рибавляет сил хоть на время, помогает сосредоточиться.
Капитан провалился в липкий сон. Буквально тут же его затряс Кобзарь, начал уверять, что он тоже человек, пока еще не мертвый. Ему требуется крепкий здоровый сон.
— Вот в самом деле, товарищ капитан, почему все говорят, мол, на том свете отоспитесь? А на этом разве нельзя? — проговорил Еремеев и мгновенно захрапел, отключился от жизни.
Павел привалился к стене, отцепил от пояса фляжку, хлебнул воды. Ясность ума понемногу возвращалась к нему. Он правильно поступил. Люди должны отдохнуть. Немцы тоже не железные. К тому же с ними изнеженный однорукий садист, который вряд ли много времени проводил в спортзале. Даже если допустить, что эсэсовцы несут его на закорках, то они должны передвигаться, мягко говоря, не очень-то быстро.
Он поднялся, заковылял по коридору, достал фонарь. Проход сужался и поворачивал. Капитан на всякий случай приготовил автомат, присел на корточки, высунул сначала шапку, насаженную на ствол, потом поколебался, выглянул сам.
Снова ничего приятного. Но хоть не бассейн с фекальными водами. Очередной каменный мешок, коридор двухметровой ширины. Видимо, недалеко поверхность, а на ней некий объект.
Неважно, кто и когда его бомбил, авиация союзников или наша. Подземелье основательно тряхнуло. Рассыпались бетонные ступени, обрушился потолок конструкции, расположенной выше. Крутая гора вздымалась вверх. Из нее торчали прутья арматуры. Проход наружу вроде бы имелся. Луч фонаря нащупал небольшой проем на самом верху.
Что там? Продолжение подземелья? Или дорога выходит наверх, и этот кромешный ад остается в прошлом?
Подтягивались проснувшиеся бойцы, широко зевали, совали в рот папиросы и самокрутки.
— А вперед на разведку у нас пойдет… — В глазах сержанта заискрилась ирония, он уставился на мокрого Голуба. — Ладно, рядовой, спите спокойно. Вы свою миссию уже выполнили.
— Я пойду, — вызвался жилистый Дорощенко и с молчаливого согласия сержанта принялся карабкаться на гору битого бетона.
Через пару минут он исчез в проломе, потом возник и объявил заговорщицким тоном:
— Пока тихо. Дальше снова подземелье, длинный коридор с узлами канализации. Дневного света не видел.
— И не увидишь, солдат, — заявил Павел. — Не бывает ночью дневного света.
— Ну да, — согласился Дорощенко. — Не подумал, товарищ капитан.
— Ладно, хватит ржать, — прервал наметившееся веселье сержант. — По одному — вперед. Только осторожнее, братцы, а то не ровен час!..
Вереница людей устремилась наверх. Павел перелезал через груды обломков, старался держаться подальше от металлических штырей, выверял каждый шаг.
Вдруг впереди раздался шум. Там что-то случилось. Бахтияров, следующий за Вахмяниным, допустил оплошку. Он сделал неловкое движение, схватился за край плиты, а тот оторвался от нее. Разведчик потерял равновесие, глухо ахнул, замахал руками, отступил на шаг, чтобы удержаться. Люди опомниться не успели, а он уже катился вниз.
Филимонов охнул, подался вбок, устоял.
Падение было недолгим, его остановил изогнутый штырь. Никто не успел прийти на помощь. Недолог оказался век Бахтиярова вопреки пророчеству сержанта. Он лежал, пропоротый штырем почти насквозь, не мог продохнуть, глотал кровь.
— Мать моя, я и подумать не успел!.. — Филимонов наливался бледностью.
Но что он мог сделать? Только и успел отпрыгнуть.
Сержант Малахов, нагнулся над умирающим солдатом и быстро оценил ситуацию. Да, никаких шансов. Нельзя снимать человека со штыря. Он кровью изойдет и все равно погибнет.
— Что со мной, товарищ сержант? — прохрипел Бахтияров. — Больно, сводит все. Дышать трудно. Держит что-то. Помогите встать.
— Все в порядке, Ахмет, полежи. — Малахов сглотнул. — Отдохни, потом мы тебя поднимем. Ранение пустяковое, оклемаешься.
— Ну ладно тогда, а то я испугался. — Бахтияров выдохнул, попытался улыбнуться, закашлялся.
Кровь потекла с его губ. Судорога прошла по телу. Бахтияров недоуменно посмотрел на Малахова, что-то вдруг сообразил, схватил сержанта за рукав. Солдата затрясло, глаза его затянулись мутью. И вдруг все кончилось, оборвалось. Бахтияров расслабился, обмяк, свесилась голова.
— Вот черт, — пробормотал осанистый Авдеев, утирая ладонью вспотевшую голову. — У Ахмета четверо детей в Казани. Мог не ходить в армию, бронь бы дали, а добровольцем записался, почти всю войну прошел. Товарищ сержант, не оставлять же его здесь?
— Это самое, — вдруг ломающимся голосом сказал Голуб и потупился. — Мне бы его одежду снять. А то окочурюсь в своей, она колом стоит, не просыхает. Пневмонию подхвачу, не могу уже терпеть, холодно, парни.
— Отставить! — Малахов со злостью уставился на подчиненного. — Поимей уважение к мертвому товарищу. Лучше сними его со штыря да укрой чем-нибудь.
— Нет, сержант, это тебе отставить надо, — резко бросил Павел. — Мертвых мы уважаем, но ты о живых думай. Они — наша главная ценность. Бойцы, помогите Голубу перенести погибшего. Переодевайся, солдат, если тебя не смущает, что там все в крови. Да поспешай, а то торопимся.
Утопленника уже ничто не смущало. У него зуб на зуб не попадал, холод въелся в организм, вызывал безразличие, замедление реакции.
После небольшой заминки поредевший отряд вновь отправился в путь. Голуб стыдливо завернулся в плащ-палатку, его уже почти не лихорадило. Люди тщательно выверяли тропу, не гнушались опускаться на четвереньки, завидовали Елке, у которой не было никаких проблем.
Подземелье никак не кончалось. Время неумолимо отмеряло минуты и часы.
Очередной привал растянулся на пятнадцать минут. Люди слабели. Кобзарь начал кашлять, плевался кровью и со злостью смотрел на командира, который так некстати собрался выразить ему участие. Садились батарейки в фонарях. Многие из них уже превратились в бесполезные железки.
Бой в галерее сожрал немало боеприпасов, но теперь хотя бы идти было легче. Проход сузился. Красноармейцы протискивались через переплетения ржавых труб, вентильных устройств.
Никто уже не задумывался о том, что находится наверху. Катакомбы под городом рылись веками. У средневековых пруссаков, наверное, было такое развлечение. Промышленных предприятий за пределами городской черты имелось предостаточно.
Елка глухо зарычала и вдруг рванулась вперед. Возницкий едва удержал поводок.
— Что это с ней? — спросил Еремеев.
Собака вела себя беспокойно, нервничала, вилась кругами. Это было странно. Еще минуту назад она едва волочила ноги.
В горле у капитана Никольского вдруг стало сухо.
Бойцы рассредоточились по коридору, прятались в нишах и за массивными запорными устройствами.
«Над нами снова какой-то завод», — подумал Никольский.
Бледный луч выхватывал из темноты лица, серые от усталости, покрытые разводами грязи вперемешку с потом. Солдаты щурились, раздраженно отворачивались. Шаркун, пользуясь передышкой, закрыл глаза, ловил фазу быстрого сна.
— Филимонов, пойдешь со мной, — заявил Павел. — В случае необходимости будешь связным. Вперед не вырываться! Следуешь строго в кильватере, ведешь себя тихо.
— Понял, товарищ капитан.
Никольский прекрасно помнил, как они с этим юрким красноармейцем удирали из института, взлетающего на воздух. Струхнул, конечно, паренек, но вел себя достойно. С таким человеком можно идти в разведку.
У них имелся один фонарь на двоих. Павел протискивался через перехлесты трубопроводов, цеплялся головой за провода, свисающие с потолка, отставшую штукатурку. Волнение нарастало. Почему, интересно знать?
Коридор изгибался под тупым углом, развилок пока не было. Капитан выключил фонарь, навострил глаза и уши. Филимонов возбужденно дышал ему в затылок.
— Темно, товарищ капитан. Хоть глаз выколи.
— Боишься темноты, Филимонов?
— Ну, вы скажете, товарищ капитан. — Боец явно смутился. — Бояться надо не ее, а того, кто в ней сидит.
Павел усмехнулся.
Трубы в этом коридоре разбегались. Часть ответвлялась и уходила в потолок, другие как-то причудливо расползались по углам. Словно черви прорывали дорожки в недрах.
Никольский не стал включать фонарь, ощупал пол перед собой, двинулся дальше. Хрустела крошка под подошвами. За поворотом мерцание стало явственнее. Он повесил автомат за спину, вынул из кобуры «ТТ».
Проход расширился. Вскоре они лежали за бетонным порогом и всматривались вперед до боли в глазах. Снаружи было позднее утро, значит, с дневным светом все в норме. Но здесь его не хватало, он расползался по значительной площади.
Глаза капитана привыкали к мраку, начинали кое-что различать. Снова обширная галерея с колоннами, на этот раз не коридорного типа, а огромный, почти квадратный зал. Низкий потолок усиливал сумрачность.
Здесь, по-видимому, располагался склад или что-то в этом духе. Все центральное пространство зала загромождали штабеля ящиков. Капитану Никольскому было плевать на то, что в них находилось.
Прямой проход отсутствовал. В том месте, где они лежали, вниз сбегала каменная лестница. Зал находился под ними, в углублении. Источник света располагался в другом конце помещения, справа. Там, по-видимому, был выход на улицу. Сравнительно внятно была освещена дальняя стена за штабелями и две кряжистые колонны, подпирающие потолок.
Что-то брякнуло в отдалении. Носок чьего-то сапога ударился о камень.
Вот почему занервничала Елка и психовал сам капитан.
У Филимонова, лежащего рядом, участилось дыхание, скрипнул ноготь, когда он вцепился в край бетонной плиты.
— Товарищ капитан, там кто-то есть. Они не стоят — идут, — проговорил солдат.
Павел и сам уже понял это. Дорожка здесь только одна. Надо спуститься по лестнице, отправиться влево, в узкий проход между стеной и штабелями, обойти зал по периметру и возникнуть четко прямо.
Капитан взмок от волнения. Догнали гада! Это, конечно, мог быть кто угодно, но интуиция Павла настаивала на своем. Он затаил дыхание, снова уловил отдаленный хруст, покашливание.