– Иди, иди! – нарочито громко выкрикнул Прыщевский, не реагируя на намёк. – Потом спрашивать будешь. Натворил дел.
– А ты не при чём? С тобой же были! – огрызнулся совсем обидевшись Жучок. – Сам за спину, и на меня телегу катишь?
– Ну чего грызётесь? – вышел к ним навстречу Князев, бровей не подымая, насупившись, кулаки в карманах из штанин выпирают, готовые в ход в любую секунду. – Где скитался до ночи? Нализался опять?
– Трезв, – сжался в комок Жучок и носом шмыгнул, как провинившийся мальчишка. – К вам с чем ни приди, всё не гож.
– Да за те проделки вас обоих прибить следовало!
– Что ж вспоминать? Повинился я. Спьяну творил, а никто не остановил, – Жучок пробежал в комнату, застыл у стола навытяжку, скользнул взглядом по голой скатерти, носом воздух втянул с тоской. – А сказать-то у меня есть чего…
Но Князев будто не слышал, только зычно хмыкнул, сплёвывая, зашёл следом. Жучок, так и не дождавшись, вопросительно и с опаской обернулся на бригадира:
– Матвей Спиридонович, кто старое помянет…
– Знаю, знаю, – уселся тот за стол, кулаки перед собой поверх скатерти выбросил, грохнул по столу, тот отозвался глухим жалобным эхом, скрипнули ножки. – Было бы у тебя ещё одно око, давеча после ваших художеств выбил бы к едрёной фене! Вот тебе моё прощение. Говори уже…
Жучок примолк, потупился, подбородок от груди боясь оторвать. Было отчего. Бригадир никак не мог забыть ночных проделок на речке, когда, исполняя его наставления, вместо того, чтобы подобраться, подслушать и подсмотреть, о чём беседуют два прокурорских работника, не обронят ли каких слов насчёт убийств и других не лишних подробностей о розыске, подговорил Жучок захмелевшего Прыщевского учудить концерт с волчьим воем и проучить как следует служивых. А чтобы надолго запомнили, вытянули их снасти и сети из воды вместе с рыбой. Всё бы ничего, да пожадничал Жучок, приволок поутру бригадиру весь улов, но вместо благодарности схлопотал зуботычины да такие, что до сей поры всё тело ноет. Благо, ноги сумел унести, а то неизвестно, чем бы кончилось.
– Что молчишь? – рявкнул, не дождавшись ответа Князев. – Хвались, чем промышлял. Принесла турчанка ответ Викентия Игнатьевича?
Жучок слюну сглотнул, кивнул, не поднимая головы.
– Где?
– На словах велено передать, встретиться он готов. Но требует время, чтобы всё обдумать и назначить час.
– Обдумать, это конечно, – оживился Князев. – Хорошо. За это хвалю. Хоть какой-то толк от тебя, гнида. Не думал, не надеялся я, что простит он нам то смертоубийство.
– С чего вы взяли, что он простил? – не хотел говорить этих слов Жучок, но вылетели сами, хоть язык проглатывай, вот поганый характер достался! И так всю жизнь!..
– А тебе почём знать? – Князев аж подскочил с табуретки. – Турчанка поганая что-нибудь наплела?
– Нет, только глазищами сверкала.
– Не кусалась же?
– Только…
– Что он-то?.. Сам?
– А я его видел?
– Чего ж мелешь? Язык будто змеиный! Не зря тебе глаз выбили. Надо было и жало выдернуть.
– Прыща б посылали! Тот только закладывать горазд.
– Молчи, поганец, – пнул Жучка сзади ногой Прыщевский. – Ты толком отвечай. Откуда тебе известно, что хозяин не простил нам смерть сына?
– Да какой же дурак простит? – дёрнулся Жучок. – Ишь чего захотел, сука!
Жучок едва удержался, чтобы не броситься на долговязого. Тот отскочил к стене, сжал кулаки.
– Цыц, сволота! – грохнул по столу кулаком Князев. – Будет время у вас свести счёты. А ты говори, – ткнул он пальцем в Жучка. – Что передала турчанка?
– Завтра будет ждать меня на рынке в мясных рядах. Там и скажет, когда и где. Но хозяин сразу ставит вам свои условия.
– Условия? Какие? – насторожился Князев.
– Чтобы вы на встречу явились один.
– Конечно, один, – хмыкнул бригадир, – неужели вас, поганцев, с собой потащу.
– Без оружия.
– Зачем оно мне, – Князев глянул на свои кулаки, поморщился. – А захочу, и не увидит.
– Чтоб захватили с собой то, с чем Аркадий Викентьевич в землянку в ту ночь прибежал, – немного помолчав, тихо выговорил Жучок и воровато глянул на бригадира.
– Ты разболтал, сука? – вскинулся тот на него.
– Да вы что, Матвей Спиридонович! – отскочил Жучок, чуть не сбив с ног Прыщевского, маячившего за его спиной.
– А откуда ему знать про чемоданчик?
– Я его не видел никогда, – взмолился Жучок, – в тот раз, когда труп прятали, про чемоданчик вы сами рассказывали. Чего молчишь, Прыщ?
Прыщевский не отозвался, но Князев потух, плечи свесил, обмяк, тяжело оседлал табуретку:
– Ладно, садись, гнида. Чего не так, шею сверну.
И замолчал надолго.
Глава XI
Кое-что о нём было известно. Человек представлялся мне личностью значительной и фигурой очень даже примечательной в распутывании умышленно кем-то засекреченной и действительно загадочной истории о контрреволюционном заговоре, получившем название «цианистый калий», в познании судьбы интересующего нас архиепископа Митрофана, трагически погибшего в смутные годы Гражданской войны.
Получив высшее юридическое образование в Петербурге, с начала 20-х годов он проживал и работал у нас. Лично зная Патриарха Руси Тихона, став близким и даже доверенным лицом местного архиерея Фаддея, до поры до времени имел вес во властных верхах. Для решения болезненных вопросов в завязавшейся войне с раскольными обновленцами не раз направлялся в Москву к комиссару Красикову по вопросам церкви. С хрущёвскими новациями пришла пора его «перевоспитания» и после неудачных попыток он был снят со всех постов, ославлен в местных газетах «заклятым мракобесом».
Теперь Аркадий Ильич Курнецов занимался мемуарами, которые никто не печатал. Несомненно, он мог пролить свет на историю той загадочной церковной реликвии, которую десятки лет искали многие, начиная от фанатиков-коллекционеров до преступников.
Со слов Ивелины Терентьевны Толупановой, Курнецов долго и дотошно собирал сведения, работая над рукописью о двух друзьях-товарищах архиепископе Митрофане и епископе Леонтии, во время раскольной смуты оказавшихся по разные стороны баррикад, но помирившихся, оказавшись в одной камере губчека, и принявших смерть в одну ночь, возможно, от пуль из одного револьвера.
Курнецов проживал один, вёл замкнутый образ жизни, изредка выбираясь в церковь. Подводили больные ноги и негнущаяся спина. У него не работал телефон. С некоторых пор его отключили по неизвестной причине, так мне сообщили на станции, а углубляться в подробности не было времени.
– Прогуляешься, – успокоил меня Федонин, сам готовясь к очередной встрече со Змейкиным. – Тут недалеко. Домик старинный, но пока держится, не развалился, как некоторые.
Змейкина должны были привезти из следственного изолятора с минуты на минуту. В кабинете старшего следователя тому предстояло услышать об окончании следствия и знакомиться с томами уголовного дела. Свершилось. Разум взял верх над принципами. Как Павел Никифорович ни упрашивал, ни бился, ни упорствовал, Игорушкин принял решение не будить гнев Генерального прокурора и отказаться от ходатайства о продлении сроков. Пять суток имелось у Федонина. За это время он должен был выполнить требования, так называемой статьи 201-й и направить дело в областной суд с обвинительным заключением.
– Тремя трупами дело не кончится, – горько жаловался старый лис Колосухину, когда они ни с чем возвратились из кабинета прокурора области.
– Вы дело Семиножкина имеете в виду? – вскинул тот брови.
– Конечно. По нему работать и день и ночь надо. Самая горячая пора, а я со Змейкиным застрял, с этим поганцем!
– Так что же?
– Четвёртый труп будет.
– Кого вы имеете в виду?
– Себя! Хоть вешайся.
– Данила Павлович справится, – Колосухин на меня глаза навёл. – Что планируете сегодня?
– Поход к богослову.
– А нужен вам этот Курнецов? – Колосухин покосился на старшего следователя. – Его информация может быть лишь фрагментарной, более того, это, так сказать, фон событий, конкретных фактов, свидетельствующих о готовящихся убийствах и других преступлениях не даст?
– Напрасно вы так, Виктор Антонович, – поджал губы Федонин и головой покачал. – Недооцениваете вы нас с Данилой Павловичем. Рассказ Курнецова может стать ключиком ко всей истории. Богослов – бесценный кладезь, ему лукавить в данном случае не с руки. Он сам в некотором роде пострадал. Жаль, поздно о нём Ивелина Терентьевна рассказала. А ведь знали и другие… вполне официальные лица.
– Сегодня из КГБ звонили, – вставил я. – Просили прийти. Отыскалось у них архивное дело.
– А сами его привезти не могут? – Федонин даже закраснел весь.
– Предлагают ознакомиться с делом у них. Особый режим секретности.
– Кто только строчит эти режимы? – терпения у Федонина не хватало.
– Вы, наверное, после встречи с Курнецовым и сходите в КГБ, Данила Павлович? – с некоторых пор, как Игорушкин жёстко распорядился по делу Змейкина, Колосухин ненавязчиво дал понять, что берёт под личный контроль следствие и по нашему делу. – Павел Никифорович вряд ли рано освободится.
– Выписки сделай, – тут же стал наставлять меня старый лис. – Вместе потом обсудим.
– Выписки делать нельзя, – тут же поправил его Колосухин тихо и будто ненароком. – Режим.
– Ах ты, чёрт! – сунулся Федонин за портсигаром, а я поспешил откланяться: до шести вечера оставалось не так уж много, учитывая свалившиеся на меня обязанности, а главное – КГБ после рабочего времени чужих к себе не впускал.
Глава XII
Лишь зашёл, полумрак и весь седой в лёгком одеянии старец – единственное светлое пятно бросилось в глаза с порога. И ещё: удивительное количество книг размещалось в этих маленьких, низких, плохо освещённых комнатках. Казалось, больше ничего и не было. В кожаных, потрескавшихся от времени переплётах, с уцелевшим кое-где золотым тиснением, они будто свисали с потолка. Впечатление усиливалось давящими на голову массивными антресолями, прогнувшимися под тяжестью пухлых древних фолиантов. На многих корешках проглядывались затейливые кружева тонких рисунков, венчавшихся строго очерченными православными крестами: без сомнений, литература здесь преобладала особая, совсем не из нашего времени и собранная не одним поколением и не один десяток лет.