— Вы хотите что-то сказать? — спросила Шанталь, безбоязненно отрываясь взглядом от дороги и улыбаясь ему. — Мне ведь разговоры не мешают.
— Всегда вы так… лихо ездите?
— По возможности. Грешным делом, люблю быструю езду. Только, пожалуйста, Кенту случайно не проговоритесь. Ругаться будет.
— Он, стало быть, быструю езду не любит?
— Не любит, — весело подтвердила Шанталь. — С ним-то я паинькой езжу, а одна отвожу душу.
— Меня вы в расчет не берете?
— Боитесь? — необидно засмеялась Шанталь.
— Да нет как будто. Просто непривычно.
— Ладно, чуть-чуть сбавлю. Сто километров-то можно!
— Можно, — невольно улыбнулся Георгий. — И что, никогда у вас из-за скорости неприятностей не было?
— Да было… раза полтора. На «Москвиче» еще, я тогда неважно ездила. Кент из-за этого и продал его.
— Из-за чего?
— Да как-то не рассчитала, занесло меня — и врезалась в ограждение. Машина маленько помялась, стекла, конечно, вдребезги, я пару синяков схватила, но в общем обошлось. Хорошо еще, Кент в командировке был. Но все равно мне от него здорово попало. Ух, как он орал на меня! — сказала Шанталь таким тоном, словно вспоминала о чем-то очень приятном.
— Орал? — недоверчиво переспросил Георгий.
— Да как еще, аж стекла звенели! — с удовольствием сказала Шанталь. — Я и не знала, что у него такой голосище, как иерихонская труба. Больше я «Москвича» не видела, после ремонта Кент сразу продал его. Потом я с полгода к нему подлизывалась, и так намекаю, и эдак — давай «жигуленка» купим. Он будто и не слышит. А без машины ему же самому худо, до работы далеко добираться. А я сразу у себя на студии в очередь встала. Ну вот, очередь подходит, а я боюсь ему сказать. Вдруг откажет — что делать? Решила без спроса купить. Купить-то купила, а еду домой — поджилки трясутся. Ничего, обошлось. Поклялась всеми святыми, что буду ездить осторожно. А Кент предупредил, что если получу хоть один прокол за превышение скорости, машину продаст.
— И что, вы ни разу не попадались?
— Да было дело, даже дважды. Один раз отвертелась — инспектор молоденький попался, я маленько поулыбалась ему, он меня узнал, поговорили мы минуты три, я автограф ему дала, он меня и отпустил. А во второй раз накололась, мужчина оказался суровый. Пришлось мне срочно посеять талон вместе с правами, а когда новые получила, там все чисто было. С тех пор бог миловал, да и я похитрее стала, знаю, когда и где можно гонять.
— А он что, и в самом деле продал бы, если бы узнал?
— Конечно, — уверенно сказала Шанталь. — Он своих решений менять не любит.
— Трудно вам с ним? — неожиданно спросил Георгий.
— Почему? — удивилась Шанталь. — Всякое, конечно, бывает, как и в любой семье, но чтобы трудно… Не-ет, что вы! А почему вы об этом спросили?
— Потому, наверно, что не всем… так легко с ним.
— Ну, во-первых, я не говорила «легко», — возразила Шанталь. — Тут такие определения — «легко», «трудно» — вообще вряд ли подходят. С ним сложно бывает — это правда, но ведь он и сам человек сложный, и жизнь у него непростая.
— А я, по-вашему, какой человек? — спросил Георгий.
— А я вас, в сущности, не знаю, — просто сказала Шанталь. — Видимся-то мы всего второй раз.
— Но ведь Кент, наверно, рассказывал?
— Немного. Я знаю только, что относится он к вам… очень небезразлично.
— Широкое определение, однако, — усмехнулся Георгий.
— Ну, как сказать точнее, я не знаю. А вот вы, по-моему, относитесь к нему как-то… чересчур настороженно, что ли. Это я еще в прошлый раз заметила. И напрасно, Георгий, поверьте мне.
— Вы ведь не знаете всего.
— Несомненно. Но я Кента знаю.
— Вы так уверены в этом?
— Представьте себе. Я имею в виду то главное, что составляет… как бы это выразиться… суть человека, его душу, если хотите. Это я точно в нем знаю. А все остальное не столь уж важно. Вот почему я, не боюсь сказать, человек счастливый. Именно потому, что у меня есть Кент и я знаю его.
— И это все, что нужно для счастья?
— Да, — спокойно сказала Шанталь. — Во всяком случае, это главное. Для моего счастья, разумеется.
— А для Кента.
— Ну, только этого ему было бы, конечно, мало, он же мужчина. А для всякого мужчины главным в жизни все-таки должно быть дело, работа. Но у Кента это всегда было.
— И вы что же, так сразу и… поняли Кента, его суть?
— Ну, нет… Это случилось уже года через три после замужества. Сравнительно недавно, как видите.
— Через три года? — недоверчиво спросил Георгий. — А как же вы тогда выходили за него?
— Как все, наверно. Потому что влюбилась. Или потому что замуж надо было, в девках засиделась, мне уже двадцать три тогда стукнуло. Выйти замуж, жениться — это ведь, знаете, несложно.
— Особенно вам.
— Ну, почему особенно мне? Каждому. Или почти каждому. Кто-то ведь обычно находится, холостякуют немногие. Иная замухрышка, глядишь, такого мужика отхватит… Разве в таких… матримониальных делах главное внешность?
— Все это теории, Шанталь Федоровна. Вам с вашей внешностью легко их проповедовать. А замухрышка в конце концов, может, и выйдет замуж, но намучается и натерпится за свою жизнь так, что и замужество немило станет.
— И так, конечно, бывает, — спокойно согласилась Шанталь. — Только, я думаю, это больше от характера зависит. И раскрасавица такая может попасться, что самый лядащий мужичонка от нее на третий день сбежит.
— Опять-таки в теории, Шанталь Федоровна, — упрямо сказал Георгий.
— Вы, пожалуй, не поняли, что я хотела сказать. Любой мало-мальски неглупый человек просто не может жить внешним, тем, что лежит на поверхности. Человек неизбежно будет стремиться понять суть явления, увидеть то, что скрыто за оболочкой, отрешиться от формы и вникнуть в содержание…
— Ого, как вы заговорили!
— Согласна, говорю я плохо.
— Я не о том.
— Ну, все равно, сказано и в самом деле неважно. Но вы, надеюсь, поняли мою мысль. Инстинкт познания — штука такая же древняя и неодолимая, как инстинкт продолжения рода.
— Ваша мысль, Шанталь Федоровна, — подумав, сказал Георгий, — одна из тех, на первый взгляд, совершенно правильных, абсолютных идей, которыми напичканы тысячи томов, сочиненных за сотни лет, — но и только. К настоящей, реальной жизни эти идеи, как правило, никакого отношения не имеют.
Шанталь с любопытством взглянула на него.
— Выходит, человечество сотни лет зря старалось, сочиняя эти тысячи томов?
— Вполне возможно.
— Но вы все-таки допускаете, что какая-то польза от этих идей есть?
— Для ничтожного меньшинства людей. Все остальные живут себе, ничего не зная о них, — хотя бы потому, что они не читали этих тысяч томов. Повседневная, житейская философия, — если вообще применимо это название, — предельно проста, даже примитивна.
— Интересно… И в чем же она заключается?
— Вы это знаете не хуже меня.
— А все-таки?
— Вы помните, с чего мы начали? Что в матримониальных делах внешность не главное. И замухрышка в принципе имеет такие же шансы выйти замуж, как и любая раскрасавица. Так?
— Так.
— Несерьезно, Шанталь Федоровна… Во-первых, когда мы — я говорю про мужчин — выбираем себе женщину, мы, как правило, вовсе не думаем о женитьбе. Это уж потом приходит. И смотрим мы не на ее душу, — которой сначала, согласитесь, и не видно, — а на ее тело. Какие у нее ножки, личико, фигурка, достаточно ли она хороша собой, не стыдно ли будет показаться с ней на улице. Вот что в реальной жизни происходит в подавляющем большинстве случаев.
— А что происходит потом?
— А потом мы либо решаем, что можно на ней жениться, — если, конечно, время пришло, — либо расстаемся с ней и присматриваемся к следующей. Опять с теми же мерками: ножки, фигурка, личико… И замухрышке попасть в поле нашего зрения практически невозможно. Для них остаются такие же мужички-недомерки.
— В логике вам не откажешь… А как вы сами женились?
— Я — дело другое. Ольгу я знал с детства.
— Значит, ее ручки-ножки в принципе вас не очень интересовали?
— Пожалуй, — недовольно согласился Георгий. Его слегка покоробила прямолинейность Шанталь.
— А во второй раз?
— Вы и об этом знаете?
— Да. Но, если вам неприятно, можете не говорить.
— Ну, почему же…
— И как же в этом случае выбирали? Ножки, фигурка, личико?
— Никак я ее не выбирал, — не сразу сказал Георгий. — Тут все как-то само собой получилось.
— Э, нет, Георгий, — решительно возразила Шанталь, — само собой в таких делах ничего не решается. Был выбор, был. А может, обстоятельства за вас выбирали.
— Обстоятельства? — переспросил Георгий. — Тут вы, пожалуй, ближе к истине.
— А обстоятельства — разве это не вы сами? Не вы их создали, не вы позволяли им выбирать? Или считаете, что вы тут ни при чем, «судьба-индейка» виновата?
Георгий удивленно взглянул на Шанталь, — как она могла угадать? И только тут заметил, что едут они гораздо медленнее, едва под семьдесят, хотя дорога была по-прежнему сухая и почти пустая. Видимо, Шанталь очень заинтересовал их разговор.
— Так как насчет «судьбы-индейки»? — спросила она.
— Было дело, — пришлось признаться Георгию, — и так думал.
— У меня тоже когда-то было. Как и у всех, наверно, в юные годы.
— А не в юные годы этого быть не может?
— Не должно, по идее. Все-таки мы взрослеем, умнеем, начинаем мыслить другими категориями. Именно это я имела в виду, когда говорила о внешности и замухрышках. А то, о чем вы говорите, — примитивной житейской философии, ножках, фигурке, личике, — характерно разве что для юнцов, да и то не для всех. Некоторые, наверно, сразу рождаются… мудрыми, что ли.
— Например, Кент, — не без сарказма сказал Георгий.
— И Кент тоже, — серьезно подтвердила Шанталь. — Да и странно, если бы было иначе. Он же ученый, исследователь по натуре, а у таких людей инстинкт познания развит гораздо сильнее, чем у нас, простых смертных.