— Нет, надеюсь, его судьба будет не такой суровой. Дугласа увезли свои. Я слышал, как прибыли люди, говорящие по-английски. Озвучу крамольную мысль, товарищ майор. Наши временные союзники, остающиеся идеологическими противниками, никогда не бросают своих. У них нет такой окаменелой бюрократии, как у нас. Кстати, Павел Викторович… — Узник в камере напротив тоже стоял, взявшись за решетку, в полумраке вырисовывалось непрозрачное тело. — Когда я вас видел в последний раз, вы спешили на поиски доктора Менделя. Что-то не сложилось, я прав? Рискну предположить, что ваш арест как-то связан с обстоятельствами преследования этого субъекта.
Павел в нескольких словах рассказал Градову о том, что случилось. В этом не было никакой военной тайны. К черту секреты, если государство по-свински относится к своему солдату. Он чувствовал симпатию к арестанту из соседней камеры. А к тем, кто его закрыл, — ни капли.
— Руку, говорите, раздробило злодею. — Градов невесело усмехнулся. — Жалко, что не голову. Ну что ж, теперь он будет резать и мучить людей одной рукой. Я уверен, у него получится. Давайте рассуждать, Павел Викторович. Мендель был в сознании после взрыва? Да, он крепкий орешек, уверен, что способен переносить боль. Если их не нашли, то все плохо. Значит, они ушли к своим. У них могли быть при себе антисептики и болеутоляющие средства. Уверен, есть нож. Если Мендель поймет, что другого выхода нет, он даст отсечь себе руку и прижечь культяпку. Ильза Краузе с радостью претворит это в жизнь. Ей не в диковинку препарировать человеческую плоть. Будьте готовы, товарищ майор. В следующий раз, когда встретите господина Менделя, не удивляйтесь, если увидите безрукого инвалида.
— Не уверен, что такая встреча произойдет, — проворчал Павел.
— Оставьте, товарищ майор. Вы должны надеяться на лучшее. Родину вы не предавали, просто упустили злодея, который именно в этот день оказался хитрее и дальновиднее вас. В следующий раз победа будет за вами. Ведь есть же в вашей конторе другие благоразумные люди? С кем они собрались делать великое дело, если лучшие сотрудники будут расстреляны или сгниют в тюрьмах? Вас выпустят, все образуется. У нашей страны героическое прошлое. Не думаю, что это заслуга трусов, стукачей и тех персонажей, которые активно, со смаком лижут задницы начальству.
«Как бы наше будущее не оказалось столь же героическим», — подумал Павел.
— Очень жаль напрасно погибших людей, — сказал Градов и вздохнул. — Сочувствую по поводу утраты членов вашей группы. Но они хотя бы в бою полегли. Вы даже не представляете, товарищ майор, сколько народу умерло в одном лишь Аушвальде. Ни за что, только по причине того, что они находились здесь. Сотни тысяч, возможно, миллион. Кто же их считал? Наверное, фашисты, они порядок любят. Но до этих цифр уже не добраться. Тела сожжены, кости перемолоты в порошок, ссыпаны на дно озера.
— Давайте не будем называть друг друга «товарищами майорами», — предложил Павел. — Имею подозрение, что все эти звания уже в прошлом.
— Думаете, разжалуют нас?
— Уверен. Нам очень повезет, если мы этим и отделаемся.
— Скажите честно, Павел Викторович. — Голос Градова подозрительно дрогнул. — Вы не можете этого не знать. Какую участь уготовят мне? Пришло время оставить все надежды?
— Не хочу вас ни обнадеживать, ни расстраивать, Иван Максимович. Фантастический, самый маловероятный вариант сводится к следующему. Вас с извинениями выпускают, вы возвращаетесь в Союз, к семье, получаете время на реабилитацию, а дальше сами решаете — оставаться в армии или окунаться в гражданскую жизнь. Вариант другой, вполне вероятно, таков: допросы, проверки, фильтрационные пункты, лагеря для перемещенных лиц. Все это закончится Восточной Сибирью, Колымой. Как долго вы там протянете, зависит от ваших личных качеств. Проявите силу духа. Вы имеете шанс по прошествии нескольких лет увидеть семью, вернуться в нормальную жизнь. Думаю, рано или поздно в нашей стране что-нибудь изменится. Во всяком случае, перестанут наказывать людей за то, чего они не совершали. Но пока дело обстоит именно так. Назовем это борьбой за выживание молодого советского государства и ликвидацией всего того, что чуждо рабоче-крестьянской власти. Мне очень жаль, Иван Максимович. Дело тут не в вас лично.
— Да, я понимаю, это система. Против нее люди, находящиеся в своем уме, не ходят. Спасибо за откровенность, Павел Викторович.
Допросы и пытки этой ночью досуг Никольского не разнообразили. Он ворочался на отсыревшей мешковине, никак не мог уснуть. В камере напротив похрапывал Градов. Тот насилу угомонился.
Павел вертелся, то потел, то дрожал от холода. Его глодала обида, какой-то всепожирающий стыд. Люди вокруг него гибли постоянно, массово и поодиночке. Этот процесс продолжался уже четвертый год и никак не останавливался.
Офицеры в его опергруппе были из нового пополнения. Он работал с ними всего три месяца, и вот Булыгина уже нет. Срок службы оперативника СМЕРШ до обидного мал. Неопытным и безрассудным дается неделя, осторожным и благоразумным — месяца три-четыре. Если повезет, то полгода.
Тех, кто начинал с ним в сорок первом, уже и в помине нет. Их косточки давно высохли. Причем похоронены были далеко не все.
Павел два года служил в разведывательно-диверсионной группе при штабе армии. Это был отряд специального назначения, способный выполнять любые задачи в самых сложных условиях. Добыча языка, разведданных, подрыв моста, железнодорожного узла, переправка за линию фронта или обратно важной персоны.
Срывов не было, но люди уходили, гибли геройской смертью. Некоторым повезло, они всего лишь стали калеками.
Никольский отделался легкой контузией и ранением навылет в плечо. Эта рана зажила как на собаке.
В сорок третьем было сформировано Главное управление контрразведки СМЕРШ. Туда уходили служить не только особисты, как правило малосведущие в поисках реального врага, но и ценные кадры из разведки, следственных органов, оперативных отделов милиции.
За полтора года Павел возглавлял три группы по поимке агентов абвера в ближнем тылу советских войск. Его люди часто уходили в те края, откуда не возвращаются.
Лейтенанта Савельева расстреляли подло, в спину. Капитан Кулешов утонул в болоте, куда успешно заманил группу вражеских диверсантов. Старшего лейтенанта Симоненко зарезали на явочной квартире, где он пытался выдать себя за служащего вспомогательной полиции.
Молодой лейтенант Пятницкий пожертвовал собой. Группа преследовала диверсантов, угнавших грузовик и имевших реальные шансы уйти. Лейтенант перекрыл им дорогу, на полной скорости врезался в кабину на мотоцикле. Сам погиб, мотоцикл всмятку, кабина грузовика тоже. Но эти секунды и решили исход дела. Диверсанты были уничтожены.
Тех, кто струсил, устал, писал рапорты о переводе на другое место, было мало. Люди служили верой и правдой и уходили достойно.
Только он оставался жив и здоров. Порой ему становилось очень стыдно за это.
Ночь в тюремном подвале лагеря смерти тянулась, как резиновая. Стонали души убиенных, тяжелая аура висела в сыром пространстве. Время остановилось. Его могли расстрелять уже на рассвете.
Советская власть в военное время не заморачивалась судебно-процессуальными нормами. Признание вины не играло роли. Если кто-то наверху решит, что это целесообразно, то так и будет. Пора уже, майор. Слишком долго за тобой ходит смерть и никак не настигнет.
Перед глазами Павла опять возник образ отца. В последнее время такое случалось довольно часто.
Мать он практически не помнил. Она скончалась в двадцать третьем, когда ему исполнилось одиннадцать. Так, смутный силуэт улыбчивой женщины, вызывавший легкую грусть.
А образ отца оставался выпуклым и ярким. Это был крупный усатый мужчина, иронично усмехающийся.
Октябрьскую революцию Павел помнил плохо, хотя жили они в ее колыбели, в бараке, расположенном на Васильевском острове. По улице кто-то бегал, кричал, носились диковинные автомобили с людьми, перепоясанными пулеметными лентами.
Но парень взрослел не по годам, вскоре начал что-то соображать, понял, что эта история преподносилась очень странно. Фильм «Ленин в Октябре» Михаила Ромма, конечно, гениален. Он посвящен событиям, которых не было! В нем показано, как вся страна доверчиво тянулась к большевикам, которые с грохотом брали Зимний, катались на воротах перед Дворцовой площадью.
Отец рассказывал сыну, как все было на самом деле. Безвластие висело в воздухе. Ленин сидел то в Разливе, то в Финляндии, кстати, вместе с Зиновьевым, который оказался ревизионистом и троцкистом. Кто готовил восстание — непонятно. Похоже, Троцкий, который также впоследствии оказался ревизионистом и… троцкистом. Странно, не правда ли?
«Аврора» стреляла не холостым. Снаряд, выпущенный из ее бакового орудия, угодил в солдатский госпиталь, под который была отведена часть Зимнего дворца. Группа Антонова-Овсеенко, посланная руководством произвести арест Временного правительства, стерла все ноги, блуждая по бесчисленным переходам Зимнего. Юнкера куда-то попрятались, женский батальон смерти Марии Бочкаревой убыл в баню. Спросить дорогу было не у кого. Насилу нашли.
«Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!» — написал потом об этом Владимир Маяковский.
Отец никогда не говорил, что дезертировал из армии. Но факт. Он примчался на Васильевский остров в шинели с погонами фельдфебеля, красным бантом и винтовкой, был довольный, чему-то радовался, всей душой и сердцем принял затею большевиков.
Красная армия, командирский чин, дальние переезды. Сперва на Урал, где большевики схлестнулись с Колчаком, потом Сибирь, Забайкалье, военные действия против барона Унгерна, собравшегося реставрировать империю Чингисхана от Каспия до дальнего Востока.
Павел запомнил жизнь в военном городке, который периодически обстреливали то буряты, то монголы, то белые казаки. Бесчисленные кавалерийские стычки с этим странным буддийско-бандитским войском. Барон Унгерн удрал в Монголию, где его арестовали свои же сподвижники. Партизанам Петра Ефимовича Щетинкина осталось лишь перебить этих благодетелей и отправить затосковавшего в Сибирский ревтрибунал.