— А я-то думал, что он за сапогами.
— Что же в чемоданчике было?
— Да ничего! — отмахнулся Никанор Никанорович. Он стал собираться, чтоб на следующей станции выйти. Ехать дальше без денег было бессмысленно…
Пришлось немало потрудиться, чтоб деньги снова потекли к нему в руки. Он устроился прорабом в ремонтно-строительную контору, специализировавшуюся на отделке магазинов. Подобрал специальный штат. Выписывал наряды-«липы». Обычный заработок рабочего в тысячу рублей доводил до тысячи восьмисот, шестьсот от каждого рабочего попадали в его карман.
Но этого было мало, так как часть денег он отдавал начальнику конторы и кассиру. Тогда он стал оформлять на работу «мнимые» души. Делалось это просто: человек приносил свой паспорт и справку из домоуправления. Его оформляли на временную работу. Через месяц ему говорили, что временной работы больше нет, и человек уходил. Но справка давала право выписывать на него зарплату до конца года.
Выискивая эти «мнимые» души, Никанор Никанорович старался не меньше Чичикова. Как-то он завербовал одного из вечных студентов. Пригласил его в ресторанчик, угостил и душевно заговорил:
— Жалко, без денег ты, а молодому человеку, ой, как они нужны! Хочешь, оформлю тебя на работу?
— Кем? — поинтересовался студент.
— Водопроводчиком.
— Да я же ничего не умею!
— И не надо! — засмеялся Никанор Никанорович. — Принеси паспорт и справку из домоуправления, раза два покажись на работе, а в день получки приезжай за деньжонками. Я добряк, душа у меня широкая, люблю помочь людям.
После некоторого колебания студент согласился, сделал все, как велел Никанор Никанорович. Через месяц в день получки явился в контору. У него затряслись руки, когда он стал получать отсчитанные кассиром тысячу двести рублей. Не помня себя от радости, он дождался Никанора Никаноровича:
— Ну теперь я угощаю тебя…
Они взяли такси и покатили в ресторан. Студент не скупился, заказывал самые дорогие блюда, думая по своей наивности только этим отделаться от Никанора Никаноровича.
Кочкарев допустил ошибку. Ему не надо было брать со студента денег, но алчность не давала ему покоя. Когда они вышли из ресторана, он вежливо попросил студента, чтоб тот ему отсчитал восемьсот рублей. Студента это поразило, но он не подал и вида, отдал требуемую сумму и расстался с Никанором Никаноровичем. Больше из-за каких-то грошей участвовать в бесчестном деле студент не хотел, а это как раз и нужно было Кочкареву.
После выходного дня Никанор Никанорович пришел в контору, шутил, балагурил. Но тут передали ему письмо. Прочитав его, он пришел в ужас. Какой-то человек писал, что ему доподлинно известны махинации Кочкарева, все операции с «мнимыми» душами, а также многое другое, что строго карается советским законом. Дальше указывалось, что он, Кочкарев, должен в такое-то место привезти и зарыть десять тысяч рублей. Если он этого не сделает, то через два дня и не позже его навестят «гости» из соответствующих органов.
Первым делом Никанор Никанорович уведомил об этом начальника конторы, а тот, в свою очередь, кассира. Все трое стали решать, что делать. Начальник конторы заявил, будто ни о каких махинациях решительно ничего не знает, все делалось без него и никто не может доказать, что он получал от кого-то деньги. Кассир тоже не считал себя виновным — он просто выдавал зарплату, а кому и за что, не знает. Никанор Никанорович оставался один. Десять тысяч рублей так просто выкинуть на ветер не хотелось.
На конверте печатей почтовых отделений не было. «Значит, — соображал он, — письмо было опущено прямо в почтовый ящик конторы. Кто же его написал?» Пало подозрение на бухгалтера. Это был порядочный и честный человек, в махинациях он не участвовал, но, вероятно, догадывался о них. Потом Кочкарев подумал о студенте: «Может, он? Если бы кто-то хотел донести, прямиком бы пошел в органы, а тут, вишь, выманивает денежки. Выкинуть десять тысяч… Нашли дурака! Однако если не положу, — чем черт не шутит — донесут со злости. Тогда прощай!.. И не только денежки…»
И снова жизнь и свобода оказались ему дороже денег. Весь день и вечер он ходил сам не свой, а ночью глаз не сомкнул. Иногда мелькала мысль, что, может, деньги-то у него вовсе и не выманивают, а просто хотят попугать: пускай, мол, помучается. Как поступить? Он обдумывал десятки вариантов, но остановился на одном: денег не давать. Теперь он думал о том, как замести следы, уничтожить улики. Явным доказательством махинаций были бухгалтерские книги и ведомости, по которым выдавали зарплату. Уничтожить их не представляло трудности. На следующий вечер он собрал и сжег все документы. Теперь оставалось спрятать имевшиеся у него деньги. А их было пятнадцать тысяч.
Он хорошо знал, что прятать в доме или во дворе нельзя — все равно найдут. У родственников тоже опасно, докопаются и до них. «Где же еще? Надо где-нибудь в укромном месте. Коли там найдут, скажу, что не мои».
Он выбирал долго и наконец остановился на одном из загородных парков. В самом глухом углу, у старого забора, где росла высокая крапива, вырезал перочинным ножом земляной квадрат, обжигая руки, вытащил его и со вздохом опустил в ямку драгоценный сверток, обернутый клеенкой. Втиснул дерн на прежнее место, расправил крапиву и, чтобы лучше запомнить место, стал искать приметы. Взглянул на забор — сверху была отломана одна тесина. «Вот как раз против нее».
На другой день, вернувшись в контору, он никого там не застал. Начальник конторы, напуганный письмом, взял расчет. Кассир тоже уволился. Никанор Никанорович сидел в кабинете и ждал «гостей». Подъедет ли машина, пройдет ли кто — по телу мурашки. Весь день промаялся он, но никто так и не появился.
Не пожаловали «гости» и на третий и на десятый день. Он извелся, от волнения кусок не лез в горло. Похудел, обмяк — ждать да догонять нет хуже, хоть иди с повинной.
Прошел месяц, а волнения его не улеглись. В конторе оставаться было нельзя. Никанор Никанорович взял расчет и устроился на мебельную фабрику. Пока деньги из потайного места не хотел брать: «Принесешь домой, а тут и нагрянут. Пускай полежат, место глухое, кому вздумается в крапиву лезть?.. Может, съездить все-таки посмотреть, целы ли? Нет… подозрение вызовешь. Целы — так уж целы, чего смотреть?..»
Прошел еще месяц. На деревьях жухли листья. Наступила осень. «Ну, теперь пора, — решил Никанор Никанорович, — а то крапива завянет, оголится место, чего доброго — заметят. А тот наглец, что письмо написал, напугать хотел, думал — так ему и выложат. Нет, брат, у нас не выкусишь».
В один из дней, радостный от сознания, что все так хорошо обошлось, он вошел в парк. От самого входа его вглубь тянулась только что выкопанная канава. На дне ее лежали смазанные мазутом трубы. Никанор Никанорович прошел метров двести и остановился: «Батюшки! Канава-то к забору тянется, не дай бог!» Он ускорил шаги, прошел еще метров триста и издали увидел проломанный прогал в заборе. Так и есть!
И на второй и на третий день он ездил в парк, ходил возле канавы и ковырялся в земле. Обследуя каждый сантиметр, перебрасывал с места на место землю и все никак не мог поверить, что деньги, ради спасения которых он проявил столько смекалки, хитрости и ловкости, пошли прахом. Неизвестно было, что ждало его впереди…
Долго и мучительно приходил он в себя, подыскивая новую работу.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Было дождливо и холодно. Молодые лаборантки в прозрачных плащах с капюшонами выносили из стеклянных вегетационных домиков банки с растениями, ставили на электрокар и увозили их в оранжереи.
Окно, у которого работал Иван, было внизу разбито. В отверстие, откуда выпал клинышек стекла, сильно дуло. Буданов ходил к стекольщику, но его не оказалось на месте. Пришлось всю нижнюю часть загородить куском фанеры.
Оттого, что шел дождь и было холодно, на душе Ивана становилось тоскливо. Это настроение еще больше усиливалось тем, что на его верстаке стоял собственноручно изготовленный им прибор с массой изъянов. Он сам знал это и говорил о них Никанору Никаноровичу, но тот и слушать его не хотел. Вчера между ними опять вспыхнул спор. На приборе требовалось укрепить двенадцать манометров с длинными стеклянными трубками. Для этой цели Никанор Никанорович распорядился изготовить прижимы из массивных латунных планок. Они были неудобны и тяжелы, стекло могло лопнуть. Иван придумал свою конструкцию не из металла, а из пластмассы, сделал пробный экземпляр. Получилось.
Предстояло изготовить еще два десятка таких прижимов, но без разрешения Кочкарева он делать их не хотел и, чтобы не тратить зря время, переключился на другую работу. У него давно лежала стальная заготовка, которую надо было разметить. Он достал ее, положил на разметочную плиту и с радостным нетерпением стал штангенциркулем переносить контуры чертежа на поверхность заготовки.
После обеда в мастерскую заглянул Кочкарев. Лицо его лоснилось от сытости. Легко было догадаться, что он только что из столовой.
— За целый день ничего не сделал? — с явным неудовольствием спросил он, заметив лежавшие в стороне латунные планки.
Ивану не хотелось оправдываться, он достал из стола пластмассовый образец детали и молча протянул Кочкареву.
Никанор Никанорович взял его, повертел. Посмотрел на него издали на расстоянии вытянутой руки.
— Не то, — процедил он сквозь зубы. — Важно, чтобы вещь вид имела. Из латуни лучше, там хотя бы на блеск полюбуешься, а это что?
«У него какая-то мания изготовлять все из цветного металла, прямо-таки сорочий рефлекс, так и тянет на блестящее», — отметил про себя Иван.
— Поймите же, — попытался он еще раз убедить начальника, — металл тяжел, стеклянные трубки при первом же нажиме лопнут. Вы говорите — вид, а разве у этого плохой? — Иван взял прижим, окунул его в машинное масло, протер тряпкой, и он заблестел, как полированный. — Ну? — он вопросительно посмотрел на Никанора Никаноровича.
Тот был вполне удовлетворен, но отменять свое распоряжение и не подумал.