Затем он подошел к третьему слева окошку, шторка которого была сомнительно украшена изображением выглядывающей из каких–то зарослей толстомордой рыбы с выпученными глазами, увенчанной короной солнечных лучей, и решительно повернул бутон хризантемы.
С минуту ничего не происходило, затем вновь звякнуло, приглушенно забулькало, коротко зашипел пар и из стены рядом с окошком выскочил красный флажок с белой хризантемой в центре. Механик хмыкнул и с некоторой даже опаской поднял шторку. Ага!
Карсон получил штампованную из пальмового листа тарелку с выдавленным на дне драконом, которого он сначала нащупал на дне, а потом разглядел, приподняв тарелку выше бровей. А на ней — жареную рыбу и запаренную горку водорослей. Здесь же, завитая мелкой бестией, лежала лапша и кружочки маринованной свеклы и моркови.
Пахло аппетитно, пускай и непривычно.
Карсон поставил еду на стол. Медяков осталось еще много. Он подошел к другому окошку, с самым непонятным рисунком и, повторив операцию, получил самое непонятное блюдо: горку белых отварных бантиков из муки, политых маслом и присыпанных зеленью.
Взял двумя пальцами брезгливо один из бантиков и отправил в рот. Заранее морщась опасливо, раскусил и начал жевать.
— Это же выходит, — в изумлении уставясь на тарелку, молвил он, — вроде как тоже лапша, но внутри у ней крабовое мясо. И как же это они их лепят?
Он экспериментировал, пока мелочь не кончилась.
В результате уставил стол пятью тарелками с разной снедью, из которой он мог опознать только первое и последнее блюдо: рыбу и зажаренную до хрустящей корочки крошечную тушку птицы с гарниром из той же лапши и солений.
— Эх, едоки, — окинув взглядом стол предстоящего пиршества, сказал здоровяк. — А где же каша? Каштаны где? Где грудинка и окорок? А капустки? Бобов? Осьминожков, жаренных в сметанке с грибами, а? Ну, хозяин невидимый, сетовать не буду — как смог, ты меня уважил. Да будет светел и сытен путь достойного мужа, ветра благоприятны, а попутчики веселы.
С этими словами, достав из внутреннего кармана футляр с серебряным столовым прибором, он принялся за еду.
Через какое–то время, он и не заметил когда, в зале оказалась стайка низкорослых восточных моряков, смотревших на гиганта с опаской. Они брали себе по одной–единственной тарелке и рассаживались поодаль. Карсон приветливо помахал им серебряной ложкой.
Жизнь пока налаживалась. А там посмотрим.
Двое на крыше.
Ах, какой ветер сегодня! Порывистый. Холодный.
На восьмиугольной галерее, окружающей знаменитый шпиль, венчающий громаду Мулер–Билдинг, стояли двое.
Один из них — высокий — был одет в костюмчик с чужого плеча, будто для балагана: широкие, но коротковатые темно–серые брюки в светлую полоску и короткий светлый сюртук. На голове его возвышалась мятая шляпа с вислыми полями. Весь вид этого человека говорил о том, что он переживает не лучшие времена, но из последних сил пытается выглядеть респектабельно. Правда, он уже не отдает себе отчет в том, насколько жалкий результат дают эти попытки.
Видно было также, что от пребывания на крыше Мулер–Билдинг он не в восторге.
— Послушай, Билли, — говорил он своему напарнику, — может быть, закончим на этом? Ты убедил меня. Я верю, что ты готов помыть это окно, но делать этого не нужно. Это опасно! Я не хочу, чтобы ты рисковал…
Тот, кого называли Билли, был на голову ниже говорившего и заметно склонен к полноте. Но широкие тяжелые плечи и мускулистые руки ясно давали понять, что мы имеем дело с физически исключительно сильным человеком.
— Джефф, дружище, — отвечал он. — То, что пари заключено под хмельком, не отменяет его. Даже наоборот! Человек всегда должен отвечать за слова, произнесенные им. Иначе он ни за что не отвечает. А кому нужен такой человек? Нет, дружище, я должен вымыть это окно. Это и тебе, и мне будет уроком. А когда я закончу, мы вместе сходим куда–нибудь и отметим это на выигранные мною деньги.
— Да вот они, твои деньги! — взмолился долговязый Джефф. — Я готов отдать их тебе теперь же! Только не нужно карабкаться по стене. Мы прямо сейчас можем начать отмечать твою победу.
— Нет, дружище Джефф, — покачал головой Билли, — такой победы мне не нужно! Подстрахуй…
И с этими словами начал спускаться с крыши, отталкиваясь ногами от стены.
Чуть ниже его спускалось ведерко с раствором для мытья стекла и специальная щетка. Он подготовился по–настоящему и собирался действительно мыть окно, а не просто показать, как он это мог бы сделать. Джефф с перекошенным от страха и отчаяния лицом придерживал веревку на всякий случай.
Смысл спора заключался в том, что придуманная Билли остроумная система для спуска по веревке из верхних этажей многоэтажных зданий проста, удобна и надежна. Она, без сомнения, позволит не только спастись из здания в случае пожара, даже нетренированному человеку, но и помыть окно на тридцатом или сороковом этаже такой громады, как, например, Мулер–Билдинг.
Джефф сказал, что это преувеличение, и довольно безответственное.
Присутствующие при этом приятели и просто случайные слушатели немедленно разделились на две группы. Одни встали на сторону Джефферсона, утверждая, что человек, подвешенный на веревке, — это человек, подвешенный на веревке. И то, как остроумно он подвешен, сути не меняет. И если спуститься, скажем, с десятого этажа на ней еще можно, то повиснуть на высоте двадцать восьмого этажа и что–то при этом делать — решительно невозможно. Сама такая попытка сопряжена со смертельным риском.
Другие настаивали на том, что если Уильям что–то говорит, то, вернее всего, так оно и есть. Эта позиция дает представление о том авторитете, которым пользовался этот некрупный человек, но сути дела прояснить не может. А потому Уильям вынужден был вызваться подкрепить свои слова делом, но только завтра и на трезвую голову.
Все тотчас начали делать ставки, и сумма достигла значительной в этом кругу величины.
Солнечные лучи сверкали на черном мраморе облицовки Мулер–Билдинг. Глаз светила многократно отражался в огромных окнах… Уильям спускался вниз, как паучок на ниточке.
Это событие, имевшее в дальнейшем весьма серьезные последствия, не занимало в данный момент никого в огромном городе. Но все же один независимый и весьма заинтересованный наблюдатель присутствовал при сем героическом и бессмысленном, как полагается всему героическому, деянии.
На крыше соседнего дома, среди каминных и вентиляционных труб, возникла высокая сутуловатая фигура.
По какой–то прихоти портного этот некто был одет в мешковатый сюртук цвета темного кирпича, такие же брюки и жилет и мягкие лаковые туфли, столь неуместные на крыше. На его остром, гладко выбритом черепе красовалась шляпа, какими пользуются охотники на птицу, в тон сюртуку. Пальто оливкового цвета он небрежно бросил на железные ограждения крыши.
Флай, а это был именно он, только переменившийся, приобретший куда более зловещие, демонические черты, поднял большую смотровую трубу, какие обычно используются офицерами воздушных судов. И действительно, на медном ободе объектива можно было прочесть:
«Айр–Карго–Скай»
Флай навел трубу на Мулер–Билдинг и смотрел неотрывно…
Он, как мы знаем, проделал весьма содержательное воздушное путешествие из Рэна в Мок–Вэй–Сити, разжившись на борту термоплана зрительной трубой и некоторым количеством расходных материалов.
Впрочем, после беспокойной ночи, материалы его подтаяли, и ему решительно не хватало их для осуществления плана. Возможно, пари поправит его дела. Но если и не поправит, главной цели в истории с подвесной системой для помывки окон он уже достиг.
Флай надеялся, что и оружейник, которого он собирался посетить вскоре, возьмется за его непростой заказ без задатка. как и оптик. А ко времени получения заказов он что–то придумает. Флай верил в свою способность «что–то придумать».
Итак, антаер Альтторр Кантор отправился к Орану Ортодоксу Мулеру.
Чуть раньше назначенного часа он остановил свой паромотор у черного мраморного небоскреба Мулер–Билдинг.
Кантор прибыл загодя, имея на то свои причины. Пусть твердыня Мулера находилась всего в трех кварталах от великолепного отеля «Мажестик Эсайлам», где обитал великий режиссер Улла Рен, антаер не сомневался, что последний опоздает на назначенную встречу с магнатом. Это было в сумбурной импульсивной натуре художника мультифотографии.
Кантор хотел побыть с главой синдиката и председателем совета производителей некоторое время наедине, до появления Рена, и стремился этот временной отрезок увеличить. То, о чем предстояло поговорить, не предназначалось для чужих ушей.
Он хотел бы поговорить с Реном отдельно. И о сценарии, и о его подоплеке, грозящей смертью. Но, видимо, не теперь. Он просто не успеет. Ведь вскорости к портному заявится человек–саламандра, а Кантор возлагал определенные надежды на это знакомство.
По ступеням огромного, массивного и мрачного здания Мулер–Билдинг он поднимался неторопливо. Привратник, мощный, как скала, и облаченный, против обыкновения, в черную кожу, отворил ему тяжелые двери.
Двери эти устроены были необычно — огромное колесо из темного стекла, стали и серебра, которое, перекатываясь, открывало широкий проход. Как щит легендарного исполина, оно прикрывало портал, ведущий в пещеру Мулера.
Кантор в своем черном пальто выглядел человеком, занимающим достойное место в обществе, и оберст–швейцар в плетеных серебряных погонах, со знаками синдиката на груди и рукаве устремился ему навстречу, но антаер жестом дал понять, что не нуждается в его услугах. Оберст–швейцар замер в позе, совмещающей невообразимым образом надменность и услужливость одновременно.
Холл Мулер–Билдинг отличался помпезностью и сумеречным величием. Огромные квадратные колонны подпирали высокий плоский потолок.
Стальные ажурные несущие конструкции здания были обнажены и давали представление о том, какая безудержная мощь возносит к небу эту исполинскую башню — символ могущества синдиката.