— Вы все живы, мужики. Это хорошо, — прошептал Борис. — Но хреново выглядите. Командир, вы вроде не пили вчера, нет?
— Борька, помолчи! Все будет хорошо, — пробормотал Никольский.
Его трясло от бессилия, от невозможности что-то исправить. Он нес какие-то глупости. Мол, скоро прибудут врачи, отвезут тебя в госпиталь, извлекут пулю. Откуда здесь врачи? Десять раз помереть можно, пока кто-нибудь из них соизволит появиться в этом лесу.
— Да ладно, все нормально, командир, — прошептал на последнем издыхании Булыгин. — Самочувствие у меня в норме, анализы отличные, организм работает как часы, песочные правда. Полежу немного, отдохну. — Борис закашлялся, изогнулся и уже не вышел из приступа, застыл.
Глава 5
Подкрепление прибыло из Рошкан только через сорок минут — два взвода красноармейцев на грузовиках плюс целый санинструктор. Помимо тех, кто уже умер, никто на тот свет не собирался. Пострадавших бинтовали, загружали в машину.
Дальше все было как в тумане. Тряска по ухабам, объездная дорога через Рошканы в Аушвальд.
Солдаты несколько часов прочесывали леса, но настигнуть беглецов не смогли. Возможно, те не выжили. Или же умер только Мендель, а остальным удалось просочиться сквозь кордоны.
Севернее Аушвальда, в местечке Лядны, немцы пытались провести контрнаступление. Они ударили на рассвете со стороны городка Венцен. Двум десяткам танков, поддерживаемым пехотой, удалось рассечь наши подразделения, застрявшие в польском бездорожье, и продвинуться на несколько километров.
Но развить успех они не смогли. Советское командование бросило в эту брешь гвардейский стрелковый полк, усиленный танками и артиллерией. Через несколько часов линия фронта была восстановлена.
Немцы отступили без паники, в организованном порядке. Но у майора Никольского имелось опасение, что с этими частями могли соединиться его подопечные, бегущие из леса. В таком случае выходило, что все жертвы были напрасны.
Раненых оперативников и красноармейцев доставили в Аушвальд, отправили в санчасть.
Как-то не похоже было на то, что лагерь смерти, овеянный мрачной славой, будет уничтожен. Всеми делами здесь отныне распоряжался НКВД. Сюда невесть откуда доставляли пленных немецких солдат, имеющих жалкий вид. Их загоняли в уцелевшие бараки, помещали под охрану.
Те прежние узники, которых особисты посчитали неблагонадежными, оставались в лагере. Условия их содержания мало изменились.
Стучали топоры. Тяжелые грузовики доставляли дизельные и бензиновые генераторы. Павлу даже думать не хотелось о том, что именно власти собираются устроить на освободившихся «полезных площадях».
Никольский покинул санчасть через несколько часов, решил что ему нечего там делать. Он валялся на кровати в бывшем общежитии гостиничного типа для господ эсэсовских офицеров и важных командировочных. Иногда майор заглядывал в канцелярию, выслушивал доклады.
Доктор Мендель как в воду канул. Солдаты обшаривали все берлоги, подозрительные ямы, дважды выходили на сомнительные следы, но они обрывались.
Линия фронта отодвинулась на запад. В окрестные деревни устремились польские переселенцы из центральных и восточных областей страны. Много народа было из Галиции, измученной бандеровским террором. Все эти люди будто висели на хвосте у Красной армии. Стоило ей отбить у немцев какую-нибудь пустующую деревню, как назавтра в ней уже что-то строилось.
Связь с армейской контрразведкой отсутствовала. То ли связисты портачили, то ли отдел переместился. Вестей не было ни от полковника Максименко, ни от его заместителя майора Гарбуса.
Майор пребывал в каком-то отвратительном подвешенном состоянии. Он знал, что сейчас решалась его судьба.
К концу дня на территорию лагеря въехала черная «эмка» и встала у крыльца канцелярии. Через несколько минут в общежитие вошли три осанистых офицера с каменными лицами.
Павел поднялся, оправил гимнастерку. Он уже все понял.
— Майор Пархоменко, следственный отдел армейского управления СМЕРШ, — представился старший из них и козырнул. — Вот ордер, товарищ майор. Мне приказано вас задержать и поместить под стражу за халатное исполнение своих обязанностей и преступное промедление. Мне очень жаль, товарищ майор. — Пархоменко помедлил, под его каменной невозмутимостью все же скрывалась толика смущения. — Но это приказ подполковника Петровского.
— Не жалейте, майор, — проговорил Павел. — Уж лучше такой исход, чем изматывающее ожидание. — Выполняйте свои обязанности. Вам приказано доставить меня в штаб армии?
— Нет, товарищ майор. Нам приказано предъявить вам ордер и поместить под стражу здесь, в лагере Аушвальд. Позднее вам зачитают обвинение и отвезут на допрос. Сдайте, пожалуйста, оружие, документы и ремень.
— Подходящих местечек здесь хватает, — заявил Павел. — Сочувствую, майор, вам вовсе незачем было проделывать столь долгий путь. Достаточно было позвонить, и я сам ушел бы в камеру. Кто-то боится, что я сбегу?
Офицеры вели себя тактично, но это не способствовало поднятию настроения новоиспеченного арестанта. Они препроводили его в подвал под лагерной канцелярией. Там у немцев имелись весьма уютные пыточные камеры и несколько зарешеченных мешков. Это был глубокий бетонный подвал, где почти отсутствовало освещение. Только лампочки на входе и в дежурке. Охранники включали фонари, чтобы загнать заключенных в тесные камеры. Каждый мешок был рассчитан на одного сидельца.
У стены имелось что-то вроде узких нар. Они обнаружились, когда Павел чуть не сломал о них колени. Он сидел в полумраке, сжимал ладонями виски и слышал, как невозмутимый охранник запирает засов.
За решеткой поблескивал коридор, залитый бетоном. От пола отражался свет далекой лампы. Угадывались очертания камеры напротив. Подвал уже не пустовал, кряхтели люди и справа и слева.
«Вот и все, — колотились барабанные палочки в голове Павла. — Закончилась твоя военная карьера. Отбегался, отпрыгал, отлетался, дорогой товарищ. Родное государство всегда на страже.
Хотя, если вдуматься, сам виноват. У меня была прекрасная возможность взять Менделя, а я его упустил. Неважно, что готов был рисковать собой, а все случившееся — цепь нелепых случайностей. Я должен был предвидеть, предусмотреть, не допустить.
В итоге погибли десять красноармейцев, потерян Булыгин. Никого не волнует, что ты уложил кучу эсэсовцев. Не сделал главного, подвел Родину, которая так на тебя надеялась».
Павел нисколько не удивлялся по поводу того, что с ним приключилось. И не за такие прегрешения люди попадали за решетку, а потом становились к стенке. Но тоска одолевала его, колючий ком застрял в горле.
«Почему мне не дали исправить положение? Хотя кто не давал? Я мог самолично блуждать в потемках, искать пропавших немцев.
Бесполезно доказывать, что с раздробленной рукой Мендель долго в лесу не протянет. Он ведь врач, может приказать Ильзе отрезать конечность, лишь бы гангрена не пошла. Человек молодой, хватит силы справиться с трудностями.
Мендель опасен даже сейчас. Целая голова — это главное. Он не пулеметчик, чтобы работать только правой рукой.
Впрочем, с некоторых пор это проблемы других. Меня лишат звания, правительственных наград — и под трибунал».
Павлу хотелось выть, рвать зубами стальные прутья. Только не сидеть, тем более не лежать! Так тоска совсем засосет. Ждать на ногах решения своей участи, как бы глупо это ни выглядело. Он поднялся, выпрямил спину, сжал пальцами прутья решетки и несколько минут стоял не шевелясь.
— Прямо гвардеец! — донеслось вдруг из противоположной камеры.
Там в темноте кто-то кряхтел, сползал с убийственно узких нар. В плацкартном вагоне третья полка и то шире.
— Простите?.. — не понял Никольский.
— Хорошо смотритесь, говорю, товарищ майор. Павел Викторович, если не ошибаюсь? Несгибаемая порода. Крепость и выдержка как у хорошего первача. — Невидимый арестант зашелся хриплым кашлем.
— Майор Градов? — неуверенно спросил Павел. — Иван Максимович? А вас за что сюда?
Майор перестал кашлять, издал простуженный смешок и ответил:
— Как и вас. За героизм, отвагу и мужество. Суровая буква советской законности. Павел Викторович, вам ли этого не знать? Майор Красной армии попадает в плен к фашистам, скитается под конвоем по оккупированной территории, выживает в лагере смерти, где должен был погибнуть уже через месяц. Он ведет подозрительные беседы с нацистским преступником Менделем. Тот водит его по своим лабораториям, предлагает поработать на благо Германии. Неважно, что майор отказывается — свидетелей нет. Помимо прочего он якшается с офицером английской разведки, который вроде и союзник, а все равно тайный враг, сдает ему секреты родного государства. А в заключение, предчувствуя, что органы выведут его на чистую воду, этот фрукт подговаривает заключенных к побегу, хочет смыться на территорию, занятую союзными войсками. По его вине гибнут десятки заключенных. Только ему и английскому агенту удается спастись. Увы, Павел Викторович, после вашего ухода я имел содержательную беседу с ответственным товарищем из НКВД по фамилии Келин, который и проявил похвальную бдительность, упрятал меня за решетку. Все правильно, товарищ майор. — Градов тяжело вздохнул. — На что-то другое я не мог рассчитывать. Вот если бы на месте этого ответственного товарища оказались вы, то разве не стали бы меня арестовывать?
— Я бы не стал, — проворчал Павел. — Поскольку в своем уме, дружу с головой и умею отличать врагов от порядочных людей. В моем представлении вы совершили подвиг, на который сподобится лишь один человек из тысячи. Только полный идиот, перестраховщик и бессердечная скотина может отправить вас за решетку.
— Спасибо, товарищ майор. — Градов как-то растерялся. — Доброе слово, знаете ли, и кошке приятно. Вы не боитесь, что сейчас такое говорите и нас могут услышать?
— Не боюсь, Иван Максимович. Кстати, что случилось с офицером английской разведки, господином Лоу, если не ошибаюсь? Его еще не отправили в далекий колымский лагерь за наглую шпионскую деятельность?