По выступам на стенках кузова «Камаза» Максим сполз на землю, вернее, на поверхность слоеного мусорного «пирога». И быстро, но не бегом рванул к забору, в этом месте хилая рабица переходила в основательные бетонные плиты. Дальше, за металлической сеткой, виднелся пустырь, а за ним — то ли домики спящего зимой садового товарищества, то ли другие заброшенные строения. Что неудивительно — жить и заводить огород рядом с гигантской помойкой и ручьями тухлого фильтрата желающих мало, а те, кто был, уже давно разбежались. Максим добрался до забора без приключений, остановился на мгновение, осмотрелся. Еще достаточно темно, и можно проскользнуть к бытовке охраны незамеченным. Дорога разведана, маршрут известен. Но идти придется снова по смердящим кучам мусора. Заметно, что здесь его пытались сгребать, освобождая место для новых поступлений, но бросили, а отвалы остались лежать там, где бульдозеру надоело перепахивать помойку. И между забором и остальной территорией полигона образовалось что-то вроде тоннеля, правда, без крыши. Максим взбежал по откосу, спустился вниз и снова закрыл рот и нос ладонью. Ничего, бегать ему тут осталось недолго, очередная «маршрутка» сейчас подойдет к остановке. Но надо поторопиться, чтобы не опоздать на ближайший рейс.
Запах разложения и гнили разил наповал, Максим пробирался вдоль ячеистой сетки, стараясь не дышать. Останавливался, отворачивался от груд мусора, делал глубокий вдох, словно собирался нырнуть. И нырял в смесь поднимающихся, словно со дна Гримпенской трясины, газов и отвратительных чавкающих звуков под ногами. Туда вообще лучше не смотреть, ноги проваливаются в залежи полусгнившей дряни почти по щиколотку, ботинки и штаны придется выкидывать. Как и куртку со свитером — в этой одежде теперь только бомжей пугать, они такого даже в самом страшном сне не видели. «Все равно гардеробчик менять хотел», — подбадривал себя Максим, пока брел к бытовке на выезде с полигона. Остановился очередной раз, отвернулся, вдохнул да так и остался стоять, набрав в грудь воздуха. Рядом, в двух шагах, по ту сторону забора среди стеблей сухой травы что-то шевелилось. И пищало — тонко, еле слышно и обреченно. Звуки знакомые, но основательно подзабытые, Максим не слышал ничего подобного уже лет восемь или немного больше. Выдохнул, закашлялся и тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. И тут же сам едва не свалился, да только не в сугроб, а в затхлую мусорную кучу. Секунд через пятнадцать все пришло в норму — голова не кружилась, тошнота отступила. Но писк, переходящий в плач, не прекращался, он тянулся и тянулся на одной ноте, и Максим не выдержал. Перемахнул через сетчатый забор, утонув почти по колено в снегу, кинулся к сухим зарослям. «Так не бывает», — снова сказала дежурная, ответственная за целостность рассудка часть сознания, и тут же умолкла, устыдившись своей неуместности. Бывает, еще как бывает, оказывается. «Когда же ты родился? Сколько тебе — два дня, три?» — Максим, как во сне, протянул руки и вытащил из снега завернутое в разноцветные тряпки и обрывок ватного одеяла крохотное новорожденное существо — мальчика или девочку, непонятно. Детеныш зашевелился в руках, снова пискнул, но уже громко и требовательно, и разинул ротик, готовясь огласить мир криками протеста. Но силенок не хватило, концерт сорвался, слава богу. Максим второй или третий раз в жизни растерялся — что делать дальше, куда бежать и что там говорить, он не знал. И стоял у забора мусорного полигона с младенцем на руках, осматривался по-идиотски по сторонам, словно ждал совета.
— А ведь тебя сюда умирать принесли. Кто, хотел бы я знать? Мать, отец? Ничего, это не люди, это мутанты, выродки, так что не переживай. Где бы ты ни оказался, там тебе будет лучше, чем с такими «родителями». Доживи только, очень тебя прошу, — Максим говорил первое, что приходило ему в голову, и все всматривался в сумерки. Вот цепочка следов в глубоком снегу, человек пришел (или пришла?) сюда, оставил ребенка и той же дорогой вернулся назад. Куда, интересно. Сходить бы, поговорить, объяснить кое-что. И объяснить так, чтобы отбить желание и возможность продолжить род. Из носа снова пошла кровь, тяжелые темные капли упали на ватный обрывок, и Максим очнулся. Он схватил горсть снега, прижал его к носу, постоял так с минуту. Потом стащил с себя куртку, отшвырнул заляпанное кровью одеяло, завернул малыша в свою одежку. Ветер немедленно прохватил насквозь, заставил двигаться, соображать, действовать. Детеныш орать больше не пытался, он даже не двигался, только слабо возился иногда в своем свертке и смешно чмокал губами.
Все, что было дальше, походило на цепочку кадров из немого черно-белого кино. Вдоль забора почти по колено в снегу, потом рывком через дорогу, чтобы не попасться на глаза охране и водителям мусоровоза и бегом, из всех сил в противоположную от наезженной дороги сторону. Колея тут едва намечена, транспорт здесь ходит редко. Это хорошо, это нам и нужно. Максим пытался бежать, но снова переходил на быстрый шаг, оборачивался, осматривался по сторонам. Добрался наконец до вожделенной дороги, перебежал ее и рванул прочь, через пустырь к гаражам. Пронесся мимо недостроенных секций, выскочил на улицу, осмотрелся. Отлично, уже почти рассвело, а топать еще далеко, почти через весь город. Да еще и в таком виде — дрянью тухлой небось разит за версту, в карманах документы убиенной «элиты», на руках младенец. Про нож за поясом, прикрытый свитером, тоже забывать не будем. В общем, полный набор, на любой вкус и статью Уголовного кодекса. Человек со вкусом и опытом подберет такой букет, что двадцать три года за расстрел «мирных» граждан цветочками покажутся.
В размытых снежных сумерках, в тот самый момент, когда ночь окончательно переходит в день, Максим ввалился в приемное отделение городской больницы. Пронесся по пустому гулкому коридору, рванул за ручку одну дверь, другую — закрыто. Зато за третьей присутствуют признаки жизни — слышен звон мобильника и чей-то усталый сонный голос. Максим едва не вышиб дверь ногой, вломился в просторное, жутко холодное помещение. И молча, не говоря ни слова, положил спящего ребенка на кушетку и принялся разматывать куртку. Врач или медсестра, женщина лет сорока с небольшим, вытаращила глаза и умолкла. Из трубки ей что-то кричали, но напрасно, ответа не последовало. Она бросила мобильник на стол и ринулась к Максиму, а тот уже «распеленал» ребенка, оставил только пестрое тряпье. И обнаружил, что куртка мокрая, ну, это нормально. Все равно выкидывать, черт с ней. Все вещдоки он деловито, на глазах у врача, распихал по карманам и направился к выходу.
— Подождите, — обрела наконец дар речи врач, — стойте, подождите! У вас нос сломан! И где…
Вопросов у врача возникло много, но надрывалась она уже в спину «посетителя» — Максим пулей вылетел из кабинета, промчался по коридору, отворачиваясь попутно от встреченных им людей, выскочил во двор. К подъезду приемного отделения подъезжала «Скорая». Максим пропустил машину и, не оглядываясь, рванул прочь. Закинул попутно превратившуюся в тряпку куртку в первый попавшийся навстречу мусорный контейнер и побежал прочь. «Мальчик или девочка? Да какая разница!» — Максим ухмыльнулся на бегу, ворвался в подъезд, нажал на клавишу звонка. Сейчас это единственное место в городе, где можно отсидеться до вечера. Квартирная хозяйка о своем имуществе заботилась и дверь поставила такую, что замок в ней ножом не вскрыть, там специальные инструменты нужны. Хорошо, что догадался сразу запаску сделать, она и лежит теперь в «тайнике» на антресолях. А соседи дачницы люди пожилые, а значит, бдительные, входящего в окно человека увидят и незамедлительно сдадут «куда следует». Зато спать они ложатся рано, сразу после окончания последнего сериала. Тогда можно беспрепятственно попасть домой.
Вика открыла дверь, охнула испуганно и отшатнулась назад. Максим принялся сдирать с себя пропитанную гарью, мусорной вонью и кровью одежду прямо в коридоре, едва захлопнулась входная дверь.
— У тебя вода горячая есть? — рыкнул он, не глядя на Вику.
— Да, — пискнула она, — есть, а что?
— Полотенце дай какое-нибудь, — потребовал Максим и ринулся в ванную. За наличие горячей воды в кране он был сейчас готов простить Артемьеву половину его грехов. Максим уставился на свое отражение в зеркале — красавец, слов нет. Грязный, как чума, правая щека ободрана, нос распух, под глазами уже расползлись густые синие тени.
— Что случилось? — Вика просунулась в дверь и бросила свернутое полотенце на стиральную машину.
— В лес погулять ходил и заблудился, — быстро, не задумываясь, соврал Максим. Хотя почему — соврал? В лесу он действительно был, правда, не по своей воле. Да он много где побывать успел, насыщенный выдался денек и чертовски утомительный. После продолжительных водных процедур снова посмотрел на себя в зеркало. Уже гораздо лучше, чем полчаса назад, но все равно плохо. С таким лицом надо очень тихо и незаметно сидеть дома неделю, не меньше, пока не сойдут кровоподтеки. А нос цел, та тетенька в больнице с перепугу поставила неверный диагноз.
— Ты есть хочешь? — поинтересовалась из-за дверей Вика.
— Да, — проорал в ответ Максим, но когда выполз и ванной, понял, что погорячился. Хочет он сейчас одного — спать, долго и крепко. Но и сон не шел, голова гудела, а пульсирующая боль не давала провалиться в целительное забытье.
— Анальгин есть? Принеси, пожалуйста. И холодное что-нибудь, — попросил Максим сидящую рядом Вику. Она вскочила, вылетела из комнаты, загремела на кухне дверцами шкафов и быстро прибежала назад.
— Вот, — она протянула Максиму белую бумажную упаковку и кружку с водой. Максим проглотил сразу две таблетки, залпом выпил почти половину кружки холодной воды, отдал Вике. Она снова вышла, а вернулась с двумя пакетами в руках.
— Только это, больше ничего нет. Курица, — она продемонстрировала один пакет, — и овощи замороженные. Но можно снега на улице набрать…
— Этот давай, — показал Максим на пеструю зелено-красно-оранжевую упаковку.