Услышав об этом в очередной раз, Сергей вздохнул и оглядел явно не празднично настроенную компанию. Похоже, всех приводило в уныние именно отсутствие Кента. Даже Шуру, хлопотавшую на кухне, — он прошел туда и и ответ на ее вопрошающий взгляд только пожал плечами. Ей-то, казалось бы, чего особенно волноваться? Знакомы меньше двух месяцев, виделись толком, можно сказать, считанные разы, весь декабрь Кент пробыл в Сибири, лишь однажды нагрянув на два дня.
И Юлька тут же встряла: когда прилетит «дядь Кеш»? Она по-всякому его называла, начитавшись Шекспира, — и «графом Кентом», и «милордом». Сергей подозревал, что еще немного — и она будет говорить ему «ты». Юлька любила сидеть у него в кабинете, рыться в книгах. Шура пыталась выговаривать ей, но Кент с улыбкой остановил ее: «Пусть, она мне не мешает».
И все остальные маялись, слонялись по разоренной квартире — часть вещей и почти все книги были уже в пути. Только Марина, утонув в кресле и вытянув длиннющие ноги, смотрела телевизор, потягивая винцо, и язвительно хмыкала, комментируя бездарнейшие, по ее мнению, праздничные номера.
Сергей ждал брата с редкостным нетерпением, и не только потому, что хотелось поскорее узнать его мнение о рукописи…
Прилетев в сентябре в Москву, Сергей в первый же вечер откровенно рассказал Кенту обо всем — и что не работается, и о необходимости уезжать с Сахалина, даже о замысле неполучающегося романа… Кент, как-то уж очень испытывающе глядя на него, сдержанно заговорил:
— Ну, о твоей работе не знаю, что и сказать. Некомпетентен. Только по себе могу судить — если не работается, надо работать, другого способа не существует. Для меня по крайней мере.
— Тебе, я вижу, не очень-то нравится моя идея, — удрученно сказал Сергей.
— Не очень, — подтвердил Кент. — Не люблю вундеркиндов — ни в жизни, ни в литературе.
— А сам?
— Слава богу, никогда им не был. Я прежде всего работяга, тебе ли этого не знать? Ладно, дело твое, пиши, если хочешь. Но, помнится, мы уже как-то говорили об этом после твоего фильма. Ты тогда, похоже, обиделся на меня, но ведь прав-то оказался я, — кто сейчас помнит твой фильм и эту мумию на котурнах… как его, Воробьев, что ли?
— Соловьев, — сказал Сергей, заподозрив, что Кент оговорился умышленно.
— Ну, один хрен, из породы воробьиных… А чем твой нынешний герой отличается от этого пернатого, пока не вижу.
— Да не в нем же дело, ты пойми, тут все в этой девочке!
— Тогда в первую очередь о девочке и пиши, — посоветовал Кент. — Судя по всему, ты ее знаешь и любишь по-настоящему. Это твоя Юлька? — Сергей кивнул. — Не мне тебя учить, конечно, но… из того, что ты мне рассказал, я пока только ее и вижу. А Платонов… Было все это, Сережка.
— Да если так рассуждать, все уже в литературе было!
— Ладно, не кипятись. В общем, сам думай. А с переездом не тяни, если такое дело, незачем твоей Юльке зимовать на Сахалине. Обмен устроить не просто, наверняка затянется, так что будете жить у нас.
— Мы же вас стесним.
— Стесните, конечно, — улыбнулся Кент. — Но не настолько, чтобы всерьез говорить об этом.
— А как посмотрит на это Шанти?
Кент поднял брови.
— Если мне не изменяет память, ты знаком с ней несколько больше, чем я… Как, по-твоему, она должна смотреть? Уж как-нибудь впятером в трех комнатах разместимся. Тем более что ненадолго, наверняка в этих трех комнатах вы будете жить втроем.
— Как это? — не понял Сергей.
Кент рассказал ему о своем назначении и предстоящем отъезде в Сибирь.
— Формально я еще не дал согласия, но это уже мелочи. Так что настраивайтесь на долговременное житье.
— Но вы же вернетесь, — сказал Сергей, еще не веря до конца в такую возможность.
— Разве что лет через десять. А за это время много воды утечет. Ты напишешь десять книг и получишь от Союза писателей такие хоромы, что сюда и заходить постесняешься.
— Не надо так шутить…
— А ты что, суеверный? Ну ладно, давай серьезно. Шанти, возможно, будет тут жить по месяцу-два в году, если будет сниматься, но ей хватит одной комнаты. Я тоже буду наезжать ненадолго, но и мне хватит той же комнаты. А в остальное время там может обосноваться твоя Юлиана. Если она и расколотит пару безделушек, не беда.
— Она не расколотит, — как-то тупо ответил Сергей.
— Тем лучше. В общем, пиши, чтобы собирались. Закончит Юлиана четверть — и пусть катят. Нам тоже хочется познакомиться с новыми родственниками.
Через два дня Кент сказал, что все решено окончательно и сразу после Нового года они уезжают, и только тогда Сергей по-настоящему поверил ему. И, написав Шуре и Юльке сумбурно-восторженное письмо, стал с нетерпением ждать их.
А чтобы легче было ждать, оставалось одно — работа. Да и прав, конечно, Кент, само собой не напишется, и для этого есть только одно средство — работа.
Сергей еще раз просмотрел наброски, нашел, что все не так уж скверно, и, подумав, решил, вопреки совету Кента, продолжать в прежнем духе. И как будто пошло дело, да как еще, — за два месяца Сергей написал необычно много для себя, чуть ли не двести страниц! Но с приездом Шуры и Юльки работа застопорилась, и не только в том было дело, что теперь писать приходилось в кухне, по ночам, — Шанталь уступила им свою комнату и перебралась в кабинет Кента. Смутное ощущение надвигающейся неудачи вновь стало преследовать Сергея. Он поправил и перепечатал написанное и, когда Кент прилетел на два дня, дал ему рукопись.
— Прочти, пожалуйста. Понимаю, что тебе сейчас не до меня, но… очень нужно. Вещь далеко не закончена, но пусть тебя это не смущает. Мне важно главное знать, есть ли во всем этом хоть что-то настоящее… В общем, жду критики суровой и нелицеприятной, — Сергей вымученно улыбнулся.
— Ясно, — кивнул Кент. — Прилечу через две недели, к Новому году, тогда и скажу.
Вот теперь-то и ждал Сергей приговора брата, слегка удивляясь тому, что так много значит для него мнение Кента…
А Георгий просто ждал. Уволился он еще две недели назад, вчера сдал квартиру, Шанталь приехала за ним и забрала вместе со всем барахлом, поместившимся в чемодане и рюкзаке. Кент, как только окончательно решилось его назначение, сам предложил Георгию поехать с ним.
Георгий какое-то время молчал.
— Работа тебе будет интересная, — сказал Кент, — сколько и какую душа пожелает. Квартиру получишь сразу.
— Да я вовсе не о том думаю, ехать или нет. Откровенно говоря, я сам хотел просить тебя об этом. Тут я… как пень на отшибе.
— Ну и лады. Готовься к отъезду.
А что ему было готовиться? Расстались с ним без сожаления, Витенька Митрошин заявление тут же подписал, даже положенных двух недель не стал дожидаться. Оформляться переводом показалось Георгию слишком хлопотно, да и нужды в том не виделось. И появилась в его трудовой книжке очередная запись, означавшая: «По собственному желанию…»
Шанталь маялась не по одной только привычке беспокоиться всякий раз, когда Кент задерживался. Перспектива встретить Новый год без мужа приводила ее в состояние почти паническое. Что ей делать с этой оравой чужих, в сущности, людей? Сережка, конечно, не в счет, он-то свой человек, и Шура, его женщина, чрезвычайно милая и деликатная, и Юлька пацанка очаровательная, — все так… И с Георгием особых душевных хлопот не будет, разве что лишний разок улыбнуться ему поласковее… Но эти двое?!
Очень они мешали ей, Софья Михайловна и Марина. Решение Кента пригласить их с собой оказалось для Шанталь сюрпризом настолько неожиданным и неприятным, что сдержать себя она не сумела, расплакалась.
— Ну вот… — беспомощно сказал Кент, — это еще почему?
— А без них ты никак не можешь? — глотая слезы, спросила Шанталь.
Кент молчал. Шанталь ушла на кухню — курить и доплакивать.
И вот они сидят тут, ждут его. Особенно эта длинноногая лахудра…
Шанталь поймала на себе взгляд Марины и улыбнулась.
И Марина, слегка улыбнувшись в ответ, отпила из бокала и снова уставилась в телевизор. Смейся, актрисуля, смейся… Вряд ли ты даже догадываешься, что ждет тебя. Теперь-то Кент наш. Ты еще не знаешь его таким. Ты вообще его не знаешь. Это он четыре года около твоей юбки прокрутился, жирком оброс. Но теперь-то совсем другая жизнь пойдет. Теперь ты его только раненько утречком да поздненько вечерочком будешь видеть. Ну, еще ночью, конечно, в постели… до поры до времени. А мы с маманькой целыми днями, неделями, годами возле него будем. Но самое-то страшное для тебя, актрисуля, — мы все одним общим делом, нашим, любимым, будем заняты. А ты в этих делах, слава богу, совсем не петришь. И не с тобой он об этих делах будет говорить, а с нами. Ты еще не знаешь, что это такое — Дело. Твоя киношная деятельность по сравнению с тем, что мы будем делать, — плюнуть и растереть… Он тебя пока еще любит, актрисуля, не спорю, но именно пока… А потом он меня будет любить. Уж теперь-то я постараюсь, чтобы так вышло. Не девочка. Я баба, актрисуля, и весьма недурна собой, и, между прочим, моложе тебя. Ну и стерва же я, нет? Ладно, пусть так, но и ты вряд ли лучше. Может быть, стервозность вообще присуща всякой бабской натуре. По крайней мере, таким, как мы с тобой, актрисуля. Мы ведь одной породы. Красивые, фигуристые, охочие до мужиков бабы. Что делать, такими нас создала природа. Вот только не до всяких мужиков охочи, а до таких, как Кент. Ты-то, видно, сразу поняла, что он за мужик и что это именно то, что тебе нужно. А я тогда девчонкой-несмышленышем была. Но теперь мне столько же лет, сколько было тебе, когда ты встретилась с Кентом. И кое в чем я разбираюсь получше тебя, а уж в том деле, которым он занимается, дам тебе хоть сто, хоть десять тысяч очков вперед. И я знаю, что ему будет лучше со мной, актрисуля. Так что не думай, что я только о себе забочусь. Хотя и о себе тоже, конечно. Как и ты. Он нужен мне, понятно? И он будет моим…
— Хватит тебе пить, — сухо сказала Софья Михайловна.
— Да ты что, ма? — удивилась Марина. — Полбутылки сухого за вечер не одолела, нешто это питье?