— Нет, нет! — заговорил он быстро. — Делай так, как я говорю.
— Делать-то проще всего, — улыбнулся Иван, — а вот переделывать, как по сердцу ножом. Будь вы на заводе, вы так бы не поступили.
— Это почему же? — Кочкарев уставился на Ивана.
— Побоялись бы… — нехотя ответил Буданов.
— Чего же?
— Ответственности.
— Я, по-твоему, трус?
— Не в этом дело. Там бы вы больше думали…
— О чем же? — скривился Кочкарев.
— О многом, но меньше всего о своем самолюбии.
— Значит, я там переменился бы?
— Безусловно. Обстоятельства заставили бы.
— Понятно, но тут не завод.
— Это-то и досадно.
— Так что принимай, какой уж есть, — жестко сказал Кочкарев. — И поменьше болтай! — прикрикнул он и вышел, оставив дверь открытой.
В ее проеме за пеленой дождя высились башенные краны. На пролегающем рядом шоссе, блестя мокрыми крышами, мелькали «Волги», громыхали грузовики, автобусы. Глядя на этот движущийся поток, Иван остро ощутил свою беспомощность. Шаги во дворе прервали его раздумья. Это был монтер Васильев. Вчера он приходил в мастерскую, чтобы сообщить о предстоящем партийном собрании. Ивану сразу понравился этот жизнерадостный, подвижный человек с простым скуластым лицом, и сейчас, когда он снова появился на пороге мастерской, ему захотелось познакомиться с Васильевым поближе.
— Вы парторг? — спросил он, поздоровавшись.
— Что вы! — заулыбался тот.
— Тогда, может быть, член бюро?
— Опять нет. Просто коммунист. Ну, а вы, я вижу, человек новый, порядков здешних не знаете, вот и пришел сказать: собрание отменяется.
— Почему? — удивился Иван.
— А кто их знает?.. Отменили — и все тут.
— Я что-то не понимаю…
— Поработаешь — поймешь, — вздохнул Васильев.
— А я собирался выступить, — проговорил Иван.
— Что ж, давай! Веселей будет, а то все я один вылезаю, рабочие у нас больше молчат.
— Почему же так?
— Трудно сказать… То ли стесняются, то ли говорить не умеют… А ты какой думаешь поднять вопрос?
— Вопросы я не думаю поднимать, просто хочу сказать о непорядках.
— Значит, критику решил наводить? Похвально, но учти: будут поддерживать не тебя.
— Что же так?
— Э, милый мой! Кочкарев уже себя показал, его хорошим инженером и организатором считают, а ты кто? Тебя никто не знает. — Он пососал мундштук и, видя, что сигарета погасла, вынул его изо рта, зажал между пальцами и хлопнул по нему другой рукой с такой силой, что вылетевший окурок стрельнул под верстак. — Ну вот, теперь спрашивается, где ты будешь выступать?.. Выступать тебе, прямо скажу, негде, только как на своем участке. А там кто будет? Опять же твой Кочкарев, ну забредет какой-нибудь член месткома, может, что и скажет, а толку-то… Считай, все так и останется.
— А общеинститутские партийные собрания? Мы же коммунисты.
— Чудак! — засмеялся Васильев. — Общие партийные собрания бывают редко, вопросов накапливается много, и все они о науке. О ней говорят и говорят…
— Ну, а ты говори о своем, — вставил Иван.
— Подожди, — остановил его Васильев, — не перебивай. Думаешь, я лыком шитый? Я выхожу на трибуну, окидываю всех глазами и говорю: мы, рабочие, тоже смотрим, что мы сделали. У нас такой порядок: сегодня хорошо, завтра надо еще лучше, но не всегда так получается. И начинаю крыть… В зале оживление и даже шумок одобрения. Ну отбарабанил, не успел сесть, а на трибуне уже по списку другой человек выступает, и опять о науке. Второй и третий — то же самое. А о том, о чем я говорил, — молчок. Вот оно что выходит. Выходит, что твои слова летят мимо.
— Значит, слова плохие, — убежденно сказал Иван. — А может, ты говорил без адреса, а так, в общем, вокруг да около?
Васильев с возмущением посмотрел на него:
— Нет, брат, я так не выступаю!
— Не знаю, не знаю, — примирительно засмеялся Иван.
— То-то и оно, что не знаешь, — успокаиваясь, проговорил Васильев. — Ну ладно, не будем спорить… А теперь у меня к тебе вопрос: ты что, на заводах раньше работал? Или где?
— На заводах, — не без гордости ответил Иван.
— Ну и как?
— Там… жилось веселее: соревнование было. Приятно вспомнить. У каждого желание, как в спорте, вперед уйти. В хвосте-то кому охота? Тут все идет в ход: сила, смекалка, мастерство — словом, природный дар. И многое другое. Кто победит, тот и герой. А здесь скучно. — Иван пожал плечами. — Удивляюсь: какая-то тихая заводь.
— Тут не производство, а наука, — заметил Васильев. — Ученые не соревнуются, а мы, глядя на них, тоже.
— Вот и плохо! Потому и мастерская хромает: заказы выполняет долго и некачественно, задерживает работу лабораторий. А было бы соревнование — другой коленкор… Вот ты говорил о своих выступлениях на собраниях, где критиковал, ратовал и призывал работать лучше, а твой зов не заметили, он мимо ушей прошел. А соревнование — это такой зов, что не только до ушей, до сердца доходит, на него все откликнутся. Почему его не организовать, хотя бы на первое время среди рабочих? А потом вызвать на соревнование ученых, — загорелся Иван. — Разве нельзя?
— Может, и можно, — задумчиво ответил Васильев, — но трудно. Как это ученые будут соревноваться — не представляю.
— Без трудностей ничего не бывает. А как соревноваться? Это ученые обдумают и обсудят сами. Вот будет собрание — обязательно выступлю!
— Правильно, выступи… — Васильев помедлил, застегнул на груди рубашку и неожиданно с детским любопытством спросил: — А на фронте ты был?
— Нет, не был. — Иван знал, что сейчас последует вопрос: «Почему?», и добавил: — Завод не отпустил.
Васильев держался непосредственно и своей откровенностью вызывал у Ивана симпатию. Он был рад, что познакомился с ним, хотя для себя заметил, что тот всех стриг под одну гребенку. «У нас, рабочих, — подумал Иван, — иногда возникает неверное суждение, что мы лучше всех и что одни только мы и работаем».
Они помолчали.
— Ну, бывай! — Васильев поднялся и пошел к себе.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Петухов сидел перед верстаком и проверял сейфовые замки. Два из них предназначались Кочкареву, остальные он сделал для себя. Очень пригодились отштампованные детали, которые он принес со старого своего завода, где изготовляли замки к сейфам. Он и здесь, в институте, мог починить любой испорченный замок, смастерить ключ к самому сложному сейфу.
Петухов отрегулировал очередной замок, положил его на верстак и взял следующий.
— Хочешь жить — умей вертеться, — сказал он.
Буданов поднял голову, отложил напильник в сторону.
— Не жизнь будет, а вертихвостка, — возразил он. — По-моему, так: хочешь жить — не вертись!
— Вертись или не вертись, — нахмурился Петухов, — а жизнь заставляет делать свое. К примеру, вчера я отвозил из столярной мастерской на своей машине шкаф на квартиру Никанора Никанорыча. Попросил он меня, разве откажешь? Думал, потрачу час, а потерял целый вечер. Отъехали километра два — колесо спустило. Запасного не было. Достал насос, стал накачивать — камера худая. А как на грех резину и клей оставил в гараже. Говорю Никанору Никанорычу: или машину нанимайте другую, или ждите меня, пока съезжу в гараж. И пока я ездил, снимал колесо да чинил камеру, он битых три часа сидел в машине.
— Вероятно, размышлял, платить тебе за машину или не платить, — засмеялся Ремизов.
— Об этом он и не подумает, — Петухов махнул рукой.
— Конечно, — проговорил Ремизов, — ты же его подчиненный.
— По-твоему, и уважение не сделай?
— У Никанора Никанорыча на изготовление шкафа разрешение было? — поинтересовался Буданов. Его удивило, что Петухов, не стесняясь и никого не боясь, откровенно рассказал об этом, как об обычном деле.
Спохватившись, Петухов понял, что сболтнул лишнее.
— Я не любопытный, не интересовался…
— А если бы остановили, спросили, что и куда везешь?
На лице Петухова заиграла улыбочка:
— Со мной рядом Никанор Никанорыч сидел, а он не дурак, не боялся же, что его шкаф на крыше частной машины три часа напоказ всей улице стоял.
— Значит, разрешение было, — сказал Иван.
— Интересуешься? Узнай! Но я бы не советовал: любопытных не любят.
— А ты хочешь, чтоб тебя любили?
— А то как же?
Буданов покачал головой:
— Не думаю, чтоб тебя любили.
Петухов вертел ключ в замке, слушая, как внутри щелкает затвор.
— Смотря кто.
— Конечно, — согласился Иван, — коль такие, как ты…
Петухов прищурился:
— А такие, как ты?
— Такие, как я, постараются вразумить.
— Напрасно… У самого разумишко есть.
— Разумишко, может, и есть, а разума не видно.
— Без него проживу.
— Смотря как…
— Не хуже твоего проживу. И, вообще, чего ты ко мне прицепился?
— Да так, — Иван снова взялся за работу.
Ему нужны были дюралевые уголки. На складе их не было. Он стал искать в мастерской, надеясь найти хоть какие-нибудь обрезки. Обошел слесарную, оглядел все верстаки, нагнувшись, заглянул под верстак Петухова и увидел там четыре небольших уголка, аккуратно перевязанных веревочкой. Он вытащил их.
Петухов вскочил со стула:
— Не трогай, не для тебя заготовили!
— А для кого? — спокойно спросил Иван.
— Не твое дело! — отрезал Петухов и вырвал из рук Ивана связку.
— Мне уголки нужны срочно, а тебе не к спеху, возьмешь потом со склада.
— Мне тоже срочно нужны.
— Зачем?
— Не твое дело! — Петухов выдвинул нижний ящик верстака, положил туда уголки и запер ящик.
— Да для аквариума ему, — пояснил Ремизов. — Подрядился сделать одному человеку.
Неожиданно появился Кочкарев. Поглядел на раскрасневшихся Петухова и Буданова.
— Что за шум? — спросил он, стараясь понять, в чем дело.
— Буданов нашел под верстаком Петухова уголки, а тот не отдает, говорит, самому нужны, — сообщил Ремизов.
— Если нужны, зачем отнимать? — Кочкарев строго посмотрел на Ивана.