– А Дзикановский-отец был знаком с Семиножкиным? – вдруг будто проснувшись, встрепенулся полковник.
– Вот, – назидательно подметил капитан, – а вы мне не дали договорить. Сын давно общался с коллекционером. Кстати, всё время занимавшимся поиском этого креста. И конечно, об этом не мог не знать папаша.
– Тогда в ваших рассуждениях мало логики.
– Как?
– Если вы подозреваете отца в том, что тот, работая в ЧК, ещё в девятнадцатом году незаконно завладел этой реликвией, то зачем ему с сыном травить Семиножкина?
– Так это если завладел! А если ему не удалось? Мы с Семёновым исходим из того, что Семиножкин или знал, где хранится крест, или сам им владел. Такая же известная личность и многожитель – Дзикановский Викентий Игнатьевич. Семиножкин, приметив сынка, прикинувшегося поэтом и литератором, увлёкшегося для вида его легкомысленной женой, быстро его раскусил. А когда пронюхал и про профессию отца, а возможно и знал ранее, намеренно сблизился с Аркадием Викентьевичем. Жене он не доверял – соседка, известная нам Матрёна Никитична Бокова, за полчаса, что я был в квартире, все уши прожужжала секретами вдовушкиного адюльтера. Чудесную реликвию коллекционер по-видимому хранил в том сейфе за картиной. Раскусив врагов и почуяв угрозу, Семиножкин пошёл на хитрость и сделал проверочный ход: он написал заявление в областную прокуратуру, будто пропавший крест представляет государственную значимость. Попросил принять меры по розыску, для убедительности приложил список лиц, якобы видевших, слышавших, в общем, имевших к реликвии некоторое отношение. Федонин провёл почерковедческую экспертизу: оказалось, список составил сам коллекционер, а ведь он уверял, что бумага ему досталась от какого-то умершего антиквара.
– Зачем это сделано?
– Я могу это объяснить всё той же уловкой Семиножкина – выяснить, какой силы угроза нависла над его головой, кто представляет для него реальную опасность? Официальным заявлением он также убеждал врагов, что никакой реликвии у него самого не имеется. И дожидался обратной реакции.
– По вашей версии покойник сам накликал беду?
– Невольно. Его расчёт не сработал. Аркадий Викентьевич к тому времени, видимо, заприметил тайник за картиной и дожидался момента. Вскрыл он его довольно искусно, не понадобилось много времени, а мои специалисты из кримотдела ахали – замки у сейфа самые что ни на есть современные.
– Если ваша версия верна, как раз вспоминается, что отец Аркадия Викентьевича занимался в ЧК этими делами.
– Сходится у нас не всё, – покривился Донсков. – Пока не понятно, почему сынок, усыпив вдову, вскрыв сейф и прихватив содержимое, миновал квартиру отца и понёсся на кладбище, ища убежище у уголовников.
– Обуяла жадность. Вы столько чудес приписали тому церковному реликту! Архиерейскому кресту! Глаза разгорелись.
– Непонятно пока, – продолжил Донсков, недоумевая, – что связывает в общем-то интеллигентного человека, которым представлялся Аркадий Викентьевич, и кладбищенских могильщиков? Вроде и повидал я уже немало, а сомнения гложут.
– Сомнения, это полезно. Версия ваша имеет право жить. Я только одного не пойму, почему вы противитесь совещанию.
– Мои предположения и отчёт о проделанной работе вы так и так доложите генералу, товарищ полковник. А нас бы денёк-другой не трясли, возьмём мы Князева и его корешей. Содержимое сейфа найдём у них – это результат. Тогда, как говорится, пусть снимает головы генерал.
– Тогда вам ордена вешать, – хмыкнул Лудонин. – Хорошо, я переговорю с Евгением Александровичем, а вы занимайтесь.
– Можно идти? – вытянулся капитан.
– Конечно. Хотя минутку. Вы так и не досказали мне о причинах увольнения Дзикановского-отца. Тогда так просто из этой службы раньше положенного не уходили.
– Бокия арестовали в тридцать седьмом году, его парапсихолога и весь их кружок умников объявили врагами народа и расстреляли. Естественно, ликвидирован был сверхсекретный отдел, распущены соответствующие службы на местах по всей стране. Остался без работы и Викентий Игнатьевич. Его не судили, помогли с устройством на работу, кстати, он химик, знаменитый институт окончил в Петербурге, в котором, между прочим, до него учился и Глеб Бокий.
– Подумать только, земля-то круглая! А в чём же их обвинили? Раз уж вы постарались собрать такую богатую информацию, то, вероятно, поинтересовались и этим?
– Созданную Бокием тайную организацию обвинили в шпионаже и попытке заставить советское руководство проводить угодную Западу политику. Вот так. Не больше, не меньше. Путём, так сказать, психологического воздействия.
– Однако!..
– Это ещё не всё. Парапсихолог якобы признался следователю и суду, что их нелегальная организация пропагандировала мистику, направленную против учения Маркса – Ленина – Сталина.
– Ну да… – потёр лоб Лудонин. – Конечно… А что же ещё могли сообразить…
Его раздумья прервал телефон. Подняв трубку, послушав, он передал её капитану:
– Вас. Прокурор следственного отдела Ковшов спрашивает.
Донсков, извинившись, взял телефон.
– Пожар? Мы же встречаемся вечером?
– Ты бы приехал сюда, – Ковшов назвал адрес.
– Это же!.. – задохнулся Донсков. – Что ты там забыл?
– На месте объясню. Только срочно.
Глава III
– Ты как сюда проник? Я охрану снял, дверь опечатал, телефон и тот на прослушку перевёл!.. – капитан Донсков влетел в квартиру и с порога набросился на меня. – Что понадобилось?
– Тише ты. Не ори, – погасил я его пыл и – палец к губам.
Это подействовало.
– Пройди-ка сюда, – я повёл его в комнату рядом.
На койке возлежал старший следователь Федонин. Донсков прямо остолбенел, лишившись дара речи. Я не мешал ему приходить в себя и созерцать бледное беспомощное лицо старого лиса, в смятении отвернувшегося к стенке и тяжко сопящего.
– Ничего не пойму, – наконец ожил Донсков. – Павел Никифорович, что за концерт?
Но Федонин молчал и только сильнее заморгал понурыми глазами.
– «Скорую» только что спровадил. Отравление неизвестным веществом. Подыматься до вечера нельзя.
Федонин при этих словах дёрнулся и зашевелился, пытаясь приподняться.
– Лежите, лежите, – твёрдо остановил я его и рукой грудь прижал. – До вечера доктор категорически запретил вставать.
Федонин опять дёрнулся.
– А что с языком-то? – вылупил на меня глаза Донсков. – Он и говорить не может!
– Может, но лучше не пробовать. И вообще! Яд какой-то неизвестный. Врач не даёт гарантий, что этим всё кончится, может, ещё себя проявит.
– Откуда яду здесь быть? Мои ребятки полный шмон устроили, я тоже глядел…
– Значит… плохо… глядел… – выговорил Федонин, слова он произносил, словно резину языком растягивал.
– Вон, глянь! – ткнул я на необычной формы миниатюрный пузырёк, какие дамочки хранят в своих сумочках.
Донсков бросился к столу, словно кот на мышь.
– Осторожно! – заорал я. – А то придётся и тебе неотложку вызывать.
Капитан замер над пузырьком, не сводя злющих глаз, помахал рукой вокруг шляпки флакона, втянул в себя воздух:
– Ничего не чую.
– Я и открыл… не понял ничего… – пробормотал с кровати Федонин. – А потом очнулся почти через час.
– Так, может быть, это не яд? – оживился Донсков. – Какое-нибудь психотропное вещество, парализующее мозг?
– Хрен редьки не слаще, – остерёг его я. – Ты всё же в руки флакон не бери.
– Да там и не видать ничего. На донышке если есть, то несколько капель, – водил он носом возле пузырька.
– Как видишь, хватило Павлу Никифоровичу, а он ведь не брызгался.
– Какой там… – поморщился старый лис. – Я его… только… из-за необычной формы… приметил. Бутылок-то здесь… уйма, а этот флакон… как гриб… среди снега… Мне в глаза и врезался…
– Вот он вам и врезал, – буркнул я с досады.
– Только… один… раз… и нюхнул.
На старого лиса больно было смотреть, но мы с Донсковым, услышав эту фразу, вытаращили глаза друг на друга и едва удержались от смеха. Вот уже действительно: и смех и грех! Трагикомичной выглядела ситуация, в центре которой мучившийся от собственной оплошности страдал совсем застеснявшийся наш идол. Опасность, конечно, прошла, теперь больше всего его убивала оказия, в которой он оказался, и это его: «Нюхнул один раз!..»
– Экспертизу мои проведут? – справившись с неуместным желанием, поспешил спросить Донсков.
– Нет. Слишком велика ценность находки, – покачал я головой. – Югорову отправлю.
– Не этот ли флакончик Аркадий Викентьевич вдове Семиножкина нюхать подносил? Потом та в постели мучилась?
– Всё может быть. Попросим Владимира Константиновича, чтобы помараковал над ним с особым вниманием. Эксперт теперь наша надежда и опора.
– Слушай, а как Федонин сюда попал? Я понимаю, тебя он по телефону вызвал?
– Точно.
– А чего же мои? Не засекли ваш разговор? Почему наша служба ничего мне не доложила?
– Это уж ты у них выясняй, Юрий Михайлович. Я догадываюсь, они не стали тебя беспокоить. Ты же у Лудонина находился. Я сам-то с трудом с тобой связался; секретарша сначала предложила перезвонить, заняты вы чем-то были оба?
– Убеждал его, – отмахнулся Донсков. – Начальству нас не понять.
– В чём?
– Слушай, где же он флакон этот отыскал? – не отвечая, перескочил Донсков с неинтересной темы. – Мы же делали тут обыск.
– Вот так, дорогой начальничек, – хмыкнул я, – верхогляды твои помощники. Учить их надо.
– Моих учить – только портить. Прав Лудонин, пороть их надо.
– Задушевная беседа у вас протекала?
– И не говори.
Мы заглянули в закуток без окон, что-то вроде чуланчика, теперь их некоторые шутники именуют «тёщиной комнатой».
– Вот здесь и отыскал флакон Павел Никифорович.
Все три стены чуланчика были оборудованы полками, на которых теснилась пустая стеклотара разного калибра и назначения – бутылки, банки, склянки, пузырьки и прочая ёмкость.
– Всю эту батарею мои орлы вдвоём из рук в руки выставили на пол, на моих глазах перебрали и ничего примечательного не обнаружили, – чертыхаясь, оправдывался Донсков. – Ты-то мне веришь, Данила Павлович?