А потом сделал то, о чем у святых и ангелов часто и безуспешно просят верующие, — явил чудо. Он скинул плащ и с треском развернул исполинские крылья.
Даже в полутемном проулке под скалой эти невероятные крылья чудовищной стрекозы выглядели… У Лены родилось одно не вполне уместное слово, для того чтобы описать, как это выглядело. Но слово было одно и нам ничего не остается, как согласиться именно с такой формулировкой: «Это выглядело — окончательно…»
Лена оказалась во власти самого сильного романтического переживания из всех, что выпадали на долю этой впечатлительной натуры. Впрочем, она, как мы уже знаем, не склонна заниматься анализом своих эмоций, благодаря чему они и не теряют свежести.
В каждом бриллианте, из которых состояли крылья, отражалось все звездное небо.
История Хайда с двойником началась жуткой дождливой ночью. И вот теперь такой же ночью она заканчивалась.
Тогда он скитался во тьме и безысходности, решившись свести счеты с жизнью. Теперь, пройдя долгий путь и свершив круг, миновав смерть и зиму в сердце, он начинал новую жизнь.
Он все же свел счеты с жизнью. Хикс Хайд — человек умер. Он убил его — задушил собственными руками.
Он создал из себя человека, материализовал его и заставил жить человеческой жизнью. Потом выделил свою человеческую ипостась в виде двойника и прикончил, когда эта часть его сути стала слишком досаждать ему.
Теперь он вновь стал тем, кем должен был быть всегда — изгоем среди людей.
Сама мысль о том, что человека по имени Хикс Хайд более не существует, наполняла все существо фейери гибельным восторгом, с которым можно сравнить по интенсивности переживания только полет.
О да!
И теперь, не обращая внимания на стремительно промокающую одежду, он шел припортовыми кварталами славного города… Как его бишь?
Не важно. Все припортовые кварталы похожи.
Старуха и письмена, оттиснутые с огамического камня друидов, появились вовремя. Без них он мог бы еще долго скитаться во тьме и пустоте своей души…
А теперь все встало на свои места. Припортовые кварталы похожи. И дождливые ночи похожи. И точка начала кольцевого пути похожа на точку его окончания, ибо, если круг замкнулся, то все это — одна и та же точка.
Как одна луна — это одиннадцать лун, а одиннадцать миров — один мир.
Жизнь состоялась, прошла и закончилась. Он красиво подвел черту.
Подрезал кромочку…
И должен начать новую жизнь…
Смерть его тоже должна была стать актом искусства. И стала таковым!
Он вновь шел по улице, у которой не было названия, проезжей части и тротуаров, черепаховая спина брусчатки, свинцово светившаяся под фонарями, бугрилась у ног.
Фонари на скрипучих проволоках, протянутых меж домами, светили уныло и зябко в ореолах из нитей дождя. Славная, знакомая, просто родная, кошмарная дождливая ночь.
Массивные колонны, поддерживавшие навесы для остановки экипажей перед фасадами, выглядели подпорками. Чтобы не промокнуть совсем, он начал перемещаться быстрыми перебежками между этими навесами.
Со стороны это, верно, выглядело диковато и подозрительно. Впрочем, он уже промок, да и навесы эти были редки.
Он думал, что людям стоило бы вовсе загородиться от неба, тем более что от неба им нет никакого прока, а крыша над головою — самое почитаемое их достижение.
Да, вовсе укрыться. Или зарыться в норы — вот как следует жить людям.
Но не фейери! Их удел — полет. Однако…
Его потянуло в подземелья, к запаху прокисшей калиновки и жареного мяса каракатиц с укропом. Он спустился в подвал…
Это было нужно для того, чтобы ощутить ту самую точку начала и конца его человеческого пути.
В дверях он обернулся и окинул взглядом мир дождя и ветра, с пьяными фонарями, скрипящими вывесками и хороводом теней.
Остался удовлетворен.
Медленно, как проснувшийся от тяжкого сна, он спустился по ступеням и вошел в сумрак зала.
Хотя он никогда еще не бывал здесь, ни прежде, ни этой ночью (он вообще, кажется, не бывал в этом городе), все выглядело воспоминанием, кадром из прошлого. Хайд открыл дверь в таверну.
Но вошел в таверну уже не Хайд.
Фейери, которому еще предстояло вспомнить свои подлинные имена, заново привыкнуть к ним и придумать себе псевдоним для обихода…
Вывеска над входом (в этот раз он внимательно ее рассмотрел) была будто бы старой и слегка облупившейся. Это придавало заведению некоторую основательность и уют. Но в действительности она была совсем свеженькой, просто стилизованной под ветхую.
В последнее время он не бывал в таких тавернах, посещая исключительно те яркие места, где все сверкает начищенной медью и выкрашено белой и зеленой краской. Где новенькая мебель и нет темного угла. Где зеркала и многослойные скатерти. Где подойдет распорядитель зала и ненавязчиво поможет сформировать меню трапезы.
Таверна была из тех, где на жилистых истертых столах нельзя поставить кружку прямо… Это соответствовало вывеске, где красовалась кривая аляповатая кружка.
Газовые рожки в закопченных плафонах цветного стекла. Стойка бара сделана в виде стены — «гуляй–города» — передвижной деревянной крепости, какие были популярны в стародавние времена.
Присесть возле нее предлагалось на корзины, применявшиеся для переноски ядер. Корзины стояли на ножках стилизованных под старинные ружья. Впрочем, сиденья эти выглядели достаточно комфортабельными.
Здесь никогда не будет полно народу, но любой матрос или рыбак найдет здесь то, что ищет.
У дверей таких таверн обычно стоит грубо вытесанный деревянный привратник, и посетитель сам качает посох, чтобы открылась раздвижная дверь.
Хайд вновь осмотрелся.
Хозяин заведения, а это, вернее всего, был именно он, подремывал за стойкой в плетеном кресле. Он явно был не из тех, кто бросается к посетителям с притворным радушием.
Очевидно, его историк не настаивал на активном образе жизни и не подталкивал его к самоотверженному труду, довольствуясь минимальными рисковыми выплатами.
Фейери, еще вчера бывший Хайдом, прошел между столиками и обогнул огороженный разлохмаченными канатами шестиугольник утрамбованной глины — площадку для поединков по беску.
Он занял свободный столик.
На столе стояла плошка с каштанами на тарелке для шелухи, и шелухи было больше, чем каштанов.
Маленький шоу–фон–проектор стоял в уголке.
Собственно экран был маленьким. Механизм располагался за чем–то вроде ширмы, неказисто расписанной фигурами на тему легенды о деве Дехат, дочери лендлорда Градлона и Лэре — владыке северных вод. Странно было видеть эти картинки вдали от моря Арморик. Но, возможно, ширма была привезена из тех краев — с родины этой легенды…
Шоу–фон–проектор тихонько бубнил… Маленький экран показывал Мориса Тейта — знаменитого комментатора новостей. Его традиционно короткий сюртук в тонкую белую полоску, застегнутый на все пуговицы, мерцал на экране аппарата низкого качества.
Хайд (мы будем его называть, как привыкли) знавал этого Мориса Тейта, хоть и не близко. Тейт был знаменит не только тем, что носил несколько вычурный, завязанный сложными пышными бантами галстук, придававший ему сходство с птицей, прохаживающейся грудью вперед. Тейт обладал хорошей памятью, приятным голосом, четкой дикцией и тяжеловатым юмором. Ничем другим он не был интересен.
Но то, что он говорил с экрана, могло оказаться для Хайда важным, и тот пересел поближе. Никто больше новостями вроде бы не интересовался.
Прохаживаясь в узком пространстве экрана и заглядывая в блокнот, бледный маленький призрак Тейта продолжал что–то рассказывать.
Говорил Тейт, словно безучастный сторонний свидетель людской суеты:
— …Мулера подтвердил информацию о прекращении эмиссии кредитных билетов. Мулер, таким образом, рассчитывал спровоцировать рост обеспечения кредитных обязательств в золотых аникорнах. И, кажется, расчет оправдался. Прокатились слухи о том, что синдикат ориентируется на получение крупного заказа. И обеспечение начало расти.
Хайд покачал головой, словно вытряхивая из висков ненужную ему информацию.
Но что–то привлекло его в этой новости. Что–то касалось и его жизни. Что ему с того, что синдикат Мулера разбогатеет, не сделав ничего и не затратив никаких ресурсов? Но была в этом известии неприятная будоражащая новизна. Мулер опустился до спекуляции финансовыми обязательствами путем распускания слухов?
Тейт продолжал рассказывать о том, что Грея Дориана выступает в «Ленд–Пэлас» с огромным успехом.
— Жители северо–западного берега канала имеют шанс попытаться посетить дворец до начала заседаний палаты землевладельцев. — Тейт принял свою фирменную драматическую паузу и продолжил, напустив на лицо тень озабоченности: — Хикс Хайд, сделавшийся в короткий срок кумиром молодого поколения, убит. После того как поэт и музыкант внезапно исчез, общественность была взбудоражена. Полиция прилагает усилия к розыску преступника. Мы будем своевременно информировать вас о ходе расследования, как только поступит новая информация.
Искренняя скорбь звучала в голосе Тейта. Он замолчал и опустил голову.
Хайд, зараженный его эмоциями, пожалел этого убитого кем–то Хайда.
Тейт поднял голову и расплылся в улыбке, давая сигнал, что пора уже перейти к новостям и повеселее. Хайд в унисон ему мысленно махнул рукой на убитого Хайда и приготовился слушать повеселее.
Нет таких вещей, как отвага и смелость. Есть только страх. Страх боли и смерти. Поэтому фейери живут так долго. И, может быть, именно поэтому люди, придумавшие такую противную природе вещь, как путь доблести, живут мало…
— Происшествие на гонках в Нэнте, таинственный герой–злодей, сыщик из столицы… — объявил Тейт и начал рассказ.
Он увлекательно, подробно, живописно и зримо, с неподражаемым грубоватым юмором, который был доступен и интеллектуалу лендлорду, и простолюдину недалекого ума, рассказывал историю об ужасной катастрофе на гонках паротягачей в вольном городе Нэнте.