— С вашего позволения на вопросы я отвечу потом.
Куликов прикрыл глаза и полез в карман за платком.
Когда Кент кончил говорить, воцарилась мертвая тишина. Первым пришел в себя Куликов.
— И за сколько лет… вы рассчитываете все это осуществить?
— Лет за пять-шесть.
— Так… А во что все это обойдется?
— Точно я не могу сказать, я же не знаю стоимости машин и оборудования, которые еще не выпускаются.
— Ну а… приблизительно? — ласково осведомился Куликов.
— Миллиона полтора-два, — спокойно сказал Кент.
— А может, и два с половиной?
— Возможно.
Куликов улыбнулся, сощурив глаза.
— Сущие пустяки… Ну а какова конечная цель… всех этих грандиозных планов?
— А вам она не ясна? — не слишком учтиво спросил Кент.
— Вы знаете, как-то не очень, — покрутил пальцами Куликов, все так же ласково улыбаясь. — Я, знаете ли, привык к более скромным масштабам. А миллионы — это, знаете ли, бюджет скорее, для Госплана, а не для научно-исследовательского института…
— Ясно, — сказал Русаков и встал, сложил листки. — Я могу быть свободным?
— Вы что, обиделись? — удивился Куликов.
— Ничуть, — вежливо сказал Кент. — Просто я полагал, что вы пригласили меня для серьезного, делового разговора, но, кажется, настроение у вас для этого не слишком подходящее.
— Перестаньте, Иннокентий Дмитриевич… — торопливо вмешалась Софья, но Куликов остановил ее:
— Ничего, пусть говорит.
— Да я, собственно, уже все сказал. Вы хотели знать мои планы и предложения — я вам их сообщил. Ну а когда вы всерьез решите обсуждать их, я к вашим услугам.
Куликов, пожевывая дряблыми губами, в упор смотрел на Кента, и Софья, зная вспыльчивый характер замдиректора, боялась, что он взорвется и накричит на Кента. Но Куликов улыбнулся и сказал:
— Сядьте, Иннокентий Дмитриевич, разговор не окончен… Сядьте, пожалуйста. — Кент нехотя сел. — Нам, очевидно, еще не раз придется разговаривать, так что… не будем с самого начала осложнять себе жизнь. Возможно, я не лучшим образом выразил свое впечатление от вашего доклада, но ведь и меня можно понять, не так ли? — Кент промолчал. — Речь все-таки идет о миллионах, и не для всего института, не для отдела даже, а всего лишь для лаборатории. Это ведь… в любом случае нужно весьма и весьма обосновывать. Все-таки наше заведение называется институтом теоретической и прикладной геофизики, а не НИИ ЭВМ.
— Обоснования у меня есть, и, на мой взгляд, самые убедительные, — сказал Кент. — Любую достаточно сложную проблему можно — и должно — рассматривать с разных точек зрения. Я ознакомился со многими работами, ведущимися в институте, и попытался взглянуть на них со своей колокольни. У меня осталось впечатление, что все темы — или почти все — это настоящие геологические напластования информации, но используется из этих залежей лишь самый верхний слой. Это и естественно, так как до сих пор у вас просто не было возможности добраться до глубинных слоев. Но с каждым годом таких возможностей будет все больше — вот для чего нужно столько машин. Это первое. Второе — в институте есть множество объектов, которым, как говорится, на роду написана автоматизация.
— Конкретно? — спросил Куликов.
— Пожалуйста. Вон один объект у вас перед глазами, — Кент кивнул на окно, где виднелась трехсотметровая метеорологическая вышка. — Сейчас сбором и обработкой информации с одной только этой вышки у вас занимаются несколько десятков человек, так?
— Так, — подтвердил Куликов.
— А если мы создадим управляющий центр, — заметьте: не просто вычислительный, а именно управляющий, — достаточно будет двух-трех человек. То же самое можно проделать с аэрозольным корпусом и другими объектами.
— Что ж, идея заманчивая, — протянул Куликов, — но осуществима ли она?
— Пока нужных для этого машин и внешних устройств нет, но они уже разрабатываются и в ближайшее время обязательно появятся. Но позаботиться о них нужно заранее.
— Разумно, — согласился Куликов. — И все же о миллионах пока речи быть не может. Давайте-ка поближе к прозе жизни.
Часа полтора они обсуждали, что нужно сделать в первую очередь, и наконец составили общий план. Кент по мере обсуждения все больше мрачнел. Куликов наконец подвел итоги и решительно сказал:
— Все, прения прекращаем. С этими предложениями, — он кивнул на исчерканные листки, — уже можно ехать в главк. Но и то должен заранее предупредить, что нам обязательно что-нибудь срежут.
— Ну, еще бы, — язвительно сказал Кент. — Надо же и главку поработать.
— Напрасно вы так настроены, милейший Иннокентий Дмитриевич, — добродушно сказал Куликов. — Нам с Константином Игнатьичем и без того придется здорово попотеть, чтобы отстоять ваши предложения. Да и его самого мне еще нужно убедить.
Но Константин Игнатьевич, директор института, согласился на их предложения сразу. Софья была при этом. Выслушав своего заместителя, Константин Игнатьевич подумал немного и вздохнул:
— Я, к сожалению, ничего не смыслю в этом… Давайте будем пробивать.
И размашисто расписался на докладной записке, составленной Софьей и Куликовым. Подумав еще немного, предложил, глядя на Софью:
— Надо бы для солидности вашу лабораторию в отдел преобразовать, а?
— Рано еще, — буркнул Куликов. — Разве что через годик.
— Ну, через годик так через годик, — покладисто согласился Константин Игнатьевич.
18
Через полгода Софья стала завотделом, а Кент самым молодым в институте завлабом. А пока что он, ведущий инженер вычислительного центра, развил бешеную энергию, внедряя машинные методы. И сразу посыпались на него жалобы. Жаловались и Куликову, и Софье. Русаков чересчур самонадеян, нетактичен, изменяет задания, даваемые программистам, а то и вовсе отменяет их, и вообще ведет себя хозяйчиком, будто машина его личная собственность. А вскоре разразился маленький скандал. Один из завлабов, Абросимов, выйдя из отпуска, обнаружил, что Русаков самовольно изменил задание, которое он дал своей программистке, и явился к Куликову, кипя негодованием. Куликов, вызвав Софью и Кента, приказал:
— Разбирайтесь при мне, а я послушаю.
Абросимов, едва сдерживая бешенство, обратился к Софье, словно Кента и не было рядом:
— На каком основании ваш подчиненный изменил мое задание? И до каких пор это будет продолжаться? Я уже дважды просил его не вмешиваться не в свое дело!
— У меня несколько иные понятия о своем деле, — сказал Кент.
— Я не с вами разговариваю! — резко бросил Абросимов.
— И все-таки придется говорить со мной, — повысил голос Кент. — Я сам привык отвечать за все, что делаю!
— Ваше дело — предоставить программистам исправно работающую машину! — почти выкрикнул Абросимов.
Куликов легонько постучал карандашом по столу.
— Спокойно, Анатолий Максимович, спокойно…
Кент спросил:
— Вы разобрались в тех изменениях, которые я внес в ваше задание?
— И не собираюсь разбираться! Я требую, чтобы мои задания неукоснительно исполнялись в том виде, как я их даю! Я, в конце концов, кандидат наук и как-нибудь сам в состоянии разобраться, что именно мне нужно решать!
— Вот именно — как-нибудь, — сказал Кент. — А я предпочитаю, чтобы машина работала не как-нибудь, а хорошо. Изменения, сделанные мной в вашем задании, вызваны тем, что вы, не дав себе труда как следует подумать…
— Что?! — громким шепотом спросил Абросимов.
— Да-да, вы не ослышались. Если вам не нравится эта формулировка, могу предложить другую: не зная, как найти оптимальное решение, вы ухватились за первое попавшееся, лежащее на поверхности и передали его на машину…
— Нет, это неслыханно! — взорвался Абросимов. — Вы что, обвиняете меня в некомпетентности?
— Да, если вам угодно.
— Та-ак, — протянул Абросимов, ослабляя узел галстука. — Еще что-нибудь скажете?
— Скажу. Если бы вы, прежде чем идти сюда метать громы и молнии, разобрались в полученных решениях, то увидели бы, что они, по сути, и есть то, что вам нужно.
— Что значит «по сути»? — строго спросил Куликов.
— А то, что нерешенными остались мелочи, которые наверняка не понадобятся.
— Да вам-то откуда знать, что именно мне понадобится? — окончательно вышел из себя Абросимов. — Мальчишка!
— Преклонные годы еще никогда никого не гарантировали от глупости, — небрежно отпарировал Кент. — Впрочем, если вы настаиваете, я через два часа выдам и те мелочи, которых нет в решении.
— Но чем были вызваны ваши изменения? — спросил Куликов.
— А тем, что они позволили сэкономить как минимум четырнадцать часов дефицитного машинного времени. А каждый час, смею напомнить, стоит около сорока рублей.
— Вы удовлетворены, Анатолий Максимович? — спросил Куликов.
— Ни в коей мере!
Кончилось все тем, что Абросимов, издав еще несколько негодующих восклицаний, удалился, ничего, в сущности, не сказав. Куликов вздохнул, устало потер ладонями виски.
— С вами не соскучишься, Иннокентий Дмитриевич…
— По-вашему, я не прав?
— В данном случае, похоже, правы, — неохотно согласился Куликов.
— И в остальных тоже.
— Да?
— Да, Василий Борисович. Я знаю, вам и другие жаловались на меня, да и сам я наслушался «комплиментов». Для большинства ваших титулованных «корифеев» я выскочка, мальчишка, сующий нос не в свое дело. Они просто не допускают мысли, что я в чем-то разбираюсь лучше их. Но с этим, в конце концов, им рано или поздно придется смириться, и меня не очень-то волнуют эти стычки. Тут я всегда могу доказать, что я прав.
— Вы что, никогда не ошибаетесь? — осведомился Куликов.
— Пока нет, — невозмутимо сказал Кент. — Но все это, повторяю, не главное. Куда больше меня беспокоит другое.
— Что именно?
— Ваши «корифеи» имеют весьма смутное представление о возможностях машины. А когда я им говорю, что можно делать больше и лучше, слышу в ответ старую песенку: не ваше дело, нам лучше знать, что нам нужно. И тут я доказать ничего не могу.