Черепа, образовывавшие купол, таращились пустыми глазницами и скалили зубы.
Восхитительное зрелище — для тех, кто понимает.
Лена приблизилась. Вблизи стало видно, что кости покрыты какой–то матовой, белой в серых мраморных прожилках, полупрозрачной глазурью. Все это вместе уже не было так страшно. Но было чудовищно омерзительно. Величественное дыхание смерти придавало этому капищу глубокий таинственный смысл.
Раздвинув свисающие кости, как посетители «Кабачка 13 стульев» занавес раздвигали на входе, Лена прошла под купол, заранее готовая увидеть там все что угодно. Она решительно настроилась пройти кошмар до конца, потому что остановиться на половине дороги означало бы всю оставшуюся жизнь мучиться неразрешимыми вопросами.
Под куполом оказалось круглое черное озеро. Только узенькая кромка, чуть более полуметра шириною, на которой Лена стояла, отделяла ее от чаши, наполненной водой.
По желобам выходившим из нижней части столбов, подпиравших купол, стекали струйки воды. Почти бесшумно они вливались в чашу.
Сверху свисало массивное паникадило, тоже собранное из человеческих костей. На тринадцати (Лена посчитала) черепах, образующих нижний ярус паникадила, были установлены массивные жирные свечи, дававшие немного мерцающего света. Блики блуждали на костях. Но вода в чаше была черной.
Призрак был здесь все это время, поняла Лена, едва увидев его.
Она повернулась туда, откуда чувствовала направленный на нее пытливый взгляд, и сразу наткнулась на фигуру в балахоне.
Призрак скользил по кромке чаши бесшумно и зловеще.
Он был в белом, и лицо его, белое, как кость, напоминало череп.
— Назовите ваш главный дом, — тихим шелестящим голосом сказал призрак.
— What? — не поняла Лена.
Произношение призрака более всего походило на произношение говорившего с нею друида. Те же тягучие гласные, разделяемые четкими согласными. Словно завывание ветра в горлышке кувшина, словно камешки, падающие на дно глиняной чаши…
Высокая белая фигура медленно, но неотвратимо приближалась, и Лена невольно попятилась.
— Откуда ты? — прошелестел голос призрака.
Шепот, самый внушительный вид речи, наполнял весь объем зловещего храма, обступал со всех сторон.
Врать этому существу в балахоне Лена не собиралась. Она знала из школьного опыта, что сказать правду — лучший способ избавиться от расспросов.
— Вообще–то я из другого мира, — не без вызова ответила она, — с другой планеты.
— Другая планета… — Камешек белого лица треснул ниточкой улыбки. Казалось, незнакомец был вполне удовлетворен ответом.
— А сюда… — Лена немного освоилась и решила продолжить откровения, — сюда я приехала на поезде. Зула–Пэлес–Плейс — называется место, откуда я приехала на поезде, а…
— Зула, — прошелестел он, и Лена забыла, что еще хотела добавить.
Призрак воспринимал ее ответы как должное. Он был вполне удовлетворен.
— Тебе страшно, дитя?
— Да, — призналась Лена и немедленно поняла, что это неправда. — То есть… Уже нет.
— Это правильно, — прошелестел призрак, приближаясь. Лена разглядела, как по его одеянию пробегают тени. Белая ткань балахона неуловимо переливалась, по ней плыли изображения причудливо сплетенных листьев. Девочка залюбовалась этим чудесным эффектом.
— Мне было страшно там, снаружи, — попыталась она пояснить, — но теперь уже не страшно. Почему–то…
— Прислушайся, это был чужой страх. И он остался снаружи.
— Ага, — с радостью кивнула Лена.
— Здесь только печаль и память. Здесь нет места страху. Это — Убежище. Оно под защитой узора текучей росы. В нем живет древняя Память.
Страх–то ушел. Это — да. Но остался непокой. Смутная тревога и ожидание. Ожидание чего–то грандиозного. Лена не случайно пришла в это место. Позже ей казалось, что и наивный ее побег из дома Остина, и поездка по городу — все свершилось под знаком какой–то путеводной силы, которая привела ее сюда.
По крайней мере, ее больше не била мелкая дрожь. Высокий человек в белом все сильнее напоминал ей лесного старца.
— Ты пришла увидеть, — сказал он, и в его словах не было вопроса. — Увидеть и унести с собой частицу Памяти.
Да–да, поняла Лена, она должна увидеть здесь что–то очень и очень важное, от чего будет зависеть вся ее дальнейшая судьба. Это как–то связано с ее путешествием в этот странный мир и с возвращением домой, если возвращение только еще возможно.
Это «что–то» она должна увидеть и, если не понять, то хотя бы прочувствовать и нести дальше с собою, оно было связано со всем на свете и замыкалось на ней.
Разумеется, она не размышляла об этом так подробно. Понимание теплилось где–то в недрах души, на уровне смутных ощущений. Но это понимание было путеводным.
— Пойдем, — сказал призрак, о котором в любых других обстоятельствах Лена подумала бы: «Во сне увидишь — не проснешься!»
— Куда? — спросила она, чтобы проверить путеводное ощущение.
— Следуй за мной.
С этими словами он повернулся и поплыл по узенькой дорожке так плавно, как будто брал уроки у ансамбля «Березка».
Ноги сами понесли Лену за ним. Путеводное ощущение скомандовало ей «да!».
Они торжественно и неторопливо двигались вдоль арок, поддерживающих свод над черной чашей воды.
За одной из арок, завешенных костями, оказался, против ожиданий, не выход наружу, а ход вниз, в еще более густой и прохладный сумрак.
Нога искала в темноте ступеньку, но нашла покатый пол. Узкий тоннель плавно загибался влево.
Холодный голый камень пола, стен и свода был сухим и грубым. Бесконечный поворот все продолжался и продолжался.
Сначала они недолго шли в сумраке, затем — в полном мраке. И только когда Лена собралась было начать бояться темноты, ее проводник засветил фонарь.
Это был чудесный фонарь — простой куб из матового бело–розового стекла, увитый миниатюрными золотыми веточками рябины и водруженный на что–то вроде подсвечника, тоже в виде ствола дерева. Под матовым стеклом теплился огонек. Слишком яркий для свечи, но и невероятно теплый, трепетный для электрического света. Откуда проводник извлек фонарь и как засветил его — осталось загадкой. Лена старалась не отставать, держаться в световом пятне.
По стенам стали попадаться неглубокие ниши с черепами. С каждым шагом их становилось все больше, черепа выстраивались в шеренги, множились, покрывали, наконец, все стены, сползали на пол и забирались на потолок. Но после всего, что Лена увидела наверху, это было уже как–то естественно, что ли… Во всяком случае — чего–то подобного она и ожидала.
Скоро черепа сомкнули ряды, и Лена зашагала по ним, как по булыжной мостовой, а со стен на нее таращились пустыми глазницами и весело скалились бывшие вместилища чьих–то неповторимых индивидуальностей. Почему–то было трудно дышать.
Лена постаралась отвлечься. Поворот становился все круче. Значит, проход идет по сужающейся спирали прямо под чашей и должен привести к некоему центру.
Гадать, что там, в этом центре, бесполезно. В таком месте может прятаться все что угодно. От алтаря для кровавых жертвоприношений до древней кельи, в которую много–много лет назад добровольно заточил себя какой–нибудь местный монах–святой.
Зачем ей может понадобиться святой? Зачем она святому? И уж меньше всего ей нужен жертвенный алтарь.
А почему не предположить, что все это сооружение и построено, и декорировано исключительно из косточек наивных дурех, которые пошли за типом в белом балахоне?
Не может быть?
Очень даже запросто — может!
Но эти глупые мысли нужны были только для того, чтобы отвлечься. Лена знала, что мысли глупые, и не отвлекли они ее нисколько — как, впрочем, и всегда в таких случаях. Сколько раз, когда она пыталась не думать о чем–то, мысли ее описывали круг и возвращались к тому предмету, от которого надо было уйти…
Реальность оказалась совсем неожиданной. Коридор вдруг изменился. Черепа остались только под ногами, а стены вдруг оказались покрыты гобеленами. При ровном, но неярком свете фонаря Лена увидела на них сцены каких–то массовых умерщвлений.
Это не удивило.
Смутила ее маленькая тесная круглая комнатка, с редким частоколом тоненьких колонн по стенам, оказавшаяся в конце пути.
Это все?
Ее проводник поставил фонарь на странный высокий столик со стеклянной столешницей и тонкими ножками из желтого металла, может быть золота.
Ножки, отлитые в виде древесных стволов, обнимали линзу ветвями по кромке, образуя венок. Они изображали три дерева: дуб, каштан и рябину. Это Лена поняла по выразительным миниатюрным листочкам на ветвях.
Среди золотой листвы искусно были припрятаны крошечные черепки, которые таращились во все стороны глазками из темного граната.
Едва фонарь оказался в центре стола, помещение сделалось более светлым, и тени, качавшиеся на стенах, почти исчезли, стали бледными.
— Место Памяти должно быть укромным, ведь открывающий сердце и разум не подвластен не только Поющему Песнь Исхода, но и Ведущему Судьбу[11], — заявил проводник, уверенный, что многое прояснил.
Лена, конечно, не знала этих символов, но тень какого–то интуитивного понимания забрезжила. Она спросила:
— Вы служитель культа? То есть служите Богу?
Выбеленное лицо снова тронула улыбка.
— Твоя стихия — вода, что точит камень и всюду ищет новый путь. Но вода знает, куда ей течь. И не выберет русло, противное ее природе. Скоро ты поймешь, что не всякий вопрос из тех, что никому не приходило в голову задать, таит в ответе новый путь. Но я отвечу тебе.
Теперь, при более ясном свете, Лена могла рассмотреть человеческие черты лица под белилами, изображающими череп.
Это был мужчина скорее старый, нежели молодой, но скорее пожилой, нежели преклонных лет. Определеннее не скажешь. От пятидесяти, если он плохо выглядит, и до восьмидесяти, если хорошо сохранился.
Держался он прямо, как палка, и сохранил плавность и упругость движений. Лицо узкое, с прямым носом, глубоко запавшими пронзительными глазами в сетке морщин. Голова не то лысая, не то бритая.