рот открыть никак не может.
– Зеркала – это вроде канала общения одного мира с другим, если на современный язык перевести – с потусторонним.
– Чего ты несёшь! – наконец прорвало его. – Что за бред? И это я слышу от!..
Он задохнулся от возмущения.
– Вы меня тоже придурком-то не считайте, Павел Никифорович, – прищурился я. – Я ведь обидеться могу. Мне что старые люди говорят, то и я вам повторяю.
– Да разве до такого можно додуматься?
– Здесь сектантством пахнет! Вот куда я клоню. Неужели вы меня… за дурачка считаете?
– Сектантство? – он вроде начал отходить, лицо с красного к нормальным оттенкам возвращаться стало. – Нет. Откуда ему быть? Семиножкин глубоко верующим человеком был. Вон икон сколько в квартире! Сам рассказывал. Разве он потерпит?
– А в её комнате икон не было. Обходилась без них вдовушка. А Семиножкин мог и не догадываться.
– Такой зрелый мужчина? Нет. Глупость.
– А может, и стал догадываться после женитьбы, а потом уже поздно. Почему он не доверил ей своих тайн? Сейф-то прятал от жёнушки!
– Ты её подозреваешь?
– А вы?
Федонин за ухом почесал, задымил «беломорину», задумался.
– Я женщинам, особенно красивым, да к тому же моложе возрастом, никогда не верил, если даже глазки строили.
– Неправда. Ваша Нонна… – начал я.
– Свою в расчёт не беру. Особый случай. А вот насчёт твоей версии?.. Она, конечно, не нова, мы её, помнишь, сразу не сбрасывали со счетов, а сейчас она пробиваться наружу стала. Я тебе скажу – вполне вероятен союз двух молодых за спиной старика Семиножкина. Поэтому я команду Юрию дал; за квартиркой вдовы уже следят. Так, на всякий случай, но пока ничего особого замечено не было. А вот то, что Серафима Илларионовна темнит, я тоже подметил.
– Интересно?
– Про причину его увольнения из больницы пытаю, а она начала, как ты, ахинею разную нести, мол, юношескую ошибку ему припомнили, он ещё в студенческую пору необычным увлекался, эликсир молодости какой-то мечтал добыть, даже опыты над сокурсницами делал, за что чуть не вышибли.
– Все мы этим страдали! Ахис мунди, – вырвалось у меня.
– Чего? – не понял Федонин.
– Я так. Это скорее понятие, чем объект.
– Нет, уж ты снизойди до меня, глупого, раз латынью заговорил.
Тон старшего следователя был соответствующий, я, конечно, дурака свалял, надо было держать язык за зубами, нечего выпендриваться явно излишними знаниями, но назад дороги были отрезаны оттопыренной обиженной губой старого лиса.
– Алхимическое золото, вечный двигатель, эликсир молодости – пуп земли, вокруг которого человечество испокон веков нос водило, всё пытались найти, а не удалось. И сейчас умников хватает. Буквально – ось мира.
– Вот за эту ось ему и доставалось всё время. Только начал врачевать наш Аркадий Викентьевич, удумал гипноз применить на одной из своих пациенток. Да так, что та чуть не окочурилась. А ведь терапевтом был!
– Слава богу, не хирургом.
– Но сколько нервов мне стоило, чтобы от неё правды добиться!
– А зачем от неё? Я в больницу схожу. На прежнее место работы. Или уж в облздравотдел. Личное дело-то сохранилось. Аркадий Викентьевич интересует нас всё больше и больше. Если у него в детстве неординарные помыслы были добыть такое, о чём мечтало человечество ещё с дней Средневековья, то, прослышав об алмазном кресте архиерея Митрофана, он бы с ног сбился, а свою мечту постарался б исполнить.
– Вот-вот, – будто только этого и дожидался старший следователь, усмехнулся мне и ненароком добавил: – Ты, Данила Павлович, вообще займись его личностью. Глубже, так сказать, прокопай. Чую я, скоро нам это очень понадобится. Больно уж Аркадий Викентьевич долго от нас бегает. Пора б ему и появиться.
– Объявится. Мужчина тонкой психологии, без женского пригляда, ласки и заботы ему не справиться. Серафима Илларионовна не такая особа, чтобы её забыть.
– И с опознанием нам следует подумать, – не дослушал моего глубокого философствования старый лис. – Ты, Данила Павлович, раскинь умишком, кого туда свозить?
Я поздно включился, глаза на него вскинул:
– В морг-то?
– Сам понимаешь. Я сегодня занят буду. Змейкин опять меня беспокоит. Из тюрьмы звонили – жаловался он начальнику, следователя, то есть меня, просил. Видно, проснулась совесть у злодея, хочет пооткровенничать. Я до вечера им заниматься вынужден.
– Славненько. У меня тоже планы были. А может, старшему следователю Зининой всё-таки перекинуть дело об убийстве этих двоих мазуриков на кладбище? Вы бы поинтересовались у Колосухина, Павел Никифорович. Она бы и произвела опознание. С чего бы это нашему интеллигенту, тайному магу, поэту и любимцу женщин на кладбище оказаться? Его если и найдем где, то по меньшей мере в гробнице фараона.
Федонин не мог переварить такой наглости, он минуты три меня взглядом по земле укатывал, пока его самого не пробило:
– Это ж надо к Игорушкину идти! – сощурился и раскраснелся он. – Боюсь, он уже оперативку сел проводить с начальством. Колосухин ко мне заглядывал, туда спешил. А оперативка, сам знаешь, хорошо, если к обеду разойдутся. Нет уж, Данила Павлович, готовься сам. Думаю, Донсков с минуты на минуту трезвонить станет. Он меня ещё вчера предупредил.
«Вот оно как, – покосился я на Федонина, – старый лис уже давно всё решил с этим опознанием. Меня он только приглаживал, подготавливал. А раз так – не вырваться из его цепких лап. Придётся топать в морг».
Из всех подсобных учреждений, помогавших и мешавших сыщикам и следователям, морг был для меня самым несимпатичным. Тяжело начинался понедельник: накануне ночь с причудами и почти без сна, все на нервах, утреннее ревю с двумя трупами, вытащенными из-под гроба покойника и вот ожидаемое свидание с пунктом назначения, которого не миновать в конце концов никому. Я с тоской закурил вторую уже сигарету, подошёл к аквариуму с беззаботно резвящимися безмозглыми существами; одна крупная и противная, с отвислым брюхом, золотым хвостом и хищной пастью бросилась к стеклу мне навстречу. Неужели ей и меня захотелось попробовать на вкус?
– Павел Никифорович, всё забываю спросить, они у вас хищные особы?
– Были травоядными всё время, – с сомнением, как мне показалось, покосился он на меня. – Это ты про ту, что тебя пожирает глазищами?
– Угу.
– Про эту не знаю. Червей жрёт.
– Ага!
– Она и на меня глаз положила. Как-то кормил, за палец тяпнула.
– А бывает, чтобы они перерождались?
– А кто их знает? Если уж на кладбище могильщики добрались друг до друга, что с этих, младших наших братьев, взять?..
Философ у нас старший следователь, ничего не скажешь, у него каков вопрос, ещё чище ответ. С блокнотом вокруг него ходить следует, он, кстати, уже однажды мне советовал.
– Кого же на опознание вести? – отвернулся я от рыб. – Вдову трогать опасно, как бы с ней приступ не случился, она женщина чувствительная. Как у Дзикановского насчёт родственников?
– Донской мне докладывал, что у него отец жив. Правда, старичок совсем чудной. Он утром в засаду к капитану нашему вляпался, молодые помощники его сцапали, когда наведать сына притопал. Юрий мне рассказывал, тот еле дошёл, с виду-то ему лет сто, а сам трубку курит. Вот гвардия!
– Гвардия погибает, но не сдаётся.
– Вот и дед чуть концы у них на руках не отдал. Прямо на пороге, где они его напугали, так и грохнулся. Но ничего, отдышался, на машине его Донсков домой отправил.
– Вот и грохнется он у меня. Второй раз третировать слабую нервную систему? У нас уже имелись инциденты: Семиножкин хлопнулся…
– Ну с Семиножкиным разобрались. Там без коварной руки не обошлось.
– А вдовушка на сутки отрубилась?
– Это было.
– Третий случай может стать роковым.
– Согласен. Опознание – это вещь… Я по молодости когда начинал… в сороковых. Помню как сейчас, допотопный погреб был за больницей. Туда их и складывали, мазуриков. Я страх как опасался и на сто метров к этому погребу приближаться. Как вспомню – в глазах ноги худые и синие… и почему-то всё время торчат ногти перекрученные. Кажется, что растут и растут, как на живых. Я раз не отвертелся, пришлось идти туда и, представь себе, сам упал. Когда уже оттащили, пришел в себя, спрашиваю доктора: «У них что же, растут ногти на ногах?» Тот кивает: «Бывает, процесс продолжается».
– Павел Никифорович, – сплюнул я с досады. – Вы что? Специально надо мной издеваетесь? Думаете, мне в радость?
– Что ты! – Федонин даже из-за стола выскочил и ко мне на своих стоптанных, пританцовывая, заторопился. – Я вот всё переживаю, а не взять ли тебе соседку Семиножкиных?
– Соседку? Эту старуху-то, что себя не помнит? Ей же всякая чертовщина виделась!
– Не скажи. Вора она точно приметила. Никакой там фантазией и не пахло. И сейф под картиной ей удалось отыскать. Глазастая бабушка. Она, кстати, сильно верующая, а для таких покойник всласть, они к ним, не как мы, атеисты. Они с понятием…