— Да, — тихо сказала Ася, — очень…
Кент встал, прошелся по комнате, посмотрел в окно и продолжал не оборачиваясь:
— Вот вы сказали: «Танюшка наверняка завизжала бы от восторга…» Наверно, именно это мне и хотелось бы увидеть, потому что при мне мой сын никогда не визжал от восторга. Даже когда мы жили вместе… А впрочем, я, может быть, просто не помню…
Зазвонил телефон на столе Аси. Она, взглядом извинившись перед Кентом, машинально повернувшимся на звонок, взяла трубку и привычным, холодновато-официальным голосом сказала:
— Вас слушают… — И тут же выпрямилась, плотнее прижала трубку к уху. — Да-да, Николай Аристархович, здравствуйте… Здесь, сейчас соединяю…
Ася протянула трубку Кенту, слегка придерживая ее левой рукой. Он взял ее и чуть помедлил, прежде чем поднести к уху.
Звонил Патриарх, Николай Аристархович Веденеев, заместитель министра, его благодетель и добрый гений, неизменно поддерживающий его во всех начинаниях. Он почему-то всегда звонил ему сам, а не через секретарей и помощников. Обычно звонок Патриарха предвещал что-то важное, хотя, случалось, звонил он и просто так: пригласить на дачу, чтобы не спеша поговорить не только о проблемах автоматизации, — разговор об этом непременно заходил при любой встрече, — но и вслух поразмышлять на темы, к делам вовсе не относящиеся…
А зачем сейчас звонит Патриарх?
— Добрый день, Николай Аристархович.
— Здравствуй.
Голос у Веденеева глухой, надтреснутый, — видно, неважно себя чувствует, наверняка дорого далось ему это жаркое лето, трехлетней давности инфаркт, и без того наполовину стреноживший его, теперь особенно должен был сказаться.
— Как вы себя чувствуете?
— Скриплю потихоньку… Ты чем занят?
— Вообще?
— Нет, в частности. Прокатиться со мной не желаешь?
— Сегодня?
— Ну, не обязательно сегодня… если ты занят.
— Да я обещал…
— Ну, обещал, так исполняй, — спокойно сказал Веденеев, — ты же человек дела. В таком случае прошу ко мне в понедельник к пяти, есть разговор.
— Хорошо, Николай Аристархович.
— До свиданья.
Веденеев положил трубку. Обиделся Патриарх? Смешно, может быть, говорить это о заместителе министра… А так ли уж и смешно? Наверно, надо было поехать. Софья поняла бы, и объяснять ничего не пришлось бы…
Кент был почти уверен, что знает, о чем пойдет разговор. Он ждал этого разговора уже давно и, что греха таить, побаивался его. Ведь наверняка придется принимать решение, к которому он еще не готов. Не сразу, конечно, — дадут время на раздумья, — но придется. Если он не ошибается, это должно быть одно из важнейших решений в его жизни…
Что ж, есть еще три дня, чтобы подумать об этом.
Он взглянул на часы и пошел к двери, сказал Асе с порога:
— Буду у Еремина. Если позвонит Шанталь Федоровна, вызовите меня, пожалуйста.
— Хорошо, Иннокентий Дмитриевич.
Шанталь не позвонила. Без десяти пять Кент вернулся к себе в кабинет, подписал несколько бумаг, взял папку с проектом Моисеева и поехал не в Долинск, а к себе домой. Он решил, что заберет Шанталь и они поедут куда-нибудь за город, а если она не захочет, можно посидеть и дома. А Софье он позвонит и скажет, что приедет через неделю.
Но Шанталь дома не было. Кент прошелся по квартире, подумал немного и поехал в Долинск. Если бы знать наверняка, что Шанталь скоро вернется, он не раздумывая остался бы. Но она могла появиться поздно вечером, а то и вовсе на следующий день или в воскресенье. И оставалось бы только гадать, где она провела ночь, — может быть, у подруги, а может быть… Что может быть? У друга?
Нет, об этом не нужно, нельзя…
Чувство острого, безысходного одиночества, возникшее еще днем, во время телефонного разговора с Шанталь, не проходило, как будто еще и усилилось, и перспектива просидеть весь вечер, — а может быть, и ночь, — в пустой квартире ужаснула его. И, выбравшись из Москвы, Кент против обыкновения погнал машину почти на предельной скорости.
Но и в Долинске ему не повезло — ни Софьи, ни Маринки дома не было. Ключ от их квартиры остался у него еще с тех времен, когда он жил в Долинске. Кент открыл дверь, небрежно умылся, лег на диван и заснул.
14
По сахалинскому телевидению показывали «Спасение».
Его фильм. Точнее — фильм, снятый по его сценарию.
Сергей не видел его года два, и, заранее тщательно настроив телевизор, уселся в кресле, рядом привычно устроилась Юлька, Шура на кухне домывала посуду.
Крупные, во весь экран, стилизованные буквы заглавия.
Почти так же крупно: «Режиссер-постановщик — Александр Ахтамбеков». И чуть мельче: «Сценарий Сергея Русакова».
В роли Бориса Соловьева Олег Кандауров.
В роли Натальи Шанталь Коноплянникова.
(Кент просил сменить имя. Сергей обещал, но сначала, в угаре переработки, было некогда, а потом оказалось поздно — пришлось бы перепечатывать весь сценарий, Ахтамбеков отдал его на машинку без ведома Сергея.)
Первые кадры — интерьер московской квартиры. Шикарная прихожая метров в двадцать, оленьи рога вместо вешалок, зеркало во всю стену, модерновая живопись.
Бутафорская мосфильмовская прихожая, никогда не существовавшая в действительности. Кент до своего лауреатства, уже будучи доктором наук, жил в обыкновенной двухкомнатной квартире, в прихожей двоим не разойтись.
Кабинет Соловьева, широкая панорама книжных стеллажей, пестрящих иноязычными названиями.
(Кент знал тогда только английский, да и то, как говорил со смехом, в силу необходимости.)
Далее смутная фигура сидящего за столом человека. Мыслитель… Наезд камеры — крупное красивое лицо, отрешенный, затуманенный взгляд.
(— Порнография! — сдержанно, вполголоса орал на него Кент. — Что вы показываете? На этой физиономии нет и подобия мысли!)
Два года не видел Сергей своего фильма и теперь как будто со стороны смотрел его.
Перед этим фильмом был другой, первый.
Только что появилась в журнале его повесть о Севере. Там многое было настоящим. Его скитания по настоящему, невыдуманному Северу, встречи с десятками реальных, невыдуманных людей. Повесть, ужатая до пятидесяти журнальных страниц, тоже была настоящая. Вероятно, лучшее из всего написанного им.
Он приехал в Москву сдавать сессию. Тут-то и разыскал его Ахтамбеков.
— Стари-ик, — выпевал высокий седеющий брюнет, едва шагнувший на пятый десяток, — давай писать сценарий… Немедленно, слышишь? Через девять месяцев мы будем иметь фильм…
Фильм появился через год. Настоящего в нем было уже гораздо меньше, чем в повести. Бутафорские вьюги заносили бутафорские дома — на натурные съемки зимнего сезона не хватило, — почти натурально, но с придыханием в голосе выговаривали настоящие слова из повести второразрядные актеры.
Фильм, впрочем, имел успех. Сотни, с натяжкой и тысячи писем в адрес режиссера, актеров и в его, Сергея, собственный, аккредитованный на «Мосфильме» адрес.
На послепремьерном банкете сладкая узорная вязь ахтамбековских слов:
— От души надеюсь, что наше плодотворное сотрудничество будет продолжаться и мы сделаем еще не одну картину…
Месяца три бездеятельная суета телефонных звонков, многозначительных намеков, снисходительных просьб: «Подожди, старик, дай оглядеться…»
Потом уж Сергей узнал — Ахтамбекову зарубили обещанную, почти решенную картину, он оказался не у дел и повернулся лицом к Сергею:
— Давай, старик, думать. У тебя же богатейший материал, брат вундеркинд… Давай, а? Наука — это сейчас модно… Ну-ка, расскажи о своем брате.
Сергей рассказал, и Ахтамбеков разгорелся:
— Стари-ик! Вот что нам нужно! Давай, Серега, сочиним, только быстренько, идея люкс! Поезжай к своему брату, посмотри на его машины, поговори толком, порасспроси о коллегах — и давай писать!
И Сергей послушно поехал к Кенту в Долинск. Ахтамбеков перед отъездом наставлял его:
— Главное — спрашивай побольше. И все записывай. Анекдоты, словечки, терминологию — все, понимаешь? Потом разберемся, все пойдет в дело. Главное, чтобы антураж был без изъяна, зрителю все интересно, чего он не знает. Побольше свежатинки!
Сергея чуть покоробила прямолинейность Ахтамбекова — он еще не решался назвать ее цинизмом, — но поехал, решив: «Поговорю с Кентом, его друзьями, а там видно будет».
Кент поначалу довольно охотно отвечал на его вопросы, показал машины, познакомил с друзьями, но однажды, пристально глядя на него, спросил:
— Слушай, а зачем тебе все это нужно?
— Интересно, — сказал Сергей, заранее готовый к подобному вопросу.
— Интересно, говоришь? — Кент помолчал, все так же внимательно глядя на него. — И это все?
— Нет, — честно признался Сергей, — не все, Кеша. Хочу сделать сценарий об ученых.
— Сценарий? — озадаченно хмыкнул Кент. — Для фильма, что ли?
— Ну да.
Кент покрутил головой, — Сергей с детства знал этот жест, обозначавший недоумение, — и сказал:
— А я-то думаю: чего ты так стараешься?.. А почему именно об ученых?
— А почему нет? — отпарировал Сергей.
— А что ты об ученых знаешь?
— Ну, видишь ли… — в замешательстве сказал Сергей, — сами ученые о себе не пишут…
— Ну и что?
— Но ведь наука не ваше частное дело. Другие тоже хотят знать о ней.
— И ты берешься… рассказать другим?
— Не рассказать, а показать.
— Что показать?
— Вас, ученых, — с вызовом сказал Сергей. — Или ты считаешь, что это не нужно?
Кент озадаченно взглянул на него:
— Да как-то не думал об этом.
— А я думал. И не вижу, почему это не могу сделать я.
Кент с сомнением покачал головой:
— Чего ты ершишься, не понимаю… Делай, кто тебе не велит? Но ведь ты в науке, уж извини, ни в зуб ногой…
— А кто в зуб? — завелся Сергей. — Конечно, я не могу влезть в твою шкуру и показать, как ты мыслишь. А кто может? Но хоть приблизительно я смогу сделать это. Все-таки немножко и тебя знаю, и других ученых…
— Ну, разве что приблизительно…