— Что вы хотели бы узнать о сегодняшнем дне?
— Счастливый он для меня или нет, — серьезно ответила Шанталь.
— Ну, до этого наша техника еще не дошла. Что-нибудь попроще.
— Тогда — на ваше усмотрение.
Валя нажала несколько кнопок, и пишущая машинка, застучав с невероятной быстротой, дернулась и остановилась. Валя оторвала листок и подала Шанталь. Она прочла:
«17 мая 1970 года, 9 часов 48 минут 34 секунды, температура 12 градусов, ветер юго-восточный, 3 м/сек, давление 758 мм рт/ст, солнечно».
Шанталь невольно оглянулась на окно — было действительно солнечно — и спросила:
— А если бы было пасмурно?
— Значит, напечатала бы «пасмурно». Впрочем, все это семечки, часть элементарной программки для проверки местных метеоприборов и каналов связи.
— Вы всем показываете эти семечки?
— Да нет… Вообще-то Иннокентий Дмитриевич очень не любит экскурсантов и редко разрешает пускать их. Только школьникам не отказывает.
Потом они вернулись в зал, и Шанталь увидела, как работает Кент.
(Года через полтора она, посмеиваясь, будет рассказывать ему:
— Ты был как генерал среди лейтенантов и капитанов. Тебе что-то показывали, почтительно поясняли, ты ненадолго задумывался, изрекал что-нибудь, а они тут же кидались исполнять. И ни единого возражения!
Кент улыбнулся:
— В таких ситуациях возражать обычно нечего.
— А мне казалось, что ты ужасно строгий начальник и они просто боятся тебя…)
Кент издали увидел ее и кивнул. Лицо у него было недовольное, он, морщась, выслушивал чьи-то виноватые объяснения.
(— Вот тогда я и начала догадываться, что безнадежно втюрилась в тебя, — нарочито грубоватым тоном продолжала Шанталь. — Если за день до этого у меня было желание только забраться к тебе в постель, то тут появилось другое — захотелось заглянуть тебе в душу…)
Потом как будто нашлось объяснение тому, что происходило с ней. Шанталь уже так долго вращалась в «киношном» мире, где многое было ненастоящим, бутафорским — и отнюдь не только декорации, — что невольно усвоила тот удобный взгляд на мир, когда при встрече едва ли не с каждым новым человеком задаешься вопросом: а кого он играет? И на такой взгляд у Шанталь, как ей казалось тогда, были основания. Все вокруг нее кого-то изображали. Преуспевающих дельцов, непризнанных гениев, несчастных влюбленных, мрачных меланхоликов, — да и кого только не играли да этой огромной кинофабрике… Шанталь и сама не раз ловила себя на том, что играет не только на съемочной площадке, но и в повседневной жизни, — этакую «роковую» женщину, чуть ли не «секс-бомбу», любительницу выпить и побеситься…
И вдруг человек, который никого не играл, просто был самим собой.
Сначала Шанталь показалось, что на Кента не могла не действовать атмосфера явного и всеобщего «пиетета» — так она выразилась про себя, — и искала на его лице следы игры в «большого начальника» и «незаменимого специалиста». Но никаких следов не было, как не было и самой игры. Кент выглядел «обыкновенным смертным», усталым и слегка раздраженным человеком, вынужденным заниматься не слишком приятной для него работой. И вряд ли сознание того, что никто, кроме него, эту работу сделать не мог, приятно щекотало его самолюбие… Только через полчаса он нашел время подойти к ней и спросить:
— Устали?
— С чего мне уставать?
— Жарко здесь. Вы бы погуляли пока, что ли.
— Не обращайте на меня внимания, работайте.
Он оглянулся на пульт — там уже ждали его — и с досадой сказал:
— Неудачное время я выбрал для демонстрации.
— Как раз все очень удачно, — решительно возразила Шанталь. — Идите, вас ждут.
Потом Кент ушел куда-то, вскоре появилась Валя и сказала:
— Иннокентий Дмитриевич приказал мне отвести вас в его кабинет. Он тоже скоро придет туда.
— А где он сейчас?
— На другой машине.
— Ну что ж, — улыбнулась Шанталь, — идемте, приказы начальства полагается выполнять.
— Очень душно здесь, — как бы извиняясь, сказала Валя.
— Всегда тут так?
— Часто.
Кабинет у Кента был просторный, с двумя телефонами, — «Вон тот московский, — мимоходом сообщила Валя, — так что можете звонить, если нужно», — уютными креслами и большим, аккуратно прибранным столом.
Кент действительно пришел довольно скоро, сказал Вале:
— Твоя миссия окончена, благодарю.
Валя вежливо попрощалась с Шанталь и ушла.
— Если бы я знала, что причиню вам столько беспокойства… — начала было Шанталь, но Кент перебил:
— Да будет вам. Если меня что и беспокоит, так только то, что вы остались голодной. Еще часа полтора продержитесь?
— Да уж придется.
— Я не думал, что сегодня придется задержаться так долго, — виновато пояснил Кент. — Попалась одна очень каверзная головоломка.
— Но вы решили ее?
— Как будто да, через полтора часа это выяснится окончательно.
За эти полтора часа поговорить им почти не удалось — к Кенту все время приходили. И Шанталь опять не могла не отметить, что ведут себя с Кентом его подчиненные слишком уж почтительно. А один просто удивил ее — с такой очевидной, почти мучительной неловкостью держался он, так явно боялся взглянуть в глаза Кенту, говорил тихо, тусклым голосом. Уходил он с таким облегчением, торопливо смяв свои бумаги, что Шанталь не удержалась от замечания:
— А вы, похоже, очень строгий начальник, Иннокентий Дмитриевич.
— Я-то? — переспросил Кент. — Возможно… Вас этот товарищ натолкнул на такую мысль?
— Не только, хотя вел он себя, на мой взгляд, несколько странно. Такое впечатление, будто он в чем-то крупно провинился перед вами.
— Да нет… — Кент помолчал и с неловкой усмешкой сказал: — Все объясняется проще — это будущий муж моей бывшей жены.
— Что? — удивилась Шанталь, не сразу сообразив, что означает эта фраза.
— Да вот так… Пикантная ситуация, не правда ли? Вот для вашего кино находка… Он бы и на пушечный выстрел не подошел ко мне, да ведь нельзя — работа есть работа. А начальник я, наверно, и в самом деле строгий. Вероятно, добрая половина моих подчиненных предпочла бы иметь другого — помягче, полиберальней… Ну, сейчас будет последний разговор, и пойдем обедать.
Обедали в ресторане. Кент выглядел очень усталым. Шанталь сказала ему об этом, и он согласился:
— Да, такая работа изрядно выматывает.
— А знаете, — сказала Шанталь, — мне кажется, сегодня я впервые поняла, что такое настоящая работа. Точнее так — настоящая интеллектуальная работа.
— Вот как, — безразлично отозвался Кент.
— Да, когда наблюдала за вами.
— Так все эффектно выглядело? — насмешливо прищурился Кент.
— Выглядело это действительно эффектно, но я не потому так говорю.
— А почему?
— Даже не знаю, как объяснить…
— И не надо, я отлично понимаю, как все это действует, особенно на человека не слишком искушенного… Но, откровенно говоря, я предпочел бы, чтобы таких эффектных суббот вообще не было и каждый сам справлялся бы со своей работой… — Кент помолчал. — Хотите, расскажу вам одну историю из своей практики?
— Конечно.
— Это было в самом начале моей работы, здесь же… Я был начальником машины, тогда еще единственной, и неофициальным опекуном всех программистов и программисточек, которые только начинали работать и обращались ко мне за всякой помощью. И был еще… ну, скажем, некто Иванов, солидный человек лет тридцати пяти, кандидат наук, недавно перешедший к нам на работу из столичного института. И понадобилось ему решить одну задачу, довольно сложную и длинную. Он сам явился ко мне и попросил посчитать как можно быстрее… что я, по возможности, и сделал. И надо сказать, та работа выглядела ничуть не менее эффектно, чем сегодняшняя, и заняла с неделю… А через месяц та же программисточка, что работала на Иванова, приносит еще одну задачу и передает просьбу шефа посчитать опять же как можно быстрее. Память у меня хорошая, и я сразу увидел, что новая задача отличается от старой только одной закорючкой, обозначенной буквой «пси». Я сказал программистке, чтобы ее шеф сам пришел и объяснил, что это означает. И он явился, кипя благородным негодованием. Видимо, в том институте, где он раньше работал, инженерам-эксплуатационникам и в голову не приходило задумываться о том, что именно они решают… Я вежливо попросил его объяснить, что означает эта самая «псиная» закорючка и для чего ему понадобилось первое решение, которое можно было походя получить из второго, не тратя ни секунды лишней. Он сказал, что это его дело, а мое — исполнять. На что я ему ответил, что не буду решать его задачу до тех пор, пока он не даст вразумительного объяснения этому казусу. Он опешил от такой наглости и побежал жаловаться… В общем, получился изрядный скандал. К сожалению, некто Иванов не предполагал, что я не столько инженер-«эксплуататор», сколько математик, и при разборе конфликта в узком кругу компетентных лиц вынужден был в конце концов признать, что про эту злосчастную «пси» он просто забыл, когда давал задание программистке и переписывал его на отдельном листке… Из чего, к сожалению, следовало, что вся «эффектная» недельная работа, влетевшая, кстати, в немалую копеечку, пошла насмарку…
— И чем же все закончилось?
— Для меня — самым благополучным образом. Я довольно беззастенчиво воспользовался случаем, и всех программистов изъяли из отделов и соединили в одну группу, передав ее под мое начало, и работать сразу стало намного легче. А заказчики еще с год проявляли чудеса осмотрительности, передавая нам свои задачи, что, собственно, мне и нужно было.
— А некто Иванов?
— С ним получилось хуже. Конфликт разбирался хоть и в узком кругу, однако весь институт узнал о нем, и некто Иванов никак не хотел мириться с тем, что его репутация подмочена каким-то мальчишкой, и вскоре, к сожалению, ушел из института.
— А почему «к сожалению»?
— Да потому, что он был хорошим математиком. Ошибиться ведь каждый может. Жаль, амбиция его заела… Вот таким макаром оборачиваются иногда внешние эффекты. И о сегодняшней работе я не могу с уверенностью сказать, что все это действительно необходимо.