Они выбрались из палатки. Накрапывал мелкий долгий дождь. Георгий хотел застегнуть полог, но Ольга решительно сказала: «Нет-нет, так лучше», и они забрались во вторую палатку. Коля явно избегал смотреть на него, и его растерянный, трусливый взгляд окончательно убедил Георгия, что дела Ольги плохи. Тихим, злым шепотом он спросил:
— Чего ты молчишь? Язык проглотил, что ли?
Коля коротко взглянул на него, и Георгий взбеленился:
— Чего ты трагическую морду строишь? Ты же видишь, что ей лучше!
— Да, вижу, — безнадежным голосом сказал Коля.
— Ну и чего ты?
— Тише, Оля услышит.
— А что она может услышать?
Коля длинно, тяжело вздохнул.
— Ты думаешь, что это?
— Похоже на аппендицит, — уныло сказал Коля. — У моего брата примерно так же было.
— Аппендицит — это ерунда, — тут же сказал Георгий. — Я думал, что похуже.
Ничего он не думал. Аппендицит — это успокаивало. В самом деле, что-то он не слышал, чтобы в двадцатом веке умирали от аппендицита. Нельзя от этого умереть. Глупо. Немыслимо. Умирают от инфаркта, от инсульта, от рака, но только не от аппендицита. Эту операцию студенты-медики делают. Двадцать минут — и все…
— Ей же легче стало, ты сам слышал, — сказал Георгий. — Может, и аппендицит. Был приступ, и все прошло.
— Может быть, — вяло согласился Коля.
— Тогда чего ты ноешь? — чуть повысил голос Георгий. — К вечеру ребята врача привезут, тогда все и выяснится.
Он вылез из палатки, стал под сосной, глядя на реку. Шельма, сдавленная каменными боками, сдержанно, угрожающе шумела, отсвечивая серым рябым лицом.
Через час Ольга позвала его и попросила пить.
— Живот болит? — спросил Георгий.
— Да. Голова почему-то болит, — вяло пожаловалась Ольга.
— У тебя температура.
— Да. Простыла, наверно.
Он принес ей холодного чаю и таблетку аспирина. Ольга выпила всю кружку, и ее тут же вырвало. Она молча повернулась к стене. Георгий достал из рюкзака свою старую рубашку, разорвал напополам и тщательно вытер в палатке пол. Палатка была маленькая, и он дважды задел головой о полотно. «Если дождь не кончится, через два часа потечет», — подумал он.
14
Дождь шел весь день и всю ночь. Палатка протекла в трех местах, крупные капли, срываясь с полотна, с тупым звуком падали на брезентовый плащ, которым Георгий укрыл Ольгу. Он трижды мерил ей температуру — тридцать восемь и девять, тридцать девять и три, тридцать девять и семь. Когда Георгий хотел поставить градусник в четвертый раз, Ольга с раздражением оттолкнула его руку:
— Господи, да зачем? И так все ясно!
Георгий снова дал ей аспирин, Ольга с трудом сделала маленький глоток, пытаясь запить таблетку, и потом несколько минут корчилась в конвульсиях.
Всю ночь он просидел около Ольги, изредка выбираясь на две-три минуты, чтобы размяться, — в палатке, провисшей от дождя, невозможно было вытянуть ноги. Иногда Ольга на несколько минут забывалась в полусне, ее тяжелое, сиплое дыхание переходило в стон, она дергалась, трудно поворачивала большую всклокоченную голову, смотрела на Георгия черными провалами глазниц, — слабое пламя свечи не могло одолеть густой влажной темноты, и выражения глаз Ольги он не видел. Стоны часто переходили в крики, сначала громкие и страшные, от которых у Георгия холодело в спине, а потом тонкие и жалобные, когда боль стихала или у Ольги просто не оставалось сил, чтобы кричать в голос.
К утру у нее начались галлюцинации. Внезапно оборвав стон, Ольга вытянула шею, прислушиваясь, и больно вцепилась ногтями в его ладонь.
— Слышишь? Они едут, едут! Это же они, иди встречай! — Она с неожиданной силой оттолкнула его от себя. — Чего ты сидишь, иди встречай, это же они! — страстно убеждала она его, и Георгий, подчиняясь, вылез из палатки, прислушался.
Шумел дождь, длинно скрипела старая, разбитая молнией сосна, уныло посвистывал ветер, цепляясь за острые ребра скалы, сердито ворчала Шельма. Привычные таежные звуки, которых обычно не замечаешь. Завозился в своей палатке Коля, невидимо спросил из темноты:
— Нужно что-нибудь?
— Нет. Спи.
Ольга жалобно позвала его.
— Это правда, они приехали? — будто упрашивая его сказать «да», говорила Ольга. — Я же слышала, мотор шумел, и голос Васи, еще чей-то. Приехали, да?
— Они утром приедут, сейчас темно, — сказал Георгий.
— Господи, я же не сумасшедшая! — плачущим голосом сказала Ольга. — Я же слышала! Почему они не едут? Вася же сам говорил, я же сама слышала, что к вечеру приедут и привезут врача! Господи, ведь так больно, так больно… Потуши свечку, здесь же нечем дышать!
Георгий потушил свечку. Ольга чуть слышно всхлипывала в темноте и вдруг спросила:
— Зачем ты куришь? Тут ведь и так нечем дышать!
— Я не курю, Оленька…
— Как же не куришь, когда куришь! Я же не сумасшедшая! Потуши сигарету, неужели не можешь подождать?!
Георгий подумал, что чадит свечной огарок, и, потянувшись к нему в темноте, задел Ольгу. Она вскрикнула:
— Не трогай меня, мне больно, понимаешь, больно!
Она заплакала по-детски, навзрыд. Георгий трясущимися руками нащупал фонарик, включил. Батарейка села, и лампочка еле светилась. Сам чуть не плача, Георгий беспомощно говорил:
— Оленька, я случайно, тут же темно, ничего не видно. Прости, пожалуйста. Я не курю, это от свечки такой запах. Я сейчас уберу ее.
— Нет, — еле выговорила Ольга.
— Что нет?
— Зажги. Мне страшно.
Георгий снова зажег свечку. Ольга затихла. Послышались шаги Коли, и она сразу вздрогнула, попыталась приподняться.
— Это они приехали, да?
— Нет, это Коля.
Она как будто не поверила, продолжала прислушиваться.
— Ну да, это Коля, — наконец сказала она. — А это они. Слышишь, мотор гудит? Слышишь?
Но не было слышно никакого мотора, по-прежнему только ночь шумела за стенками палатки. Но Ольга исступленно говорила:
— Слышишь? Иди, иди, это они, приведи их скорее, еще ведь не поздно, они что-нибудь сделают, и я выживу! Я жить хочу, слышишь, жить! Почему ты сидишь? Они же могут проехать мимо и не найти нас. Иди скорее!
Георгий, путаясь в застежках полога, вывалился из палатки. Дождь утихал, и чуть-чуть светлее стало. Коля, присев на корточки, пытался разжечь костер. Георгий закурил, прислушиваясь к слабому голосу Ольги, — она продолжала что-то говорить, но слов разобрать было нельзя. А потом громкие, животные звуки заставили его снова броситься в палатку. Ольгу опять рвало. Она, перегнувшись набок, почему-то пыталась зажать себе рот, но что-то черное сочилось у нее между пальцами, и вся она судорожно дергалась, словно болезни тесно было внутри ее большого тела и она рвалась наружу с криком и кровью. А Георгий мог только стоять перед Ольгой на коленях и смотреть — притронуться к ней он не решался. Наконец она откинулась на спину, медленно подняла руки к лицу:
— Смотри, это же кровь… Это же кровь! — закричала Ольга и потеряла сознание.
Минут через пятнадцать она пришла в себя, беззвучно пошевелила губами. Георгий наклонился над ней:
— Что, Оля?
Она наморщила лоб, оглядела низкое серое полотно палатки и неожиданно попросила:
— Вынесите меня.
— Куда?
— На воздух.
— Там холодно, Оленька, и ветер. А у тебя температура.
Ольга пристально посмотрела на него и с ужасающим спокойствием сказала:
— Не здесь же мне умирать. Дайте хоть напоследок свежим воздухом подышать, на небо взглянуть.
— Ты… — начал Георгий, не находя слов. — Ты… не умрешь, Оля.
Она как будто усмехнулась — раздвинула липкие губы и показала желтые тусклые зубы.
— Не хочется, конечно, а придется. Зови Колю. Пока не очень больно, вынесите.
— Они скоро приедут, — быстро сказал Георгий. — Сейчас уже утро, они должны приехать. Наверно, не сумели ночью пройти по Шельме. А сейчас приедут.
Ольга, не слушая его, разглядывала свои руки.
— Слышишь, — громко сказал Георгий, — они сейчас приедут!
Ольга поморщилась:
— Не кричи, пожалуйста, у меня голова болит.
— Прости.
— Смотри, — она протянула ему свои руки.
— Что смотреть?
— На ногти смотри.
Георгий вгляделся и увидел, что ногти у Ольги синие.
— Это еще ничего не значит, — беспомощно сказал он, уже понимая, что означает эта синева. Сепсис. Заражение крови.
— Да, — покорно согласилась Ольга. — Мне трудно говорить, Гоша. Вынесите меня.
Они вынесли ее прямо в спальном мешке и положили под сосной, постелив два плаща, и укрыли всем, что нашлось в палатках. Ольга вытянула руки вдоль тела, медленно обвела вокруг взглядом и сказала:
— Ну вот и хорошо…
Огляделся и Георгий. Начиналось серое, узкое утро: с трех сторон их окружала тайга, прямо перед ними равнодушно и быстро катилась Шельма, а за ней опять была тайга. Он взглянул на Ольгу. В уголках ее закрытых глаз наливались слезы. Ему вдруг захотелось закричать — от нелепости и бессмысленности всего происходящего. Логика неумолимо подсказывала, что Ольга и в самом деле умирает и даже если бы сейчас, сию минуту, оказался здесь врач, спасти ее не удастся, слишком поздно, — но все в нем восставало против этой логики. Не может такое случиться. Так не бывает, не должно быть. Все-таки есть в мире какие-то законы человечности и справедливости, и они должны восторжествовать, потому что смерть Ольги была бы бесчеловечна и несправедлива…
Через полчаса приступы боли возобновились и не прекращались уже до конца. Ольга теряла сознание, иногда, казалось, ненадолго приходила в себя, но смотрела неузнавающими, чужими глазами. Около полудня выдались несколько спокойных, ясных минут. Ольга, придя в себя, с минуту лежала, глядя вверх, — будто вспоминала что-то.
— Оля! — негромко позвал ее Георгий.
— Ближе, — попросила Ольга. Георгий сел в изголовье. Ольга взглянула на Колю. — И ты тоже.
Коля подошел, спросил:
— Как ты, Оля?
— Устала очень. Но теперь уже скоро. — Она взглянула на верхушку сосны, помолчала. — Везти меня никуда не надо, похороните здесь, под сосной.