Да, изысканностью стиля доченька не отличалась. По крайней мере, в разговорах с ней. Правда, Софья Михайловна не была уверена, что Марина не «придуривается».
— И что теперь? — безучастно отозвалась Софья Михайловна — есть ей совсем не хотелось.
— Давай сходим в ресторан, а?
— Не хочу.
— Ну, ма-а… Мы же сто лет нигде не были. Поедим как следует, выпьем маленько, музыку послушаем, потанцуем…
— Мы-то?
— Ну да, мы, а что?
— Ладно, — сдалась Софья Михайловна. — Только зайдем домой, мне надо переодеться.
Вечер был тихий, теплый, идти бы не спеша, как почти все на улице, но Марина нетерпеливо тянула мать вперед, не обращая внимания на взгляды. А посмотреть было на что — такой высокой, яркой, не по-девичьи статной выглядела дочь. «Замуж ей надо», — привычно думала Софья Михайловна. Она уже заговаривала об этом. В первый раз Марина отмахнулась: «Вот еще, была нужда!» — а во второй с насмешливой досадой сказала:
— Да на кой черт, ма? Что мне, так мужиков не хватит?
— А ну тебя, бесстыдница!
— А при чем тут стыд? — уже серьезно сказала Марина. — Не за кого мне замуж идти, понимаешь? И не хочется. Но и монашкой жить не собираюсь.
Вот и поговори тут…
Во дворе дома Марина вдруг присела и быстрым радостным голосом сказала:
— Ой, ма, Кент приехал!.. Смотри, его машина.
— Ладно, беги, — сказала Софья Михайловна и сама прибавила шаг.
Марина тормошила еще не проснувшегося Кента и громко, обиженно говорила:
— Вставай, засоня! Приехал, видите ли, и спит, а? Полтора месяца не был, совесть-то у тебя есть? Совсем нас забыл, что ли?
— Не так громко, пожалуйста, — сказала Софья Михайловна.
— Ох, ну до чего же вы все благовоспитанные…
— И я попал в эту компанию? — улыбаясь Софье Михайловне, спросил Кент.
— Может, и ты, кто тебя знает, какой ты теперь стал.
Кент встал с дивана, осторожно обнял Софью Михайловну.
— Ну, здравствуй… Девушка-то у нас какая сердитая, а? — Не отпуская Софью Михайловну, он левой рукой притянул к себе Марину. — Не сердитесь, милые мои, не забыл я вас, да дела не пускают.
— Дела, как же, — ворчала Марина, прижимаясь к нему. — А когда у тебя дел не было?
— Голодный? — спросила Софья Михайловна.
— Да есть немножко…
— А дома нет ничего! — с удовольствием объявила Марина.
— Ну вот, — засмеялся Кент, — в кои-то веки выберешься к ним, а они и накормить не могут.
— Веди в ресторан! — весело скомандовала Марина.
В ресторане было душно, накурено, гремела музыка. Марину тут же пригласили танцевать. Софья Михайловна с улыбкой склонилась к Кенту:
— Однако девицу мы с тобой вырастили…
— Плохую, что ли? — серьезно спросил Кент.
— Да нет вроде… — Софья Михайловна краем глаза следила, что вытворяет Марина. — Грубовата, мне кажется. Стиль у них такой, что ли.
— Другие времена — другие песни.
— Скучает она по тебе. Ты бы хоть звонил почаще. — Кент промолчал. — Как Шанталь?
— Нормально.
— Ты чем-то расстроен?
— Да нет, с чего ты взяла?.. А что у тебя за дело ко мне?
— Давай о делах потом, а? — попросила Софья Михайловна, накрыв его руку своей ладонью. — Ты ведь не утром уедешь?
— Нет.
— Съездим куда-нибудь?
— Да я и сам хотел предложить. Шашлычок сотворим?
— Ну конечно.
Подлетела к их столику Марина в паре с желтоволосым юнцом, залихватски подмигнула Кенту и матери — знай наших! — и вдруг резко остановилась, сбросила с себя руки желтоволосого и, ничего не сказав ему, села рядом с Кентом.
— Лихо ты… с кавалером, — неодобрительно заметил он.
— А, — отмахнулась Марина, закуривая, — таких кавалеров у меня, знаешь…
— Погоди, присушит какой-нибудь — сама побежишь.
— Как твоя актриса?
— Однако язвочка вы, Марина Леонидовна…
— А ты не знал разве?
— Я тебя такую не рожала, — серьезно сказала Софья Михайловна.
— Какая есть. Хотите — любите, хотите — нет.
— Да куда денешься, придется любить такую, — улыбнулся Кент.
— То-то, — хмыкнула Марина. — Налей-ка лучше коньячку, выпьем за встречу. Да не жадничай, закажи еще, что эти капли при наших весовых категориях!
Кент только головой крутнул. Марина засмеялась.
— Ничего, доктора, терпите. Я, в конце концов, ваше произведение. Недоглядели, недовоспитали, а перевоспитывать, наверно, и поздно уже, а? — задиристо щурилась она на Кента, будто приглашала: «Ну, поучи уму-разуму, повоспитывай, а я послушаю».
То ли она сама была смущена своей бурной радостью от встречи с Кентом, то ли раздосадована ворчливым тоном матери и ее неодобрительными взглядами, но весь вечер задиралась, насмешливо хмыкала, пила коньяк наравне с Кентом — Софья Михайловна только пригубила — и танцевать больше не пошла, отказывая всем небрежно, не поворачивая головы. А когда вышли из ресторана, Марина вдруг затихла, крепко ухватившись за руку Кента, и промолчала всю дорогу до дома. На лестнице неожиданно спросила:
— А признайся, Кент, обратно, сюда, к нам, — намеренно четко перечисляла она, — не тянет?
— Тянет, — серьезно сказал Кент. — А что?
— Да ничего, — вздохнула Марина и, едва войдя в комнату, спросила: — Будем ложиться?
— Ты ложись, а мы с Кентом поговорим, — сказала Софья Михайловна.
— Да? — прищурилась Марина. — Нет уж, мамуля, это мы с Кентом говорить будем, а ты как-нибудь потом, потом… Как, Иннокентий Дмитриевич? Не возражаете, если я уложу вас на своей девичьей постельке, а сама рядышком, на полу, пристроюсь?
— Не дури, Марина, — строго сказала Софья Михайловна.
— А чего дурить-то? — улыбнулась Марина. — Мне давно с ним поговорить надо… в интимном полумраке. Соблазнять я его не буду, — повела она взглядом в сторону Кента, — да и с каких это, интересно, пор я стала для него женщиной? Я же для него все еще девчоночка, несмышленыш… хоть и весу в девчоночке четыре с половиной пуда и даже в «страшные» инженеры выбилась, тридцатилетними мужиками командует.
— А зачем на полу? — примирительно сказал Кент. — Раскладушка же есть.
— Да ну ее, скрипит, стерва, — отмахнулась Марина. — В общем, я пошла ночлег устраивать.
И она скрылась в соседней комнате.
— Совсем сбесилась девка, — невесело сказала Софья Михайловна. — Устроит она тебе сегодня концерт.
— Да ладно… Видно, и в самом деле поговорить надо.
— Это уж точно… — Софья Михайловна опустилась в кресло. — И ей, и мне… Будто осиротели мы без тебя, Кент. Ни поговорить, ни посоветоваться, ни помолчать не с кем. Маринка совсем от рук отбилась, меня краем уха слушает, да и то тут же все забывает. А ты, видно, совсем от нас уходишь.
— Нет, Соня…
— Я не упрекаю, милый, — ласково сказала Софья Михайловна, — да ведь факты вещь упрямая. Сколько раз за последний год ты был у нас? Да и то все больше о делах говорим, о работе, всегда времени у тебя в обрез.
— Что делать, времени у меня и в самом деле мало.
— А дальше еще меньше будет… для нас, по крайней море. Обидно, однако. Сколько всего с тобой пережито было, — и хорошего, и плохого. Хорошего все-таки больше, да?
— Конечно.
— Это уж точно, что больше, — задумчиво сказала Софья Михайловна. — А знаешь, как уехал ты, жизнь у меня спокойнее пошла. Работы вроде не меньше… хотя нет, меньше, конечно, — поправилась она, — но ведь и сил, по идее, убавилось, а все-таки спокойнее… почему-то. Старость, что ли, подступает?
— Ну, какая ты старуха!
— Да не совсем, конечно, — улыбнулась Софья Михайловна. — Однако бабий мой век кончается. Это я по тому сужу, что жалеть начинаю — чего столько лет одна маялась?
— Был же у тебя кто-то, — осторожно сказал Кент.
— Да это так, эпизод, внимания не стоящий, — отмахнулась Софья Михайловна. — А сейчас оглядываюсь и вижу — ничего-то во всю жизнь настоящего не было. Ну, Леонид, сам знаешь, настоящего в нем одни штаны да блудливая ухмылка. Раньше надо было расстаться с ним, да все некогда было всерьез задуматься, решиться… Помнишь, как работали тогда? Из-за твоих наполеоновских идей чихнуть было некогда… Видишь, даже твоими словами говорю. А прогнала его — опять же недосуг, ты над душой стоишь: надо это, надо то, пятое-десятое, работать надо, Сонюшка, работать…
— Я в этом виноват?
— Да ты что? — удивилась Софья Михайловна. — Совсем разучился нас понимать? Не такая уж я пустая бабенка, чтобы ставить на одну доску нашу работу… и то, о чем сейчас говорю. Чем бы я была без этой работы? В конце концов, и докторство мое, и лауреатство благодаря тебе достигнуты.
— Это ты напрасно, — возразил Кент.
— Ну, мне лучше знать, — уверенно сказала Софья Михайловна. — Я-то помню, как, бывало, злилась на тебя: ну куда гонит, будто последний год на свете живем… А теперь меня гнать некому — и вижу, что ничего уже путного не сделаю, так здесь при своих регалиях и закончится моя блестящая — для женщины, конечно, — трудовая деятельность.
Заглянула Марина, уже помывшаяся, с распущенными волосами, в коротком халате, едва сходившемся на бедрах, спросила Кента:
— Идешь?
— Сейчас.
Софья Михайловна разобрала постель, дождалась, пока вымоется Кент, приняла душ и легла, решила почитать. Но не читалось и не спалось. Прислушиваясь к негромким голосам за стеной, стала вспоминать…
22
На следующий же день после «исторической» защиты отчета Маликова Кент сказал:
— Теперь возьмемся за твою работу.
— Прямо сейчас, что ли? — изумилась Софья.
— А когда же? — удивился Кент. — Чего ждать?
— Господи, да дай хоть немного в себя прийти, отоспаться!
— И сколько же ты будешь отсыпаться? — осведомился Кент.
— Ну хоть две недели. Надо же и Маринкой заняться, совсем девку забросила.
— Ладно, мамаша, занимайся, но дай мне свои бумажки, я пока разберусь, прикину, что к чему.
Но уже через три дня Кент пришел к ней с вопросами. Софья, тупо глядя на свои выкладки, с отчаянием сказала: