Он отвернулся от окна, оглядел свой просторный кабинет. Надо, наверно, взяться за работу. Спуститься в лабораторию к Еремину или еще раз просмотреть проект Моисеева и наконец-то написать заключение. А в пять сесть в машину и поехать в Долинск…
Но работать ему совсем не хотелось. Это было редкое для него состояние — нежелание работать. Работа всегда была для него чем-то естественным и необходимым. Из тридцати пяти прожитых им лет по меньшей мере двадцать были заполнены работой — систематической, упорной, почти ежедневной и, главное, результативной… Главное? Ну да, главное, а почему бы и нет? Результативность несомненная и высокая, и дело тут не в его докторской степени, лауреатском звании и руководящем положении, — все это внешнее, куда более существенно то, что созданные при его участии и под его руководством АСУ облегчили труд многих тысяч людей… Так что же, можно трубить в фанфары, Иннокентий Дмитриевич? А почему так нерадостно, почему больше не хочется работать? Устал? Нет, определенно не то, он совсем не чувствовал себя усталым…
Он прошелся по красной ковровой дорожке, скрадывавшей шаги, потом зачем-то сошел с нее — каблуки сухо и громко застучали по паркету. Кстати, зачем здесь паркет? — подумал он. Почему не обыкновенный линолеум, как во всех не «начальнических» помещениях? И кресла «гостевые» здесь ни к чему, — слишком они мягкие, глубокие, в них только отдыхать и кофеек попивать… Господи, о чем он думает? Паркет, кресла, дорожки — к чему все это?
Ему вдруг захотелось курить. Курил он редко, только когда сидел с гостями Шанталь да за компанию с Софьей и Маринкой, и сигарет при себе не держал. Он открыл дверь в приемную и, стоя на пороге, спросил Асю:
— У вас сигарет не найдется?
Ася замялась всего на какую-то долю секунды и спокойно кивнула:
— Найдется, Иннокентий Дмитриевич.
И подала ему пачку «Столичных». Кент вынул сигарету и сунул в рот, забыв размять. Ася дала спички, взяла сигарету и себе. Кент неумело дал ей прикурить, едва не опалив волосы, закурил сам, жадно вдохнул горький, невкусный дым и закашлялся. Потом сел в кресло, в котором обычно дожидались приема его посетители.
— Вы не обращайте на меня внимания, работайте, — сказал Кент. — Я посижу немного с вами, покурю.
И тут Ася ничем не выдала своего удивления — да и было ли оно? — молча кивнула и снова застучала на машинке. Кент искоса оглядел ее. Хрупкая, строго одетая женщина, на вид больше тридцати не дашь, но у нее уже четырнадцатилетний сын и десятилетняя дочь. Далеко не красавица, но очень заметны ее большие серые глаза, прикрытые длинными пушистыми ресницами. Косметики почти никакой, только слегка красит губы. Кент знал о ней немного. Два года проучилась в каком-то институте, вышла замуж, в тот же год родила, пыталась учиться заочно, но бросила. Образование формально среднее, но Кенту не раз приходилось убеждаться, что знает Ася немало. Даже во многих специфических инженерных вопросах она ориентировалась довольно уверенно, и как-то на удивленный вопрос Кента, откуда она все это знает, Ася спокойно ответила:
— Я предпочитаю прочесть десяток книг, чем связать пару кофточек.
В первые же месяцы, убедившись в неоценимых достоинствах своей секретарши, Кент написал директору докладную с просьбой повысить ей зарплату. Тот несколько дней держал ее у себя, а потом как бы между делом сказал:
— Да, Иннокентий Дмитриевич, прочел я твою бумагу. Насчет Велеховой. Не стоит этого делать.
— Почему? — удивился Кент.
— Да ведь… неловко может получиться. Велехова не одна, не можем же мы всех секретарш перевести на инженерные ставки.
— А все этого наверняка и не заслуживают.
— Оно так, конечно, — неохотно согласился Федосеев. — О Велеховой мне и другие говорили, отличный работник, но… формально она всего лишь одна из многих, и эти многие воспримут ее повышение… не так, как нужно.
Федосеев явно недоговаривал, и Кент не сразу понял, что он имеет в виду, а поняв, насмешливо протянул:
— Вон что… Пойдет слушок, что она моя любовница?
— И это будет, — невозмутимо согласился Федосеев. — Она женщина молодая, привлекательная, да и ты не старик. Стоит ли из-за двадцатки рисковать? Она же все-таки мать семейства.
— Ну конечно, во всех анекдотах секретарши спят со своими начальниками…
— Иногда и такое бывает.
— И потому Велехова должна получать наравне с семнадцатилетними сикушками, — грубо сказал Кент, — зная и умея в десять раз больше, чем они? Знаете, Николай Федорович, если от меня уйдет инженер, я тут же на его место найду другого. А уйдет Велехова, вряд ли удастся подыскать ей равноценную замену.
— Она не уйдет.
— Ну и что из того? Девяносто рублей слишком мало за ту работу, которую она делает. А по совести говоря, и сто десять мало. Мы держим на инженерных ставках комендантов, экспедиторов и вообще черт знает кого…
— Да все я понимаю, милый мой, — перебил его Федосеев, — не о том речь… Да ты сам поговори с ней, вряд ли она и захочет такого повышения.
— С ней я говорить не буду. Велехова не из тех, кто может прямо сказать: «Прибавьте мне зарплату».
— В общем, так, — подытожил Федосеев, — я пока не отказываю, но настоятельно советую не делать этого. Подумай еще, потом решим окончательно.
— Хорошо, — буркнул Кент.
Ася в тот же день узнала об этом разговоре и прямо сказала ему:
— Я знаю о вашей докладной, Иннокентий Дмитриевич.
— От кого?
— От секретарши Николая Федоровича, естественно. Она сразу, как вы подали докладную, сказала мне о ней.
— А почему же вы только сегодня заговорили об этом? — Ася промолчала. — Потому что вам посоветовали, да?
— Да.
— Ну, и что же вы сами думаете на сей счет?
— Наверно, и в самом деле не стоит.
— Вы тоже считаете, что пойдут… всякие толки?
— Конечно, — уверенно сказала Ася. — Для этого нужно совсем немного. Гораздо меньше, чем повышение зарплаты.
— Да что же это, в самом деле, — не выдержал Кент, — неужели у вашего брата на уме только одно — кто с кем спит или может переспать?
Ася улыбнулась.
— У нашего брата, а точнее, у нашей сестры, на уме много всякого вздора. В том числе и этот.
— И вас это волнует?
— Лично меня не очень. Но я не одна.
— Значит, это может волновать вашего мужа?
— Возможно, — спокойно сказала Ася. — С такими ситуациями я еще не сталкивалась, так что ручаться не могу.
Кент помолчал и огорченно спросил:
— Так что, прикажете забрать докладную?
— Приказывать не могу, — серьезно сказала Ася, — а советовать…
— Ясно, — сказал Кент и действительно забрал докладную.
Эпизод с несостоявшимся повышением Аси оставил у него неприятный осадок. Причина, с которой всерьез считались Федосеев и Ася, казалась ему ничтожной, унизительной для человеческого достоинства. И все же им она казалась вполне естественной, хотя ему и в голову не пришла, когда он составлял докладную. Почему? Или его понятия о жизни так плохо «стыкуются» с реальной действительностью?
Мерный стук Асиной машинки все больше раздражал его, ему хотелось, чтобы она прекратила печатать и поговорила с ним — все равно о чем. Сигарету он выкурил только до половины и неумело погасил ее в пепельнице. Ася мельком взглянула на него и, вытаскивая листы из машинки, негромко спросила:
— Вы чем-то встревожены, Иннокентий Дмитриевич?
— Это вы потому так спросили, что я закурил? — усмехнулся Кент.
— Нет.
— Ничем я особенно не встревожен… Знаете, какое желание вдруг возникло у меня?
— Да?
— Прямо сейчас уехать с вами с работы… — он чуть помедлил, испытующе глядя на нее, но лицо Аси оставалось все таким же спокойным, — заглянуть к вам домой, забрать ваших ребят и отправиться за город, куда-нибудь на речку… Дикое желание, да?
— Почему же…
— Вам оно кажется естественным?
— Более или менее.
— А все-таки, «более или менее…»? А как бы восприняли это ваши дети?
— Танюшка наверняка завизжала бы от восторга…
— А сын?
— Не знаю, — призналась Ася.
— Ага, препятствие номер один… Пойдем дальше. Как все это пришлось бы объяснять изумленному мужу, не менее изумленному отделу?
— И Шанталь Федоровне, — вставила Ася.
— Ей-то как раз объяснять ничего не надо. По причине своей профессии она начисто лишена предрассудков.
— Будто бы? — усомнилась Ася.
— Ну, знаете ли… Позировать перед кинокамерой чуть ли не в чем мать родила… какие уж тут могут быть предрассудки?
Ася покачала головой:
— Это разные вещи.
— Да? А что, неплохая мысль, надо будет обдумать ее… Однако мы отвлеклись. Я еще не сказал самого главного: как объяснить это неосуществимое желание вам, несмотря на всю невозмутимость, с которой вы выслушали его?
— Мне объяснять не надо, — сказала Ася.
— Да? Ну, тогда объясните его мне самому, потому что возникло оно у меня совершенно неожиданно и неизвестно почему.
— У вас нет своих детей.
— Я догадывался, что вы скажете это. Может, и в самом деле поэтому… Хотя кое в чем определенно не соответствует истине. Ведь у меня есть сын.
— Сын? — удивилась Ася.
— Да, сын, ровесник вашей Тане. А вы не знали?
— Нет.
— Я вижусь с ним раз в месяц, он час гуляет со мной и очень вежливо отвечает на мои вопросы: «Да, папа… Нет, папа… Спасибо, папа… Не нужно, папа…» Даже машина не вызывает у него никаких эмоций, хотя он самый обыкновенный мальчишка. И когда я отпускаю его, уходит он с явным облегчением… Он вовсе не считает меня отцом, и ему очень неловко называть меня папой, потому что так он зовет другого человека…
«Господи, зачем я все это говорю?» — думал Кент, глядя на Асю, и продолжал:
— Сегодня я собираюсь поехать в Долинск, не столько к нему, сколько по делам, и даже не знаю, зайду ли вообще туда, потому что уже не могу видеть это прозрачное притворство маленького человечка, начисто оторванного от меня, и не чьей-то злой волей, а просто силой обстоятельств… — Кент помолчал. — А ваши дети, наверно, очень любят вас, да?