Слова Остина напугали ее.
— Не слышал, чтобы возвращаться было плохой приметой, — удивился Остин.
Нужно было попытаться его убедить. Нельзя, чтобы он подпал под дурное влияние куклы.
— А у нас так говорят, — сказала Лена.
— Мы уходим, чтобы вернуться, и возвращаемся, чтобы уйти, — сказал он, будто глядя внутрь себя.
— Возвращаться с дороги — плохо. Если что–то забыл, то лучше уж постараться обойтись без этого. Говорят «пути не будет». Я не знаю почему. — Лена понимала, что это звучит неубедительно, однако не лукавить было важнее.
Потом было много еще всяких красот и приключений. Космические корабли. И установление дипотношений между СССР и этой страной. Остин оказался принцем этой страны. А Лену направили с дипломатической миссией на огромном звездолете, летящем со скоростью света.
Был какой–то писаришка, предатель на корабле, науськанный злым волшебником устроить диверсию. Или это был стрелок–радист и английский шпион. Или что–то еще.
Лена вручала Остину верительные грамоты в храме из черепов, который изнутри оказался похожим на Зимний дворец в Ленинграде. И на стенах, так же, как в Эрмитаже, висели картины. Только не земные, а местные — с суровыми дядьками из разных эпох.
И Лена между делом сделала открытие в области искусствоведения. Оказывается, завораживающая странность этих картин — в перспективе. Европейская живопись содержит одну перспективу со схождением линий в одну точку. И один источник освещения. А на этих картинах было несколько направлений света и несколько точек перспективы. Поэтому взгляд по ним блуждал и путешествовал, срываясь с одной перспективы на другую.
Те, кто думает, что искусство — это глоток прохладного сока в летний зной, ошибаются. Искусство — это возможность пройти путями, которые ты давно пересек.
Так же и сны.
Лена иногда думала, что ее сны — это другие жизни в других мирах.
Кантор прочел письмо, в котором с утомительными подробностями, занудно рассказывалось о побеге Флая из башни замка.
Затем прочел отчет Клосса. Написано было, что и говорить, поживее письма, даже с каким–то намеком на остроумие и изящество слога. Но вот соображения и идеи забавили отнюдь не новизной и свежестью мысли. Логика в них была, но и только. Однако всем известно, что логика — прекрасный инструмент, с помощью которого нельзя узнать ничего нового.
Сделал несколько звонков, в том числе поговорил с председателем народной милиции города Рэн Уильямом Тизлом. Из этого разговора он узнал все, что думает председатель милиции об указаниях, которые норовят дать ему те, кто не разбирается ни в местных условиях, ни в местных людях, а также немного полезного, в том числе о чудесном и зловещем происшествии в ночном лесу.
— И какие шаги вы решили предпринять? — поинтересовался Кантор.
— Уже предприняли.
— И?
— Приковали эту штуку к четырем деревьям потолще.
— Она не противилась?
— Кто?
— Эта ваша лохматая штука, — пояснил Кантор, — она никак не выказала вам протеста против цепей?
— Она же машина, — растерялся Уильям Тизл.
Он явно не понимал противоречия в своей собственной логике. Машина вела себя, как живое существо, что и привело к необходимости ее приковать, но…
— Значит, больше ничего подобного тому, что видели ночные сторожа, машина не вытворяла?
— Нет. И больше не вытворит, думаю. Трудновато ей будет теперь. Цепи–то толстые. Будем ждать ее хозяина. Думаю, скоро он явится.
Кантор выразил признательность за помощь, одобрение за высокопрофессиональные действия и с улыбкой повесил трубку на рычаг телефонного аппарата.
Было отчего улыбнуться.
Тизл передал ему соображения смышленого милиционера Орсона. «У ней там, внутри, у штуки этой, машина устроена вроде Карты Судьбы, как у историков, говорит этот ваш любимчик, но только мудренее. И она этой машинкой своей, значит, вроде как думает, расчисляет своими колесцами, да пружинками мыслеобразие. А еще у нее там, внутри, есть съемочный аппарат, как тот, что мультифотографические фильмы снимает. И она через него видит всё. А всё, что видит, мыслительной машинкой своей и расчисляет. И если ей мокро стало, то значит, надо переехать повыше, где суше. Вот что этот Орсон намудрил! Каково?»
Кантор хохотнул и подумал, что Орсон и вправду мыслит нестандартно.
Затем Кантор внимательнее изучил отчеты своих добровольных помощников. Как те, что отдал ему привратник, так и присовокупленные к ним Клоссом.
Прочел отчет об опознании тела Хайда. Хмыкнул. Его гипотеза начала подтверждаться.
Флай не читал газет, однако питал необычайное пристрастие ко всякого рода информационным и рекламным объявлениям. Их он просматривал всегда.
И вот, едва оказавшись на борту термоплана, которым прибыл, как мы знаем, в столицу, он воскресил эту свою привычку и пересмотрел все газеты, до которых сумел дотянуться.
Всевозможные ремесленники и изобретатели информировали о своих достижениях.
Одно объявление ему особенно запомнилось. Некий изобретатель предлагал совершенно исключительную подвесную систему, которую рекомендовал использовать как при помывке окон высотных зданий, так и при эвакуации жителей верхних этажей в случае пожара.
В качестве контакта для всех заинтересованных лиц указывался некий скромный кабачок, где в определенные дни по вечерам можно было найти изобретателя, а также телефон этого заведения.
Так часто поступали начинающие предприниматели, которые еще не завоевали цехового места и на собственный офис еще не заработали. Владельцы трактиров и закусочных охотно шли навстречу подобным авантюристам, получая дополнительную клиентуру и развлечение для клиентуры постоянной.
Этим же вечером Флай (сразу по прибытии в столицу) отправился в указанный кабачок. Время позволяло.
Прибыв на место, Флай легко обнаружил искомую персону и с ходу присоединился к спору за столиком. Молодой человек настаивал, что его система совершенно надежна, и готов был в целях доказательства помыть окно на головокружительной высоте одного из самых высоких зданий столицы.
Флай поймал себя на том, что изобретатель кого–то смутно ему напоминает. Что–то выдержанное, взвешенное было в его манере. Его телосложение выдавало силу и ловкость, а способ выражать свои мысли — ясность ума и четкие нравственные устои. Флай в тот вечер так и не понял, что изобретатель отдаленно похож на Кантора.
Один из участников спора вызвался присутствовать при рискованной демонстрации устройства, Флай внес на всеобщее обсуждение несколько зданий, пригодных для мероприятия, а после того как единогласно был одобрен небоскреб «Мулер–Билдинг», предложил себя, дабы лично понаблюдать с крыши соседнего дома за тем, как все будет происходить.
Вечером всем вновь предстояло собраться здесь же, в кабачке неподалеку от Керри Данс, и обсудить результат.
Были сделаны ставки и назначено время. Флай, чтобы избежать путаницы, даже указал этаж и окно. Демонстрация была назначена на следующий день, то есть на сегодня.
Флай тогда поймал последнего извозчика и помчался к несчастному Илаю.
Что и говорить — у него был очень плотный график. Нужно было максимально использовать время, пока полиция не взяла его след и не помешала.
Немного отдохнув в астрономической башенке дома Остина после насыщенной ночи, Флай оделся максимально аккуратно и… И направился вниз по лестнице.
Кто бы мог подумать, но он весьма неплохо ориентировался в главном доме рода Зула?
Миновав библиотеку, граничившую со спальней, где смотрела сны Лена, он спустился еще на этаж. Прошел неприметным коридором, которым никто, похоже, не пользовался много лет, и ступил на другую винтовую лестницу, которая спускалась, кажется, в самую преисподнюю.
Он спускался и спускался, хорошо ориентируясь в темноте, потом оказался в какой–то сводчатой зале. Видимо, глубоко под домом. Здесь было множество каких–то предметов, почти не видимых во тьме.
Ловко и бесшумно, огибая таинственные артефакты, он добрался до сырой каменной стены и ощупью начал двигаться по ней.
Нашел массивную потайную дверь. Нащупал рычаг, осторожно качнул его.
С гулким скрежетом дверь подалась в сторону. Он не стал ее открывать полностью, а открыл ровно настолько, чтобы проскользнуть в щель.
Закрывать за собою дверь, которая открывалась только изнутри, из этой комнаты, он тоже не стал, оставляя себе путь для возвращения.
Затем он долго крался бесконечным коридором, пока впереди не забрезжил свет.
Коридор все время шел вниз с холма, на котором покоился главный дом и парк.
Увидев пятно света, Флай улыбнулся. Воспоминания о былых временах охватили его. Он постоял немного. Времени было достаточно. И двинулся на свет. Перед ним открылся коллектор ливневого стока улицы. Над головой была массивная круглая решетка.
Флай прислушался. На улице ни звука. Он поднялся по скобам, торчащим из каменной кладки, и толчком выбил решетку.
Выбрался на улицу — тихую и пустынную, за пределами парка. Осмотрелся. Оценил состояние одежды. Смахнул с плеча паутинку. Вернул решетку, которую не всякому под силу поднять, на место.
И вот Флай вышел в город.
Кантор вышел из кабинета, остановился в дверях и оглянулся. Ему уже не в первый раз пришла в голову мысль о том, что использование этого помещения нерационально. Несмотря на то что треть расследований он провел не выходя из кабинета, с помощью утомительных опросов свидетелей и подозреваемых, сменявших друг друга, — большая часть кабинета пустовала.
Кантор осторожно задвинул за собой дверь.
— Что–нибудь интересное? — поинтересовался он, видя возбужденное лицо Клосса.
— Смертоубийство, шеф, — сказал тот, — квартальный поутру обнаружил трупы возле владений лендлорда Стиба в подворотне.
— Трупы?
— Да, патрон, и попросил дежурного эксперта и антаера.