рине туда упекли. Шесть лет назад я впервые приехала в Никольское, откуда дед родом, — так там чуть ли не треть села Коноплянниковы. А бабушка моя, Шанталь, была дочерью обыкновенного парижского трактирщика. Годам к шестнадцати прорезался у нее голосок, не бог весть какой, правда, таких шансонеток во Франции на рубль пучок, а в пучке десяток. Но ей очень уж хотелось певицей стать. С год пела в отцовском кабачке, а дальше — не пробиться. Там ее и приметил какой-то деятель. Он сколачивал труппу для гастролей в России, она и сбежала с ним. Дело было в четырнадцатом году. Месяца через три война началась, труппа развалилась, домой им вернуться не удалось. И пошла моя бабуля вместе с тремя шансонетками в сестры милосердия, помогать союзникам и зарабатывать на хлеб насущный. В госпитале и познакомилась с раненым дедом. Тот сразу и влюбился в нее, а когда его комиссовали, увез к себе в Забайкалье… Очень они разные были, а прожили всю жизнь душа в душу… У моей бабули был железный принцип: раз есть в тебе хоть капля французской крови, изволь изъясняться на языке своих предков. А тут какая уж капля — во мне и то целый литр. И дома бабушка разговаривала и со мной, и с мамой только по-французски. Если я обращалась к ней по-русски, она просто не отвечала…
— А где она сейчас?
— Три года назад уехала во Францию, очень уж на родину потянуло. Она уже и слова русские стала забывать, хоть и прожила здесь чуть ли не шестьдесят лет. Там у нее две сестры, брат, а здесь никого, кроме меня. Да и то я месяцами дома не бывала, моталась по съемкам. А я каждый год к ней езжу… Ну что, удовлетворила я ваше любопытство?
— Пока да, — улыбнулся Георгий. — Ну что, примемся за работу?
— Полежите еще, успеется… — Шанталь улыбнулась, вспомнив что-то. — А имя у меня действительно странное, да? Оно, насколько я знаю, и у французов не часто встречается. Дед очень хотел, чтобы меня Ольгой назвали, но бабушка не дала, сказала: «Хватит и того, что дочь у тебя Наталья». А знаете, трудно поверить, но Кент очень на деда похож, даже внешне. И ведь дед Кента родом почти из тех же мест, что и мой дед, по прямой километров четыреста, мы по карте смотрели. Вот странно, да? А Кент так ни разу и не видел его.
— Жив он еще? — спросил Георгий.
— Да. Ему уже под девяносто, должно быть, Кент и сам точно не знает. На будущий год собираемся туда вдвоем, и в мое Никольское съездим.
— Меня возьмете? — неожиданно спросил Георгий.
— А что, поехали, — согласилась Шанталь не раздумывая.
— Он ведь как-никак мне тоже родственник. Бывший, правда.
— Бывших родственников не бывает, — безапелляционно сказала Шанталь.
— Как это? — не понял Георгий.
— А так. Не должно быть. По самой сути понятия «родственник». Сами посудите. Вот вы женились на Ольге, — простите уж, что напоминаю о ней, — и все ее родные оказались вашими родственниками. Ну а если уж так получилось, что Ольги не стало, почему эти родственные связи должны автоматически обрываться? Разве эти самые родственники стали другими людьми? Или вы — уже не вы?
Странно — ему вовсе не было неприятно это неожиданное упоминание об Ольге. И чувствовалась в словах Шанталь какая-то правда, не выразимая словами.
— Какая-то логика в ваших словах есть, — наконец сказал он.
— Не какая-то, а самая обыкновенная, человеческая, — уверенно определила Шанталь.
— Но если так, — улыбнулся Георгий, — выходит, и мы с вами родственники?
— Конечно, — серьезно согласилась Шанталь.
— Ну что ж, против такого родства я не возражаю.
— Гран мерси, — Шанталь сделала книксен. — А теперь, дорогой родственничек, извольте вынести эту пакость, — она показала на кучу мусора. — Если вы, конечно, в состоянии.
— Авек плезир, — вспомнил он одно из немногих французских выражений, известных ему.
Шанталь прыснула.
— Что, так худо звучит? — засмеялся и Георгий.
— Да уж… Примерно так же, как говорят бездарные актеры в захудалых провинциальных театрах, пародируя иностранцев: «Это есть отшень карашо».
— Сроду к языкам не был способен.
— Ладно, несите.
28
Управились они только к обеду. Недавнюю берлогу действительно трудно было узнать, но Шанталь недовольно поцокала языком.
— Н-да, работы тут еще вагон и маленькая тележка. Ремонт надо делать основательный, Георгий Алексеевич.
— Не сейчас же?
— Хм… В принципе можно и сейчас, но ведь вам не хочется?
— Нет, пожалуй, — признался Георгий.
— Может, и правильно, — согласилась Шанталь. — Да и тяжеловато вам сейчас будет. Летом сделаете, — сказала она как о деле решенном.
— А что тут, собственно, делать?
— Как что? — удивилась Шанталь. — Да все! Начать и кончить! Переклеить обои, покрасить пол, кухню, потолок, рамы, заменить раковину, унитаз. Надо купить сушилку для посуды, повесить шторы. Ну, шторы я вам привезу и еще кое-что по мелочам. А пока хоть в таком виде поддерживайте, не запускайте. Убираться надо каждый день, это не так уж сложно. Порошки я вам оставлю, еще кое-что подброшу. А главное — надо как-то решить вопрос с питанием. Вы что, совсем не умеете готовить?
— Совсем, — уныло признался Георгий.
— Даже манную кашу сварить не сможете?
— Увы…
— Плохо дело. Придется учиться. Пока пристройтесь к какой-нибудь диетической столовой, наверняка она тут есть. А потом я вам покажу. Срочно жениться вы не собираетесь?
— Нет, — буркнул Георгий. — Ни срочно, ни бессрочно.
— Ну, насчет бессрочно — не зарекайтесь. А впрочем, не о том речь. Умение готовить никому еще не мешало, даже женатым.
— А сложно этому научиться?
— Не очень. Было бы желание. А желанием вам придется обзавестись, причем немедленно. Сейчас вам с желудком шутить нельзя.
— Я знаю.
— Ну, на том и решим. Дней через пять я к вам заскочу.
— Когда?
— К вечеру, наверно.
— Может, возьмете ключ? — нерешительно предложил Георгий. — А то мне сейчас придется по врачам ходить.
— Давайте.
Шанталь переоделась и стала собираться. Георгий, пристально глядя на нее, задал вопрос, с утра не дававший ему покоя:
— Скажите, Шанталь, зачем вы все это делали?
— Что?
— Да все. Везли меня сюда, чистили эти авгиевы конюшни, и вообще… — Он замолчал.
— Значит, вообще, да? — с иронией осведомилась Шанталь. — А вы подумайте на досуге об этом «вообще», дорогой родственник. Только в частности.
— Нет, все-таки? — упрямо стоял на своем Георгий. — Пожалели, что ли?
— Ага, пожалела, — насмешливо сказала Шанталь. — Ну что же вы на дыбы не становитесь? По вашим понятиям, усвоенным из школьного курса литературы, жалость унижает человека, не так ли? Очень я вас сегодня унизила, только честно?
— Отнюдь нет, — улыбнулся Георгий.
— Даже и отнюдь… Ну, и на том спасибо. Глупостей-то не говорите, ладно?
— Больше не буду, — серьезно пообещал Георгий.
— То-то… Да, мясорубка у вас есть?
— Нет.
— Купите немедленно. И дуршлаг. Знаете, что это такое?
— Это такая штука с дырочками, да? — неопределенно показал руками Георгий.
— Вот именно, с дырочками… Хотя, — вспомнила она, — дуршлаг у меня есть, привезу. А мясорубку купите. Ну, все, поехала. На сегодня еды вам хватит, как разогревать, я вам показала, а с завтрашнего дня сами управляйтесь. Проводите меня до машины.
— Да, конечно.
На прощанье она дотронулась до его руки и улыбнулась.
— Ну, не хандрите. И помните: жизнь хороша, и на дворе солнце.
И уехала.
Георгий вернулся в чистую пустую квартиру, жадно вдохнул терпкий аромат сигарет Шанталь. Уехала. Так же просто, как приехала сюда. «Жизнь хороша, и на дворе солнце». Он взглянул на окно, вымытое ею. Там вязкой сумеречной темью клонился к концу октябрьский день. Не было никакого солнца. Но он чувствовал, что бодрые слова ее не от одного лишь желания утешить его. Эта двадцатисемилетняя женщина умела и любила жить, и дело было не только в ее красоте и молодости. Похоже, она знала о жизни что-то такое, что делало ее очень интересной для нее и что ему, тридцатишестилетнему, еще нужно постигать.
Он лег на диван и стал думать об этом «что-то». Но думалось плохо. Негромкой болью напоминал о себе желудок — уж не «ухайдакала» ли и в самом деле его Шанталь? — с грязного серого потолка неподвижно падала и никак не могла упасть унылая серая тоска. И — не было Шанталь. Еще вчера он знал, что возвращение домой не принесет радости, что будет ему одиноко и тоскливо, но то было бы одиночество «вообще», к которому он более или менее привык за последние десять лет. И вдруг за какие-то пять-шесть часов непрошено возник в его жизни человек, чье отсутствие воспринимается как ощутимая пустота. Влюбился, что ли? Да нет, не то. По-женски она почти не волновала его. Во всяком случае, это «почти» можно в расчет не брать. Пока по крайней мере… Ее самой не хватало. Ее голоса, ее рук в бледных резиновых перчатках, энергичного наклона головы и голубого прищура глаз…
И Георгий стал ждать Шанталь. В первый же вечер он написал крупную записку: «Скоро буду. Г.» и, уходя, клал ее на середину пустого рыжего стола. А однажды вечером, испугавшись, что Шанталь не сладит с тугим замком, он вынул его из гнезда, разобрал и смазал. Ночами, боясь спать, он равнодушно работал над экспедиционным отчетом, зная о полной его бесполезности, под утро ложился, не гася настольной лампы, в полудреме прислушивался к шумам на лестничной площадке, — он был уверен, что сразу различит шаги Шанталь.
Приехала она только на восьмой день, в субботу. Услышав ее шаги, он торопливо оглядел чистую комнату, быстро направился к двери, на ходу одергивая свитер. И — остановился, взявшись за ручку двери: легкое цоканье каблуков Шанталь сопровождалось грубым, мощным аккомпанементом неторопливой поступи Кента. Георгий в эти дни почти не вспоминал о нем. «Хоть бы он ничего не испортил», — успел подумать Георгий, открывая дверь.
Через три часа, даже не проводив их вниз, до машины, Георгий тщательно, на два оборота ключа, запер дверь, доплелся до дивана и повалился на него, закрыв глаза. Со стыдом и отвращением вспоминал он свое долгое, восьмидневное ожидание. А чего, собственно, ждал? Ну вот, она и приехала. И улыбнулась ему, когда он открыл дверь, — как, наверно, улыбается соседям по площадке. А за ее плечом монументально возвышалась фигура Кента, его крупное бесстрастное лицо, спокойный взгляд и большая ладонь, почему-то обхватившая локоть Шанталь. Крепкая, уверенная рука собственника. Зачем он приехал? Ведь Георгий не ждал его. Он совсем не нужен был здесь. Нужна была только Шанталь, но не такая, стоящая впереди Кента, и не нужно было, чтобы тот поддерживал ее под локоть, словно она могла упасть, и не нужно было, чтобы Кент держал в руках громоздкую хозяйственную сумку, в которой, ясное дело, находилось множество вещей, необходимых в его холостяцкой квартире. Наверное, шторы и, может быть, даже этот чертов дуршлаг…