Пришли соседи, супружеская пара, чтобы поддержать Кэрол. Все вместе они выпили полторы бутылки бренди, пока полиция производила обыск. Потом подъехал брат Колина со своей подружкой и предложил Кэрол побыть с ней всю ночь. Она позвонила своему отцу, который прервал отпуск и срочно поехал к дочери.
Всю ночь у Кэрол сильно болела голова.
Пирс предложил вызвать полицейского врача, но Кэрол отказалась. Тогда он позвонил своему врачу, который быстро приехал, осмотрел ее и сказал:
— У вас мигрень.
— У меня никогда не было ничего подобного, — возразила она.
— Теперь будет, — ответил врач.
Утром явились журналисты. Целой толпой. Она заперлась в доме и задвинула занавески. Репортеры снимали все подряд — дом, машину, улицу, окна, — ожидая, когда колыхнутся или раскроются занавески. Камеры были направлены на каждую щелку.
Одна из самых решительных соседок Кэрол, окончательно потеряв надежду прогнать репортеров, подошла к окну, раздвинула занавески и задрала футболку, оголив груди.
— Печатайте это в ваших ублюдочных газетах! — крикнула она.
Но этот момент никто снимать не стал.
Когда Колин Питчфорк наконец позволил Томасу и Мейсону задавать вопросы относительно убийства Линды Манн, он вновь почувствовал себя королем сцены. Сначала он рассказал, как они с Кэрол собирались переехать в декабре 1983 года в Литтлторп и как он записывал в день убийства музыку для вечеринки. Рассказал, что подвез Кэрол в колледж и поехал искать какую-нибудь девочку, чтобы показать ей свои прелести; потом отправился в Нарборо, свернул на проселочную дорогу, где и увидел молодую девушку.
— Куда она шла? — спросил Мик Томас.
Колин Питчфорк торжествующе улыбнулся и сказал:
— Вас это так интересует? Она шла из Нарборо в Эндерби. В то время там еще не было жилого района, как вы помните.
— И что было дальше?
— Дальше я развернулся на своем «форде» и остановил машину напротив психлечебницы. Потом я вышел, ребенок в кроватке остался на заднем сиденье. Я всегда относился с уважением к мерам безопасности и всегда следовал им.
Дав всем возможность оценить, какой он заботливый родитель, Колин Питчфорк продолжал:
— Я направился с такой скоростью, чтобы пересечь ей дорогу у фонаря. Было темно и холодно. На мне были только джинсы и джемпер. Я подошел к фонарю. Демонстрировать в темноте мало толку, так ведь? Когда она подошла к тому месту, где я стоял, я показал ей член. Она была шокирована, сразу развернулась и бросилась назад, свернула с главной дороги и побежала по проселочной.
— Вас это удивило?
— Видите ли, она побежала к тому месту, где я оставил «форд», я не мог просто показать ей член и вернуться к машине — она бы ее увидела и запомнила. Если бы она прошла мимо меня, как это делали другие, я бы подождал, пока она скроется из виду, и пошел к машине. Но случилось не так.
— И что было после того, как она в шоке побежала по проселочной дороге? — спросил Мик Томас.
— Тут меня охватил азарт. Я был весь возбужден… именно в тот момент. Она вдруг неожиданно свернула на темную проселочную дорогу, Сама. Рядом с дорогой было открытое поле. Но она побежала в темноту.
— Худший для нее вариант, — заметил Томас.
— Да. Она сама побежала по темной проселочной дороге. Потом замерла.
7 И что сделали вы?
— Я подошел к ней и схватил. Она даже не сопротивлялась, когда я обхватил ее. Затем я стащил ее с дороги и заговорил с ней.
— Что сказала Линда? — спросил Мик Мейсон.
— Она сказала: «Зачем вы это делаете? Что я вам сделала? А как же ваша жена? Откуда вы?»
Тут Колин Питчфорк пояснил следователям:
— Именно эта реакция мне непонятна. Только один человек из ста начинает кричать, и тогда приходится быстро убираться. А все остальные спокойно идут своей дорогой. Проходят мимо, не обращая никакого внимания. А она побежала, причем в темноту. Сама загнала себя в тупик.
— Да, это была ее ошибка.
— Конечно! Если бы она просто прошла, то ситуация разрешилась бы сама собой. Но она бросилась бежать, а потом остановилась. Она сделала две большие ошибки — побежала на проселочную дорогу и спросила: «А как же ваша жена?» Она увидела у меня обручальное кольцо.
— Что было дальше?
— Желание не исчезло, а наоборот, усилилось. И не только потому, что она сама поставила себя в такое положение, но и потому, что она не кричала и не сопротивлялась. Если бы она закричала, это могло бы испугать меня. Вы скажете, что я изнасиловал ее?! Вы наверняка так скажете.
— Рассказывайте нам, как все было, — попросил Мик Томас.
— Я ее вроде как изнасиловал там, — продолжал Колин Питчфорк. — Но я не брал ее силой, то есть не срывал с нее одежду, не набрасывался на нее и не избивал. Я просто сказал, что хочу сделать с ней это.
— Но хоть что-то вы с нее сняли?
— Нет, она все сделала сама. Вы, наверное, думаете, что я чокнутый, если рассказываю вам все это. Но я помню каждую деталь, потому что это преследует меня. На ней был темный жакет. Джинсы на молнии. Она не могла снять джинсы, потому что заело молнию, и начала нервничать. Я сказал: давай я. «Нет, я сама, — ответила она. — Ты порвешь мои новые брюки». Я спросил, где она живет. «Там», — показала она. «А где ты была?» — «Заходила к друзьям взять музыку». Она пыталась заговорить меня, успокоить.
— Она была в ужасе? — спросил Мейсон.
Колин Питчфорк пожал плечами:
— Да. Но она не кричала, не сопротивлялась, не боролась. Она просто решила позволить мне сделать это. Именно в тот момент я почувствовал удовлетворение. Но тут же неожиданно понял, что могу так влипнуть, как никогда раньше. До сих пор я числился в полиции как эксгибиционист. Это, конечно, было неприятно, но никаких особых последствий не влекло. Но теперь…
— Это было совсем другое?
— Меня терзала одна мысль — ее вопрос о жене. Она знала, что я женат. Может, я что сказал? Нет! Она заметила кольцо.
— Ваше обручальное кольцо, — уточнил Мик Томас.
— Да. Я сразу вспомнил, что у меня была еще серьга и я начинал лысеть. Она могла запомнить меня и описать. К тому времени она совсем размякла. Она думала, что все уже позади.
— И что дальше?
— Я почувствовал, что кончаю. И тут я понял, что через месяц буду жить в той же деревне, где и она. Наверняка она увидит меня там. Серьга, залысины, обручальное кольцо. У меня не было никакого выхода. Я оказался в ловушке.
После того как они заменили ленту на магнитофоне, Мик Томас попытался точно установить место, где была убита Линда Манн. Сначала Колин Питчфорк сказал, что на дороге, потом вспомнил, что там были какие-то кусты, значит, все произошло рядом с дорогой. Он чувствовал себя как-то неспокойно, соглашаясь с тем, что утащил Линду от дороги, через ворота к кустам. Это, очевидно, свидетельствовало о применении силы, борьбе или сильном ударе, от которого мог остаться след на ее подбородке. Колин Питчфорк сказал, что ворота были раскрыты, когда она бросилась бежать в сторону леса, недалеко от Блэк-Пэд.
Когда его спросили о семени, обнаруженном на лобке, он сразу же отбросил какие-либо предположения о преждевременном семяизвержении.
Мик Томас спросил:
— У вас была эрекция?
— Да, — последовал ответ.
— Вы целиком ввели пенис ей во влагалище?
— Да.
— Вы кончили в нее?
— Да.
— Полностью?
— Я не знаю, — ответил он с раздражением. — Я спросил ее: «Тебе больно?» — «Немножко», — ответила она. — «Попробуй расслабиться, я постараюсь не делать тебе больно».
— Что же произошло вслед за семяизвержением?
— Я подумал: ты не должен оставлять ее. Потому что если ты ее оставишь, тебя будут судить. И я задушил ее.
— Как вы это сделали?
— Руками. Я был еще в ней, когда подумал: черт! Придется довести дело до конца. И обхватил кистями ее шею. Она начала бороться, поэтому я выскочил из нее и встал на колени. Она вся извивалась и даже почти села. Она боролась из последних сил.
— Вы думаете, она поняла, что вы ее задушите, когда почувствовала ваши руки у себя на шее? — спросил Мейсон.
Возможно, взгляд следователя, а может, тон его голоса, во всяком случае, что-то выбило Колина Питчфорка из колеи, и он ответил:
— Я не знаю. Мне трудно сказать, что чувствует человек в состоянии смертельного ужаса.
Мик Томас попытался снять напряжение:
— Так. А что она делала?
— Она извивалась во все стороны, — ответил Питчфорк. — Она била о землю ногами и руками, пыталась подняться, казалось, она сошла с ума. Затем она села, я всем весом навалился на нее и повалил на спину, чтобы не дать ей возможности бороться.
— Когда она приподнялась и начала паниковать, это как-то повлияло на ваше отношение к ней? — спросил Томас.
— Повлияло. Потому что это стало для меня опасно. Когда она была спокойна, я контролировал ситуацию.
— А когда вы перестали контролировать, то ударили ее?
— Ударил ли я ее? Не думаю. Возможно, я ее толкнул, чтобы повалить и затем задушить. Но я не бил ее. Силы не применял.
Колин Питчфорк не только говорил о контроле. Он пытался контролировать ход допроса, из-за чего даже Мик Томас временами терял контроль, и в эти моменты Питчфорк чувствовал себя неловко. Не в пример другим умным социопатам, он не старался изображать адекватную реакцию на эмоции, которых не испытывал, и поэтому хмурил брови и улыбался совершенно не к месту.
Указывая на мощный торс Питчфорка, Мик Мейсон сказал:
— Вы своим видом способны напугать даже крупного мужчину, скажу вам откровенно. Я просто не могу представить, какой ужас испытывала девушка!
Колин посмотрел в голубые, как глициния, глаза следователя и заметил не без опаски:
— Похоже, вы поражены.
Затем он повернулся к Мику Томасу и сказал:
— Я не испытываю чувства гордости по этому поводу. Я только хочу не волноваться, потому что вам нужен мой рассказ. И если мы все вместе постараемся, то так будет лучше, о’кей?
При всем желании следователям не удалось бы увидеть в нем безумца. В документах будет отмечено, что Колин Питчфорк делал свои признания так же хладнокровно, как хладнокровно должно быть само зло. Любой сторонний наблюдатель, прослушав записанные на магнитофон признания Колина Питчфорка, назвал бы их беспристрастным повествованием эгоцентричного, беспощадного социопата. Того, кто, по определению специалистов, не в состоянии внести в признания эмоции, которых он никогда не испытывал. Колин Питчфорк и Мик Мейсон говорили друг с другом на разных языках.